– А почему мы пользуемся запрещенным приемом? И кем он запрещен?

Проводник задумался, а затем ответил:

– Знаешь, я должен тебе кое-что пояснить. Не все души, что забрасывает так далеко сюда, вообще можно найти. А если говорить прямо, то тебе очень повезло, что я нашел тебя здесь, на краю тьмы. Но другие души, что остаются тут одни, так же блуждают, пока есть свет над их головой. И рано или поздно они приходят к тому, что находят способ выпрыгнуть на миг из этой тьмы и сорвать цветок света извне. Правда, довольно скоро им становится ясно, что напуганные звезды не всегда загораются вновь. И они начинают обсасывать свет с тех, кто не прогоняет их – и уже не в силах вернуться сюда. Голод и страх гонят их в чужие умы, но добытого света хватает лишь на то, чтобы допрыгнуть до следующего чужого сна или мысли о них. Но выбраться из этой пустыни можно лишь в этой пустыне, а не в чужих жизнях. Поэтому они застревают здесь навсегда, пока тьма не впитает их в себя окончательно. И в общем-то нет в этом ничего запрещенного – как нет ничего запрещенного вообще – но это выбор, ведущий к небытию. Поэтому надо стараться проникать в сны людей так, чтобы не ужасать их до смерти. Знаешь, любая душа – это маленький пугливый зверек мощностью в несколько килотонн. Не надо каждый раз устраивать ядерный взрыв, после которого не остается ничего. Достаточно работы мирного атома.

– Э-эээ… Ты знаешь, что такое килотонна?

– Ровно в той мере, что знаешь ты. Но мне этого достаточно, чтобы объяснить тебе вещи, гораздо более важные сейчас, душа моя.

Как оказалось, осторожно существовать в чужих снах было достаточно просто. Всё, что для этого требовалось – не совершать резких движений и время от времени заговаривать – неважно о чем. Слова впускали меня в сюжет сна, а дальше я просто сидел или стоял, а суетящаяся вокруг меня эманация сознания продолжала производить сон. Оказалось, что в это время наши человеческие аватары были до смешного бессмысленны. Внешне их действия походили на повседневное поведение, но по сути они напоминали активность автомобильного мотора на холостом ходу. Эта работа не приносила пользу, а была нужна лишь для того, чтобы не заглох сам мотор. Причиной бессмысленности действий была очень короткая память этих аватаров. Они могли начать разговор со мной, но вдруг отвлекались на что-то и сны их поворачивали в иные ветви сюжета. Тогда я, например, просто шел рядом с ними по их заново возникшей нужде, пока зыбкий мир не проваливался на какой-нибудь другой этаж огромной фабрики сна, и тогда, если везло, можно было стать точкой отсчета нового акта. Всё это время я был словно воздушный змей, парящий в хаотичных потоках чужого сознания. Это сходство усиливала идущая от меня вниз тонкая нить света. Где-то там внизу, в кромешной тьме волок свою лодку Проводник. Когда приходило время, он медленно подтягивал меня обратно. Ветер чужого сознания продолжал дуть, но уже без меня, а я плавно возвращался в свою родную душу. После этого мы обычно отдыхали.

Во время этих привалов Проводник рассказал немного о том, как искал меня и как пытался помочь, когда я застрял между двумя пространствами, что привело мою картину мира в большее равновесие. Так, к примеру, я спросил, когда же я умер – и с удовлетворением получил ожидаемый ответ: во время третьего погружения («…но вообще мы умираем безостановочно и навсегда» – уточнил Проводник). Еще я хотел узнать, почему он приходил в разных обличьях и был ли это вообще он? Проводник подтвердил, что с самого первого погружения я встречался именно с ним, просто сопряженность наших пространств менялась от опыта к опыту, пока он наконец не впитал меня полностью (я постеснялся спросить, что это значит). Самым удивительным оказалось то, что он вообще не помнил о поездах. «Ты ожидал увидеть тоннель, и твой ум, видимо, решил, что раз есть тоннель, то в нем должен быть поезд – и домыслил его. Я видел это место совершенно иначе», – рассказал Проводник.

Иногда я спрашивал Проводника не о себе, а о том мире, куда я попал. Один из разговоров запомнился мне особенно.

– Как называется это место?

– Оно никак не называется. Потому что это просто край мира, за пределом которого нет ничего, в том числе и самих слов, чтобы в нем что-то было названо.

– Ты говорил, что души редко попадают сюда, на край. А как всё происходит обычно?

– Я не говорил этого. Я говорил, что редко кто находит их здесь. Вообще, всё зависит от души. Есть подготовленные души. Обычно это люди в годах, пресытившиеся земной жизнью. Их ничто уже не держит на Земле. Они похожи на спелый плод, упавший в мягкую почву. Они умирают, оболочка старой души трескается, и уже заранее виден росток будущей жизни. Везти их легко и приятно. Нет волн. Стикс гладок и недвижим.

– Стикс? Это то, что мы ищем?

– Да. Впрочем, называй его, как хочешь. Это просто пространство, рубеж меж двух жизней. Он похож на поток, поэтому души, как правило, видят в нем реку. Но это не обязательно. Вообще, куда больше души волнует то, как его пересечь, чем то, как он выглядит. Тех, чья смерть есть успение, мало. Больше таких, кто привязан к земной жизни. Такие возмущают Стикс. Их как сорную траву приходится дергать с корнями и стряхивать с них комья земли. Удача, если это получается сделать, не повредив росток. Но чаще люди так крепко цепляются за кончившуюся жизнь, что душа рвется. Что-то остается медленно умирать здесь, в перегное тьмы. Вырванная же часть души плывет дальше, но в новой жизни она, как правило, несчастна. Точнее было бы сказать, недоразвита. Знаешь, можно нанести травму головы умному человеку, после которой он останется не таким умным – вот и здесь то же самое.

– А кто же… попадает сюда? – я указал рукой на топи, теряющиеся в темноте.

– Люди, чье сопротивление жизни было очень велико.

– ?

– Люди, чье веретено жизни сломалось в тот момент, когда его вращение было еще очень сильным. Центробежная сила выбрасывает их тогда так далеко, что найти их труднее, чем плавателя-одиночку, тонущего в океане.

– ??

– Как правило, самоубийцы.

– Но я… я не самоубийца!

Проводник посмотрел мне прямо в глаза.

– Уверен ли ты в этом? – спросил он после долгой паузы. – Ты искал смерть с такой решимостью, что даже я бессилен был преградить тебе путь сюда.

– Но… но… – и я вдруг понял, что мне нечем возразить. Азартные игры со смертью на хрупком фундаменте самонадеянности – вот чем был мой путь сюда.

Мы надолго замолчали.

Потом Проводник неожиданно вернулся к разговору:

– Хотя… эта решимость тебя спасла.

– Как же?

– Мне просто стало любопытно следить за твоим безрассудством, – усмехнулся Проводник. – Поэтому я видел, куда отлетает твоя душа. Правда, пришлось долго приводить ее в чувство – ты отчаянно не хотел признавать себя мертвым. Что ж, в итоге мы здесь.

Проводник вновь обнажил мою вину, и я опять устыдился.

– Но я должен сказать тебе еще кое-что. Ты – не самоубийца. Есть другая грань человеческого духа, которая одновременно и противоположна самоубийству, и смыкается с ним. Ты из тех, кто не боится смерти.

– Это что-то меняет?

– Да, это что-то меняет, – сказал Проводник и больше ничего не говорил в этот день.

Но такие долгие разговоры всё же были редки, потому что мы всецело были заняты добычей света. Это было, как я говорил, не так уж и трудно, хотя изредка я всё же выдавал себя, вываливаясь из чужих снов. Как-то я оказался с одним из коллег по рабочей группе в выдуманном им загородном доме. Было темно. Мы сидели в креслах, а коллега страстно рассказывал мне о чьем-то прорыве по нашей специальности. Точный смысл слов был неуловим (сложные логические конструкции трудно передать во сне), но этого мне и не надо было. Я просто сидел, излучая спокойное свечение от прикосновений доплывающих слов. Было тепло и уютно, словно под пледом. И тут в какой-то момент мне стал интересен один из нюансов прорыва, который до меня хотели донести. Я лишь слегка сдвинулся вперед к коллеге, но этого оказалось достаточно, чтобы вспугнуть его сон. Вдруг за стеклянной стеной зарычал старый двигатель то ли грузовика, то ли большого пикапа. На его крыше вспыхнула целая батарея огней, озарив всё стерильным светом. Машина сорвалась с места, и тут же вместе со звоном разбившейся стены обрушила этот столп света внутрь коттеджа. Яркая вспышка взорвалась передо мной и сразу погасла. Через миг сквозь нахлынувшую тьму начали проступать очертания лодки. Проводник склонился надо мной и примирительно махнул рукой: ничего страшного, бывает иногда и так.