Со временем лодка стала идти чуть легче. С каждым днем черный камень под ногами становился мягче, и грузное дно лодки уже слегка проскальзывало по нему. Но вместе с тем звезды, казалось, светили чуть слабей, и наши остановки становились всё продолжительней. Однако теперь у меня была возможность говорить с Лодочником.

– Это наказание, да? – спросил я как-то раз, похлопав по лодке. – Что-то такое из древних времен, верно? Ну, если ты меня понимаешь?

Лодочник посмотрел на лодку, затем на меня – и расхохотался. Смех был странный, походивший более на звук валуна, брошенного в ущелье, однако я был рад, что смог развеселить Лодочника.

– Как таким дремучим людям доверяют походы в смерть? – спросил он, прохохотавшись. – Нет никаких загробных судов и наказаний. Впрочем, и догробных тоже, если не считать за суды ваши мелкие сведения счетов. Есть лишь то место, куда ты в данный момент пришел. И есть обстоятельства – и воля остаться в них или изменить. Иногда наша воля приводит к тому, что обстоятельства становятся хуже, но это не отменяет первый пункт: ты там, куда в данный момент пришел. Ты был упрям в своем желании попасть сюда. Честно, я был удивлен, увидев тебя в первый раз. Я помог тебе выйти, но твоя настойчивость была потрясающа. К сожалению, если головой пробить стену, эта самая голова надолго отказывает. И твоя голова тоже не была готова находиться здесь. Поэтому она раз за разом возводила фантомные миры, веря в то, что способна зажечь в них жизнь. К сожалению, это стоило тебе бесконечно много времени, и твою душу отнесло так далеко, что у нас теперь очень мало шансов выбраться.

Последние слова Лодочник произнес так серьезно, что я забеспокоился.

– Подожди, подожди, но ведь мы же выбираемся? Лед стал мягче, ведь так? Ведь это неспроста?

– Да, лед стал мягче. Но их всё меньше, – ответил Лодочник и указал на звезды.

– Звезд? Они исчезнут? И что тогда? Или это не звезды?

Лодочник отвернулся и лег на бок.

– В следующий раз. В следующий раз.

Что это значит, спрашивать было бесполезно. Я уже знал, что про следующий раз я смогу спросить лишь в следующий раз.

Порода под ногами податливо вминалась. Лодка шла легко. Если в аду есть погода, то сейчас явно было похоже на оттепель. Временами черный лед становился столь хрупок, что приходилось осторожно выбирать, куда сделать шаг. И однажды я действительно проломил слишком тонкую корку. Нога моя ушла во что-то мягкое и цепкое одновременно. Я ощутил пылающий холод, но Лодочник тут же бросился ко мне и одним рывком вытащил моя ногу из провала. Тьма булькнула (так мне показалось или просто в голове пронеслось сравнение с остывающим туфом) и мгновенно застыла.

Я не успел испугаться, за меня это сделал Лодочник. Мне было не понятно, что страшного произошло, всё случилось достаточно быстро. Насколько можно было разглядеть себя в полутьме, я был цел – как вдруг я ощутил, будто во мне открылась рана и из нее стремительно полилась кровь. Я осматривал себя и никак не мог найти эту рану на своем и без того слаборазличимом теле, однако чувствовал, что сила покидает меня, будто воздух – дырявое колесо. Мир резко потерял четкость, сгустился, почернел, резко ухнул и опрокинулся мне на грудь.

Я очнулся в руках у Лодочника. Он растирал меня, его касания отдавались во всём теле, словно бы пальцы его проросли во мне, оплетя чем-то вроде корней, хотя ничего такого я не видел. Так или иначе, но его усилия помогли, чувство цельности вернулось ко мне – но вместе с ним меня накрыло чем-то вроде похмелья. Мучимый им, я пролежал на руках Лодочника еще какое-то время. Затем пришла очередная волна темноты, веки мои закрылись, а когда я открыл их вновь, мир окончательно пришел в прежнее равновесие.

– Что это было? – спросил я первым делом.

Лодочник перелистнул лица, глядя на меня ими так, словно пытался определить подходящий уровень ответа.

– Это тьма, – ответил он просто. – То, от чего сбегает весь твой мир. Но я предпочитаю называть это «ничто». Ничто превращает в себя всё, что попадает в его пределы. Пожалуйста, будь впредь осторожнее, если хочешь остаться собой.

После этого случая мы словно застряли на одном месте. На пути то и дело попадались места, которые я про себя называл «болотами» – та самая мягкая зыбь под ногами, грозившая проглотить меня. Лодочник осторожно переступал с кочки на кочку, различимые лишь им, и я следовал по его следам. Толкать лодку вдвоем в этих местах было невозможно. Мы сворачивали, пробирались к более устойчивой поверхности, но на эти блуждания уходили все наши силы и время. Я копил в себе тревогу и тоску, боясь выдать их Лодочнику, но однажды не выдержал и спросил:

– Что будет, если мы останемся здесь?

– Я же говорил, превратимся в ничто.

– Но ты ведь… знаешь куда идти, правда?

Лодочник встал, оперся о корму и выдержал длинную паузу, прежде чем ответил:

– Послушай меня, человек. Я не Лодочник, как ты боишься меня называть. Имя мое – Проводник. Дело мое – доставлять души с одного берега жизни на другой. Желательно, максимально сохранив их. Для этого есть лодка. Но сейчас я не вижу ни берегов, ни вообще каких-либо ориентиров, которые знаю. Нам надо найти место, где лодка сможет плыть, но только, по возможности, не потеряв тебя при этом. А это, как ты понимаешь, довольно противоречащие задачи.

После этих слов холодной тупой тоски внутри меня стало гораздо больше.

– Ты оставишь меня здесь?

– Нет. Я – Проводник, я не могу этого сделать. Это не область моего выбора, так же, как на земле вы не властны над выбором «дышать» или «не дышать».

Это успокоило меня, но ненамного.

– Мы найдем нужное место?

– Мне бы очень хотелось этого. Но пока я не вижу его.

– Я… я могу как-то помочь?

Проводник (я сразу привык к новому имени) помолчал и сказал только:

– Спи.

Звезды, затрепетав, спрятались за черной туманной дымкой, и тьма пропитала нас сном.

Мы всё больше и больше блуждали по черным топям, лишь изредка проходя куда-то вперед. И я действительно стал замечать, что звезды не только тускнеют, но постепенно редеют – как и предсказывал Проводник. И мне стало понятно, что слова Проводника о том, что он не видит нужного места, не были фигурой речи, как мне показалось сначала, а были ровно тем, что они значили. Проводник точно так же, как и я, был заложником этой бездонной тьмы, окружающей нас, хотя до этого я был уверен, что он если и не хозяин здешних мест, то как минимум управляющий.

Наши привалы стали часты, а хождения бесплодны. Я предложил ему оставить лодку и сделать обход налегке, но он лишь жестом указал, что в таком случае лодку то ли поглотит тьма, то ли мы не найдем ее потом – а скорее всего, это было одно и то же. Проводник вообще стал молчалив, словно слова были светом, который и без того неуловимо исчезал в этом странном мире.

Тьма же была неотступна и терпеливо ждала, когда мы сдадимся ей.

Местные дни сменялись местными ночами, едва отличимыми друга от друга. Тьма уже просочилась во всё вокруг, текла легкой взвесью в пространстве. Сначала я отгонял эту муть, она отлетала, подчиняясь взмаху, но затем незаметно накапливалась вновь – и я перестал бороться с ней. Мир мерк, временами лишь вспыхивая чуть ярче, но всё же неизбежно теряя накал.

Однажды я очнулся, лежа в лодке. Купол неба был неожиданно ясен, и звезды безмолвно мерцали своей поредевшей, но пока еще многочисленной россыпью. На место гаснущих звезд приходили новые, словно кто-то передавал их огонь там, далеко-далеко. Вдруг все они разом погасли. Я не сразу понял, что надо мной склонился Проводник.

– Ты всё еще готов помочь? – спросил он.

Признаться, я уже позабыл и тот свой порыв, и стыд, ставший его причиной, но немедля ответил «да».

– Хорошо. Но нам придется рискнуть.