— Кхе! — раздалось громогласное от Григория Георгиевича.

Лиля замерла у двери, не решаясь открыть. Разговор, судя по всему, приобретал интимный характер, а Лиля всегда была девушкой тактичной и воспитанной, во всяком случае, так о ней отзывались учителя в школе и педагоги в институте.

— Крайне неприлично… — прозвучал немного озадаченный, тем не менее, спокойный голос Аарона Эрнестовича Абалденного. Сейчас это был именно он, а не Аарон.

— Так ведь это правда, папочка, скажи ему! — потребовал голосок Клавдии. — Аарончик только и делает, что ро-ман-ти-зи-ру-ет отношения босса и секретарши. Он даже телефон свой дал, вчера, когда ещё обезьянку забирали. Кстати, папочка, я на тебя обижена, я тоже хочу обезьянку. Почему всё достаётся зелёным, а мне ничего, ты ущемляешь права ребёнка и обезьян! Я буду жаловаться на тебя в Гринпис, человек, папочка, млекопитающее, а значит — животное, и я имею право нажаловаться, а обезьянка была такая хорошенькая и хотела жить со мной!

— На прошлой неделе с тобой хотел жить пингвин из океанариума! — рыкнул Григорий Георгиевич, Лиля интуитивно согнула ноги в коленях, Пипа залезла под подушку и оттуда храбро рычала, а вот Клавдия не испугалась:

— Да, я пользуюсь популярностью, папочка, в отличие от тебя, и я этому очень рада, очень-очень. Хорошо, что ты мёртв как мужчина, не представляешь никакошенького интереса для женщин! А то бы тоже сейчас ро-ман-ти-зи-ро-вал отношения босса и секретарши или продавщицы, или уборщицы, или… — Клава на секунду замолчала, чтобы победно выдать: — Гувернантки! Представляешь, Аарончик, вот мне повезло, что у папочки есть я!

— Поясни, пожалуйста, — раздался хрипловатый, но по-прежнему спокойный голос Аарона Эрнестовича, а это всё ещё был он. Где — то рядом слышались хрипы и сиплый кашель. Кажется, у Григория Георгиевича начинался астматический или эпилептический приступ. Во всяком случае, так звучало, и Лиля внутренне приготовилась оказывать первую помощь и звонить 911 или 112, или ещё куда-нибудь.

— У папочки есть я! — воскликнула довольная Клава. — Всем же понятно, что мужчина с ребёнком — не мужчина, он не представляет никакого интереса для окружающих его женщин. Какая, по-твоему, может быть любовь, если у мужчины уже была любовь и даже ребёночек, это я, — уточнила Клава, — имеется. Ясно, он будет любить этого ребёночка, меня ведь невозможно не любить, Аарончик, папочка меня очень-очень любит, почти так же, как я его люблю! Он будет любить ребёночка, а значит, не сможет отдать всё своё сердце женщине! Всё-всё-всё сердце, без остатка! Ну, и ещё, конечно, имущество, квартиру, машину, ещё одну квартиру, и другую, в Италии, а ещё в Майами домик… Папочка ведь не захочет всё у меня отнять и отдать женщине, а если она родит другого малыша, я не была бы против, папочка, если бы ты родил мне братика или сестричку, только придётся тебе самому рожать, ведь, как мужчина ты мёртв, а как мама очень даже хороший, хоть и папа, конечно, то этому малышу тоже не достанется всё. А нужна вся любовь! Вся! Вся! Без остатка! И недвижимость, конечно, семейные драгоценности, жезл власти, корона, трон, и всё сердце целиком, без остатка, вместе с империей, иначе никакой любви не считается.

— Юная леди! — кажется Григорий Георгиевич самоизлечился. Надо же, каким чудодейственным свойством обладают слова Клавдии, произнесённые со скоростью тысяча в минуту, почти как автомат Калашникова или Тина Канделаки.

— Аарончик, дашь мне телефончик, я вчера не дочитала…

— Нет! — в один голос отрезали Аарон Эрнестович и Григорий Георгиевич.

— Но я могу заказать фисташковое мороженое, — тут же послышался миролюбивый голос Аарона, а Лиля решила больше не отсиживаться в спальне. Стало неловко подслушивать столь личную беседу, и пока не началась новая, не менее интимная, она поспешила выйти.

— Выспалась? — Аарон встал навстречу жене, Григорий Георгиевич тоже привстал и приветственно кивнул.

— Да, спасибо, — Лиля кинула взгляд на часы, было время ужина.

Какой же паразитический образ жизни вела Абалденная Лилия Михайловна. Поели — можно и поспать. Поспали — можно и поесть. Стало стыдно, на всякий случай и за излишне, по мнению Лили, откровенное платье. При мысли о том, какое под платьем бельё, хотелось и вовсе провалиться сквозь пол. А ещё, в этом можно признаться, немного смущаясь, хотелось увидеть реакцию Аарона на это самое бельё… Красные уши выдали мысли Лилии Котёночкиной, ныне Абалденной, что называется, с потрохами.

В ответ она была удостоена красноречивым взглядом молодого мужа, покашливанием Григория Георгиевича и восторженным визгом Клавдии: «Ка-а-ак ро-о-о-ома-а-а-а-а-нти-и-и-ично!».

После задумчивого взгляда Аарона на ноги жены, ужинать решили в номере, были приглашены начальник службы безопасности и Клавдия. Естественно, Аарон посоветовался с Лилией, когда это стало для неё естественным, девушка не задумывалась. Стол ломился от яств, сервировка больше не пугала Котёночкину, хотя некоторые трудности она по — прежнему испытывала. Из неловких ситуаций, с виртуозностью умелого фокусника, выручал муж.

И Клавдия, которая не очень-то уважала весь подходящий случаю столовый этикет и с усердием выковыривала из ракушки мидию с помощью чайной ложки, а то и пальцем — всё это под бурчание Григория: «Юная леди! Вспомни всё, чему тебя учили!», на что девочка без запинки и выражения, как отлично вызубренное стихотворение Мандельштама, отчитывалась о пройденном материале, не забывая сдирать пальцем с ракушки тельце мидии.

— Ругаться на женщин, папочка, бесчеловечно! Ты, папочка, выступаешь в роли гендерного узурпатора! Женщина — венец творения, ты должен считаться с моими правами, папочка, тем более, по гендеру у меня их больше, так и знай, папочка!

— По чему? — Громко кашлянул Григорий Георгиевич.

— Гендеру!

— Что это? — Аарон наклонил голову и с интересом посмотрел на Клавдию. Вряд ли он не знал, что означает слово «гендер», точно так же, вряд ли Клавдия могла понимать глубину познаний Аарона Эрнестовича.

— Гендер всё решает в вашем патриархальном мире, папочка! Подчинённое положение женщины — характерная черта недолгой истории капиталистического общества; и ключевой момент здесь — процесс классовой атомизации! — выпалила Клавдия на одном дыхании. — Характеристика философии феминизма представляет обоснованный вывод о том, что метафора пола выполняет роль культурно — формирующего фактора. То есть, гендерная асимметрия является одним из основных факторов формирования традиционной культуры, — добила она хватающегося за сердца отца и победно оглядела окружающих.

— О, — заметил Аарон… кажется, всё-таки, Эрнестович.

— Валентина Владимировна, — прошипел Григорий в трубку, водя по кругу выпученными, как у золотой рыбки, глазами. — Будьте любезны подняться в президентский люкс. Вас встретят! Живо! — гаркнул он.

Лиля подпрыгнула на месте. Аарон успокаивающе погладил девушку по бедру. Клавдия подпёрла руками бока и, кажется, была готова защищать идеи феминизма — если конечно в её пламенной речи говорилось о нём, — до последней капли отцовской крови. За кем будет победа, у окружающих, включая Григория и чайку, с любопытством заглядывающую в номер, сомнений не было.

Через двенадцать минут сорок семь секунд охранник Володя распахнул двустворчатые двери и пропустил в помещение новую гувернантку Клавдии. Где-то на заднем плане играл похоронный марш и рыдали плакальщицы…

Девушка встала напротив Григория Георгиевича, вздёрнула подбородок и, прищурившись, вернула ему его же гневный взгляд. Это было очень смело и по-феминистичному, насколько могла судить Лилия, конечно же. Её хоть и воспитывали сначала мама с бабушкой, потом бабушка с Марией Ивановной, Лиля не отказалась бы от какого-нибудь мужского участия в своей судьбе. Например, передвинуть рояль было практически нереально, а за ним копилась пыль…

Приглядевшись, Лиля отметила, что Валентине Владимировне больше двадцати пяти лет, хоть на первый взгляд этого не скажешь. Уж слишком отвлекала внимание копна огненно-рыжих волос, собранных в полураспущенную косу, перекинутую через плечо. Ноздри курносого носа нервно подёргивались, три яркие веснушки танцевали в унисон с носом, а ладони сжались в небольшие, но решительные кулаки… кулачки, скорее.