— Спасибо, Алина Григорьевна, — поблагодарил он и удалился тем же медленным, неуверенным шагом.

Каждый цветок, вплетенный в этот венок, обрел свой особый смысл, соотносясь с его просьбой, с ним самим.

Я бы могла, наверное, отделаться шуткой, сказать Кристиану, что вокруг так много сплетенных венков или еще что-нибудь в этом роде… Но сердце не позволило мне причинить боль чему-то чистому, трепетному и прекрасному в его душе.

Я была твердо уверена, что от того, как относятся к нашим чувствам в детстве, зависят все наши дальнейшие поступки. Я подарила Кристиану венок, который он надел на запястье и сказал, что отнесет его домой и положит рядом с фотографией матери.

После той прогулки мы встречались реже. Наступила пора выпускных экзаменов, и ученики заходили в школу только на консультации.

Однажды на одну из таких консультаций по литературе вбежала девочка из его класса. Белая как снег она едва сумела выговорить:

— Кристиан умирает. Он спас ребенка из-под колес машины и… его самого сбили.

Я прервала консультацию и бросилась в больницу, но меня к нему не пустили. И лишь вчера, несколько дней спустя после несчастного случая, я увидела его.

Он улыбнулся мне издалека. Его неповторимая улыбка выглядела как благодарность за то, что я живу, за то, что живет он, еще живет… От врачей я только что узнала, что ему осталось совсем немного. Я спрашивала себя, пока шла, словно в тумане, к его кровати, догадывается ли он об этом. Я придвинула стул и присела рядом, не смея поднять глаза. Я боялась, что вот-вот расплачусь и он все поймет. Но Кристиан, чудесный и неповторимый, сказал спокойно и даже безучастно, будто речь шла о ком-то другом:

— Я знаю, что умру, Алина Григорьевна. Почему вы не смотрите на меня?

Я теребила пальцами край простыни, стараясь не разрыдаться. Он продолжил:

— Я бы никогда, наверное, не осмелился сказать вам… Но смерть многое позволяет… Я вас люблю, — и опять улыбнулся — чисто, беззащитно и грустно.

И тогда у меня не хватило сил сдержать слезы. Казалось, они лились не из глаз, а из самой моей души, а глаза были лишь окнами, или дверьми, или родниками.

Я тихо плакала, даже не плакала, а била ключом вместе со слезами, не в силах их удерживать.

— Наклонитесь ко мне, пожалуйста… пока я еще жив. Прошу вас, Алина Григорьевна… То, о чем мы мечтали, переживут другие.

Я склонилась над ним как над самой большой утратой моей жизни и в миг, когда он поцеловал мою щеку, залитую слезами, и высушил мои слезы со щеки, глубоко вздохнул в последний раз, в этот миг я поняла, что, в самом деле, мечты, которые ему не довелось осуществить, переживут другие, так же чисто, глубоко, необычно.

Над большим-пребольшим лесом нависла тьма ночи, и все его обитатели погрустнели, потому что луна не появилась. Ночь выдалась теплая, летняя, пьянящая, и никому не хотелось просто так взять и заснуть.

И пока львы и медведи, волки и зайчата сидели и грустили, решив, что луна больше никогда не появится на небе, запоздалый пучок лунного света пронизал лес, и по нему спустилась маленькая-премаленькая девочка.

Она опустилась на ветку дерева, вздохнула и, усевшись поудобней, свесила ножки и стала легонько раскачиваться туда-сюда в серебряном лунном свете, заливавшем уже весь лес. К дереву, на котором сидела девочка, прискакал зайчонок.

— Эй, ты меня слышишь? — закричала девочка во всю мощь своего слабенького голоска.

Зайка взглянул наверх и заметил наконец девочку величиной с его переднюю лапку.

— Ты ведь зайчонок, да? — спросила девочка.

— Да, — ответил он важно, — я зайчонок Пуфу. А ты кто такая?

— Я добрая фея.

— А-а-а! Фея… — и зайчонок низко поклонился. — Мое искреннее почтение. Мой дедушка рассказывал много хорошего о феях. Но, насколько мне известно, они, вроде, чуточку ростом побольше.

— Правильно, но я еще маленькая и буду расти.

— Выходит, дедушка мне рассказывал о взрослых феях. Они умеют все на свете: лечить больных зайчиков, находить родники со сладкой водой и много-много другого.

Девочка заерзала на ветке, пока не нашла себе занятие: стала внимательно рассматривать свои пальчики и стирать невидимую пыль со своих розовых крылышек. Наконец она медленно проговорила:

— Меня наказала Королева фей. Теперь я должна год прожить на земле вот такой маленькой.

— Ты, наверное, нашкодила?

— Да, — вздохнула девочка. — Я подожгла лечебные травы, собранные весной, и теперь целый год их нельзя будет отыскать, и те, кому они так нужны, будут страдать.

— Да, все ясно. Тебе, наверное, очень грустно?

— Ой, так грустно, так грустно, — горько запричитала девочка.

— И что ты собираешься делать дальше?

— Не знаю.

— Жить в лесу ты не сможешь, — сказал зайчик и глубоко задумался. — Здесь есть большие и маленькие звери, и большие обижают маленьких. Лучше ступай к людям. У них тебе будет хорошо. И потом, что ты будешь делать зимой в лесу? У нас холодно, снег, а ты ведь не согласишься жить, скажем, с нами в норе?

— Ой, нет! — перепугалась девочка.

— К тому же ты так легко одета, в одном платьице.

— Вот именно.

— Так что отправляйся к людям. Смотри-ка, вот по этой тропинке ты доберешься до края леса, ну а оттуда до города — рукой подать.

— Ты же видишь, какая я маленькая? И шаги у меня маленькие. Когда же я доберусь до города?

— А ты лети. Лети и не упускай тропку из вида, тогда доберешься еще быстрее. Только в городе не заходи в первый попавшийся дом, а отыщи тот, у которого розовые балконы. В нем живут три мои знакомые девочки. Они очень-очень хорошие.

— Спасибо тебе, зайка, — поблагодарила фея.

— Если ты по мне соскучишься, можешь позвать в гости, — сказал зайчик. — Эти девочки, о которых я тебе рассказывал, всегда приглашают меня к себе на день рождения.

— Хорошо, обязательно. Только я не знаю, что такое «соскучиться».

— Ну как тебе объяснить… Вот ты хотела бы сейчас обратно в Страну фей, увидеть своих сестриц, услышать их пение?

— Еще бы!

— Ты словно чувствуешь, как что-то жжет у тебя в груди, места себе не находишь, так?

— Так-так! — и маленькая феи ударила обеими кулачками себя в грудь. — Вот здесь, здесь ужасно жжет.

— Видишь? Вот это и означает «соскучиться».

Пока они разговаривали, в ветвях забился ветер и стало прохладно.

— Ай, мне холодно, — пожаловалась малышка, сжав крылышки, но они ее не согрели. Зайчонок поглядел на маленькую фею с сочувствием и поторопил:

— Мне очень жаль так быстро расставаться, но тебе пора идти. Ночью в лесу очень холодно, и ты можешь простудиться.

Маленькая фея расправила крылышки, подготовила их к полету и поднялась в воздух.

— Ты даже не сказала, как тебя зовут! — крикнул зайка вслед.

— Лайла! Меня зовут Лайла!

Она поднялась над верхушками деревьев и полетела над лесом. Зайка следил за ней, пока фея не превратилась в едва различимую точку и наконец не исчезла совсем из виду.

Летела маленькая фея, летела, пока не заметила высокие стены города, а за ними — дом с розовыми балконами, который возвышался, словно крепость. Фея облетела его со всех сторон над троллейбусными проводами, заглянула по очереди во все окна и, заметив трех девочек, легонько постучала в стекло крылышком, чтобы ей открыли. Но дети ее не услышали.

Маленькая фея продолжала настойчиво стучать, подгоняемая ночной прохладой. Когда она уже решила, что ей суждено умереть от холода, одна створка растворилась, и волна теплого воздуха поманила ее внутрь.

Фея влетела и села на люстру прямо на глазах у изумленных детей.

Так состоялось знакомство маленькой Лайлы с тремя девочками, у которых она прожила лето, осень, зиму и весну. Этого времени им хватило с лихвой, чтобы увидеть и услышать то, что многим людям и невдомек.

Девочки научились понимать язык планет, птиц и всех живых существ. Но самое важное — они узнали, как улавливать в воздухе парящие над землей мелодии, слова, события прошлого, настоящего и будущего.