Для Елпидифора Мартыныча было ясно, как день, что он мог или даже должен был бранить Жиглинских перед княгиней.

- Но, вероятно, и дочь у ней такая же? - прибавила княгиня; у ней губы даже при этом дрожали.

Елпидифор Мартыныч пожал плечами.

- К-ха! - откашлянулся он. - Есть пословица русская, что яблоко от деревца недалеко падает! - заключил он многознаменательно.

- Но вы у них бываете? - продолжала расспрашивать княгиня.

Елпидифор Мартыныч поднял при этом свои густые брови.

- Бываю... лечу старуху иногда, - солгал он.

- А мужа моего не видали там? - проговорила княгиня, и у ней опять при этом задрожали губы.

- Нет, не видал, ни разу не заставал, - отвечал, улыбаясь, Елпидифор Мартыныч, - а сказывала старуха, что бывает у них.

- К чему же она вам сказывала это? - допрашивала княгиня.

Оскорбленная любовь и ревность сделали из нее даже искусную допросчицу.

- Да к тому... - отвечал Елпидифор Мартыныч протяжно и соображая (он недоумевал еще отчасти: все ли ему говорить княгине или нет), - что жаловалась на дочь.

- Но какая же связь тут, что она жаловалась на дочь и что князь бывает у них?

- А такая вот, - отвечал Елпидифор Мартыныч, кашлянув, - что князь, собственно, и бывает у них для дочки...

- Стало быть, мать против этого? - допрашивала княгиня.

- Сначала была против, - отвечал Елпидифор Мартыныч, с лукавой улыбкой, - а теперь, кажется, за.

- Но почему же прежде против, а теперь за? - спросила княгиня.

- А потому, вероятно, что деньги за то от князя стала получать!.. Нынче ведь, сударыня, весь мир на этом замешан, - пояснил ей Елпидифор Мартыныч и заметил при этом, что у княгини, против ее воли, текли уже слезы по щекам.

- Неприятно это видеть, очень неприятно, в каком бы семействе это ни происходило, - продолжал он как бы с некоторым даже чувством.

- Но что же мне теперь делать? - спросила его княгиня тихо.

- Терпеть!.. Бог терпенье любит!.. - отвечал Елпидифор Мартыныч наставническим тоном.

- Но терпеть можно, если остается еще надежда, что человек опомнится когда-нибудь и возвратится к своему долгу, а тут я ничего этого не вижу? полуспросила княгиня.

Видимо, что она ожидала и желала, чтобы на эти слова ее Елпидифор Мартыныч сказал ей, что все это вздор, одна только шалость со стороны князя, и Елпидифор Мартыныч понимал, что это именно княгиня хотела от него услышать, но в то же время, питая желание как можно посильнее напакостить князю, он поставил на этот раз правду превыше лести и угодливости людям.

- Да, возвращение для князя будет трудное и едва ли даже возможное, проворил он.

- Стало быть, связь между ними очень близкая и прочная? - спросила княгиня, все более и более теряясь и волнуясь.

- Кто ж это знает? - отвечал Елпидифор Мартыныч, пожав плечами. К-х-ха! - откашлянулся он. - Мать мне ее, когда я был у них перед отъездом их на дачу, говорила: "Что это, говорит, Леночку все тошнит, и от всякой пищи у ней отвращение?" Я молчу, конечно; мало ли человека отчего может тошнить!

- Поэтому она уж в интересном положении? - произнесла княгиня почти голосом ужаса.

- Ничего больше того не знаю, ничего-с!.. - сказал наотрез Елпидифор Мартыныч.

- Но, Елпидифор Мартыныч, вы узнайте мне это хорошенько, повернее, продолжала княгиня тем же отчаянным голосом.

- Что тут разузнавать? - возразил было Елпидифор Мартыныч. - Время всего лучше может показать: пройдет месяца три, четыре, и скрыть это будет невозможно.

- Но я не через четыре месяца хочу это знать, а теперь же, - иначе я измучусь, умру, поймите вы!

Елпидифор Мартыныч развел руками.

- Можно, пожалуй, и теперь поразведать, - сказал он.

- Вы сейчас же отсюда и заезжайте к Жиглинским, разведайте у них, а завтра ко мне приедете и скажете, - настаивала княгиня.

- Хорошо! - согласился Елпидифор Мартыныч. - Только одного я тут, откровенно вам скажу, опасаюсь: теперь вот вы так говорите, а потом как-нибудь помиритесь с князем, разнежитесь с ним, да все ему и расскажете; и останусь я каким-то переносчиком и сплетником!

- Никогда я ему ничего не скажу и не помирюсь с ним в душе!.. возразила княгиня.

- Ну да, не скажете! Женщина ведь вы, сударыня, и поэтому сосуд слабый и скудельный!.. - заметил ей глубокомысленно Елпидифор Мартыныч.

Когда он, наконец, отправился и княгиня осталась одна, то дала волю душившим ее в продолжение всей предыдущей сцены слезам. Елена, если только правда, что про нее говорил Елпидифор Мартыныч, казалась ей каким-то чудовищем. "Как, - рассуждала княгиня, - девушка все-таки из благородного звания, получившая образование, позволила себе войти в близкую связь с женатым человеком!" Судя по себе, княгиня даже вообразить не могла, каким образом девушка может решиться на подобную вещь. Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж за князя, который на другой же день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе[25]; потом стал ей толковать о русском мужике, его высоких достоинствах; объяснял, наконец, что мир ждет социальных переворотов, что так жить нельзя, что все порядочные люди задыхаются в современных формах общества; из всего этого княгиня почти ничего не понимала настоящим образом и полагала, что князь просто фантазирует по молодости своих лет (она была почти ровесница с ним). Будь князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что разделяет их; но князь, как и с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и не стал ни слова с ней говорить о том, что составляло его суть, так что с этой стороны княгиня почти не знала его и видела только, что он знакомится с какими-то странными людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит. В числе самых сильных нравственных желаний княгини было желание иметь детей, и она полагала, что быть матерью или отцом есть высшее счастье человека на земле. Услыхав, что ее сопернице угрожает это счастие, княгиня страшно и окончательно испугалась за самое себя; она, судя по собственным своим чувствам, твердо была убеждена, что как только родится у князя от Елены ребенок, так он весь и навсегда уйдет в эту новую семью; а потому, как ни добра она была и как ни чувствовала отвращение от всякого рода ссор и сцен, но опасность показалась ей слишком велика, так что она решилась поговорить по этому поводу с мужем серьезно. При таком душевном состоянии прописанных ей лекарств она, разумеется, не принимала и продолжала весь остальной день плакать.

Елпидифор Мартыныч между тем, как обещал княгине, так и исполнил, и направился прямо к Жиглинским. Во всех своих сплетнях, которыми сей достопочтенный врач всю жизнь свою занимался, он был как-то необыкновенно счастлив: в настоящем случае, например, Елизавета Петровна сама ждала его и почти готова была посылать за ним.

- А, сокол мой ясный! - воскликнула она, увидав его из сада подъезжающим к их даче. - Милости прошу! - повторила она, сама отворяя ему калитку.

Елпидифор Мартыныч вошел к ней и хоть с небольшим удовольствием, но поцеловал у нее руку.

- На лавочку, сюда, под тень! - говорила Елизавета Петровна и усадила Елпидифора Мартыныча рядом с собой на одну из скамеечек.

- А мне бы, глупой, давно следовало вас поблагодарить! - начала она, как бы спохватившись.