Застал же он Ивана в раздражённом состоянии, срывающимся на каждого по любому поводу. Он доложил о приезде своему командиру. В ответ бригадир сухо приветствовал его, не спросив, как съездил, и Парамону сразу стало понятно, что дружеский разговор с Загряжским совершенно невозможен. Синица вник в ситуацию и с тревогой узнал, что утром подпоручик Федотов был отправлен к Державину в качестве секунданта с целью – вызвать губернатора на дуэль. Сам повод показался Парамону столь незначительным, что он не мог понять такого несгибаемого упрямства своего командира и друга.

В середине дня к Загряжскому потянулась вереница миротворцев, пытавшихся унять гнев разбушевавшегося бригадира. Все удалились, не добившись хоть какого-либо мало-мальски положительного результата.

Наконец, было решено отправить на беседу с Иваном человека, известного своей мудростью, обладавшего большим даром убеждения и, вообще, снискавшего глубокое уважение в тамбовском обществе, советами которого не пренебрегал и сам Загряжский. Это был местный помещик, в прошлом известный своей славой в дворцовых кругах в качестве дипломата и советника самого светлейшего князя Потёмкина – граф Афанасий Степанович Завадовский. Графу был уже седьмой десяток лет. Пути Завадовского и Загряжского пересекались неоднократно. Они уважали друг друга за смелость суждений и решительность в поступках, а, кроме того, просто испытывали друг к другу большую симпатию. Именно этот человек в качестве последней надежды и был отправлен к Ивану Александровичу.

Загряжский откровенно обрадовался пришедшему. Седовласый, статный, с располагающим к сердечному общению выражением лица, граф отставил трость, на которую опирался, и опустился на диван. Беседа началась с интересных обоим тем: воспоминаний прошедших лет, рассказов о житье-бытье общих знакомых. Разговорились и о Григории Александровиче Потёмкине, которым оба искренне восхищались. Затем Афанасий Степанович незаметно перевёл разговор на нынешнего губернатора Тамбова и сразу же почувствовал яростное неприятие оного со стороны бригадира.

– Друг мой, а ведь Гаврила Романович очень интересный, талантливый человек, – произнёс граф.

– Так уж и талантливый, – ворчливо ответствовал Иван Александрович.

– Безусловно, талантливый, – мягко продолжил Завадовский. – Я понимаю, что творчество поэта не обязательно должно нравиться непременно всем, но, в данном случае, его талант неоспорим. А каждый талантливый человек – всегда сложная и неоднозначная личность. Иван Александрович, дорогой, надо ли так расстраиваться из-за какой-то ерунды?

– Это не ерунда, граф. Он оскорбил меня намеренно при всех, я повторяю – намеренно. Я так этого не оставлю. Вы, вероятно, слышали, что я вызвал его на дуэль. Мой вызов он принял, мы будем драться.

– Мой дорогой, Вы знаете, как я к Вам сердечно отношусь, но, поверьте, ситуация получается несколько двусмысленная. Подумайте, он ведь, действительно, не упомянул конкретно Вас. Реагируя так возмущенно, Вы невольно сами утверждаете, что сказанное Гаврилой Романовичем – о Вас. Зачем Вам нужен такой конфуз? Обратите всё в шутку. Переведите стрелки на него. Выйдете из ситуации мудрым победителем.

Загряжский растерянно задумался. Такого оборота дела он не ожидал:

– Как это сделать? Нет, ситуация зашла слишком далеко. Мы будем драться на дуэли.

– Иван Александрович, Вы боевой офицер, гордость российской армии, никто не сомневается в Вашей храбрости. Кроме того, можно ли сравнить Ваше умение владеть оружием и Державина? Кстати, Вы на чём собираетесь драться?

– На шпагах.

– Ну, вот, на шпагах. Да Вы ему сто очков вперёд дадите. Нужна ли Вам слава убийцы лучшего поэта России? Я понимаю Ваш протест, но обществом это, в основном, будет воспринято так. Дорогой мой, пока ещё не поздно, поверните ситуацию вспять. Я ведь вижу, Вы и сами согласны со мной.

– Не скрою, во многом я с Вами согласен, но я этого так не оставлю.

– И не оставляйте, голубчик, не оставляйте, только сделайте это по-умному. А сейчас напишите примирительное письмо, и я его отвезу Гавриле Романовичу.

Загряжский, немного помявшись, написал, что, обдумав спокойно ситуацию, он считает, что слишком погорячился, и принимает объяснение Державина, что тот не имел в виду именно его. Вследствие чего, готов к примирению, и на этом инцидент будет исчерпан.

Завадовский с письмом отбыл к губернатору. Теперь уже Державин, разгорячившись, не хотел пойти на попятную, но тактичный, спокойный и убедительный Афанасий Степанович довёл свою нелёгкую миссию до победного конца. Дуэль была предотвращена.

Но Загряжский, как и говорил, на этом не остановился. В Петербург от бригадира к светлейшему полетели возмущённые депеши. Ситуация в Тамбове обострилась до предела. К депешам Загряжского добавились доносы тамбовских купцов о том, что губернатор превышает свои полномочия. Казалось бы, все тамбовцы должны радоваться, видя положительные изменения в жизни губернии, но довольны были не все. Гаврила Романович неукоснительно соблюдал букву закона. В крае, где до приезда Державина не было даже текстов государственных законов, это было странным явлением. Для жуликов, взяточников, с радостью безнаказанно залезавших в государственную казну, настали трудные времена. В высших кругах тамбовского общества о Державине пошли разговоры, как о человеке подозрительном, а то и опасном: бедных поддерживает, с начальством ссорится. А тут ещё, как нельзя кстати, ситуация с Загряжским. Общество разделилось на «за» и «против». Порой даже члены одного семейства бурно спорили о том, кто прав, а кто нет в этом столь стихийно возникшем противостоянии.

Пришлось вмешаться императрице.

– Гриша, – сказала она, – сделай что-нибудь, чтобы прекратить это безобразие.

– Матушка, – ответил светлейший, – что можно сделать, когда так всё переплелось?

– Ну, убери оттуда Державина. В конце концов, пусть лучше стихи пишет, чем возмущать общественное мнение.

– Он глава города прекрасный, столько, сколько он сделал, ни один градоначальник до него сделать не смог.

– Гришенька, всё понимаю, но спокойствие подданных важнее, поверь. А Гаврила Романович у нас без дел не останется. Мы всегда найдём, где ему силы приложить.

На том и порешили, и деятельность губернатора Гаврилы Романовича Державина в городе Тамбове на этом была завершена. А Загряжский успокоился тем, что не мытьём, так катаньем отомстил посмевшему ему противостоять человеку. Его девиз – только победа во всём – был подтверждён и в данном случае.

Наконец-то Парамон смог спокойно поговорить с Загряжским.

– Друг мой, – улыбнувшись и обняв поручика, сказал его командир, – даже поговорить по-дружески не дадут. Но я и так с момента твоего приезда вижу сияющие счастьем глаза. Значит, всё легло по сердцу, всё срослось. Рассказывай-ка всё подробно. Как сын мой поживает? Поговорил с ним?

Офицеры присели, и Парамон, не говоря ни слова, протянул Загряжскому письмо от Ольги. Иван сразу почувствовал серьёзность момента, улыбка сошла с его лица. Он принялся читать:

«Иван, долго собиралась тебе написать, но каждый раз не хватало духа. Так всё завертелось в наших жизнях, так всё запуталось: любовь, ревность, досада, страсть, служение Отечеству. Стало невозможно открыться друг другу, рассказать о себе и суметь остаться просто друзьями. Я виновата перед тобой за ложь, но пойми и ты меня, мной двигала досада и желание отомстить тебе, хотя бы и такой ценой. Этого делать было нельзя. Я много раз корила себя, но что сделано, изменить нельзя. Ещё раз прошу у тебя прощения. Видишь, даже и сейчас никак не могу сказать основное. Иван, Сашенька не твой сын. Он Ваш с Александрин племянник, кузен вашим детям.

Так получилось, что моя тайная деятельность на благо Отечества свела меня с удивительным человеком. Я была только в самом начале моего нового служения, в которое окунулась с головой после тяжёлых, почти невыносимых переживаний после разрыва с тобой и смерти новорожденного сына. Да, у меня был сын от тебя, Иван, которого я родила тайно, тяжело и потеряла спустя месяц после рождения. Ко всему этому, смерть отца, спустя два месяца – маменьки. Предложенная мне деятельность была для меня спасением. Без неё я не знаю, как бы перенесла такую череду потерь.