Степан долго не мог уснуть. На улице брехали собаки. А ему всё в голову лез этот злосчастный медведь. И думалось ему про невесту. И про то, как одному видать огород пахать, да про то, что надо взять патроны, да сходить на зверя. Набить на лето мяса. Да много о чём. Мысли путались, и он не заметил, как уснул. Под утро Степан открыл глаза от еле слышного шороха. Он спал на кухне, на скамье, укрывшись старым отцовым полушубком. Их гость стоял около стола и что-то пил из глиняной кружки, сделав пару глотков, он подкрался к бредящему отцу и влил несколько капель тому в приоткрытый рот. В тишине было слышно, как отец сглотнул и немного погодя задышал ровнее. Степан смекнул, что это таинственные лекарства предков. Про них ходили разные слухи, дескать, те лекарства от любой хвори ставили на ноги, но только у менял была договорённость между собой деревенским их не показывать и не менять ни под каким предлогом. «Знать, правда, это всё. Ну, пусть, глядишь, и отец скорее поправляться начнет». Между тем гость так же тихо прокрался к себе и лёг. Степан тут же уснул. Снилась ему Настя. Стояла она на том берегу Сороки, на сносях. Живот был уже очень большим. Видно, что вот- вот рожать ей, а рядом с ней стоял мальчонка и за руку её держал. Настя будто и не замечала Степана. А он всё плыл к ней на своём облоске, да только всё ни как не мог против течения выгрести. И уж звал он её и руками махал. Всё попусту. Не видит она его или не хочет. Вздрогнул и проснулся. Дома было светло. Мать уже собирала на стол. Мальчишки во что-то играли. Отец тихо посапывал. Лицо у него было спокойное. Вроде как даже слегка улыбался. Степан встал, сунул ноги в чуни и вышел во двор. Из трубы в бане валил дым. Гость суетился во дворе, таскал снег в баню. Увидев хозяина, остановился и, кивнув головой, сказал, – Вы же не будете возражать, если в бане попарюсь. А то после вчерашнего я так и не успел помыться. Голос его уже звучал бодрее.

Конечно, – ответил Степан, – я и сам бы погрелся.

Он слазил на сеновал, достал новый берёзовый веник. Всё это время у него из головы не шло, как их гость преобразился за одну ночь. «Видать и в правду у менял есть лекарства предков, вчера ещё еле на ногах держался, а сейчас – гляди, уже силы появились. Интересно – как отцу, поможет ли?» Он зашёл в баню. После вчерашней топки тепло ещё сохранилось. «К обеду баня уже будет жаркой, можно будет и попариться». Следом зашел Молчун с охапкой дров. Положил их около печи. Открыл дверцу и сунул туда ещё пару поленьев. Посмотрел на Степана, улыбнулся ему добродушной и приветливой улыбкой. Степан глянул на него с удивлением. Менялы в принципе хмурый и неразговорчивый народ. Что-то он не припоминал не одного случая, что б они весело глядели или шутили. Всегда серьёзные, сосредоточенные, смотрят внимательно, лишнего слова ни кому не обронят. Старики поговаривают, что у менял этих так давно заведено. Дескать, что б тайну, какую не сболтнуть. Менялы же они далеко ходят и на север и на юг. Много чего такого видят и находят от предков, чего нам видать и знать не стоит. Сами предки говорили, что пользы от этого не будет, а лишь вред сплошной. Каждый раз, начиная думать об этом, Степану становилось не по себе. Ведь сколько же предки всего понапридумывали. Страсть. Взять хоть те же консервы. Как они в эти железки еду засовывали! Еда то конечно та так себе, но ведь, сколько лет лежит и ничего с ней не делается. Или ружья! Кузнец наш, иной раз возьмет то ружьё в руки и крутит, крутит. А сам то хмыкнет, то замрет и смотрит так пристально. А всё больше вздохнёт, почешет в затылке да отложит. А ещё по ночам в небе, когда облаков нет, проплывает яркая такая звезда. Говорят что это Станция, что на ней люди жили. Чудно! Люди могли жить в небе!!! Высоко же там! И не страшно им было на такой высоте то! Так в раздумьях зашёл он обратно домой. Сестра с матерью уже накрыли на стол и, увидев его, позвали завтракать. Ели кашу. Та напрела в печи и была рассыпчатой и горячей. Отхлёбывая из кружки молоко, Степан ещё раз мельком глянул на гостя. Тот ел с аппетитом, но не торопясь. Аккуратно отламывая небольшие кусочки ароматного ржаного хлеба, клал их в рот и, зачерпнув ложкой сдобренную коровьим маслом кашу, отправлял туда же. Было заметно, что такая, на первый взгляд простая еда приносила ему удовольствие. Гость их при дневном свете оказался вовсе не старым, а довольно ещё молодым мужчиной. Лицо его обветренное в долгих путешествиях, было одновременно и мужественным и каким-то добрым, располагающим к себе, что ли. Но самое главное заметил Степан, это то, что на их гостя, изредка, но с искренним любопытством поглядывала Катерина. «Вот те да! – подумалось ему, – тут ты сестрёнка дала маху. Уж этот-то точно не посватает. Не в их обычае жениться. Все знают – нет у менял ни детей, ни жён». Катерина поняла, что брат заметил её любопытство и смутилась. В это время с печи достался еле слышный голос отца. Он просил пить. Поначалу, его даже никто не расслышал. Так он был тих и слаб. Но потом все разом повернули в его сторону голову. Мать подскочила и побежала к печи, сестра тут же принесла ковш с водой, близнецы с любопытством вытянули шею. Гость перестал есть и слегка прищурившись, глядел на отца. «Пить»! – ещё раз послышалось со стороны печи. «Пей, дорогой, пей»! – мать хлопотала около отца, одной рукой придерживая ему голову, а другой, поднося ковш с водой ко рту. Было слышно, как отец жадно глотал питьё. Степан, подойдя к печи, увидел как больной, напившись, устало откинул голову на подушку и облегчённо вздохнул. Полежал, закрыв глаза и отдышавшись, приподнял голову и обвёл глазами избу. Увидев гостя, кивнул ему головой едва заметным движением и прошептал одними губами: «Это он отбил меня у медведя». И снова уронил голову на подушку. Было видно, что ему ещё очень тяжело. Но всё одно, мать и сестру поразило, как скоро он пришёл в себя. Они вспомнили, как лет пять назад зареченского Кузьму помял медведь. Так тот и вовсе кое-как оклемался через неделю. Да потом ещё его выхаживали с полгода. Так и ходит, по сей день весь кривой и косой, одну ногу подволакивает, а рука левая так та и вовсе усохла, как веточка у дерева стала. Тем временем заглянула и соседка. Узнав, что Матвей уже приходил в себя, очень обрадовалась, отметив богатырское здоровье их отца. И что, тьфу – тьфу – тьфу, не сглазить бы, раз так скоро очнулся, то и видать на поправку пойдёт быстрее. Сбегала за отваром и велела пить его по три раза на дню. Значит утром, в обед, да вечером перед сном. Что в отваре том травы целебные лесные да луговые. Ещё и медвежья жила, дескать, медведь его помял, вот медведем лечить и будем. Что б горько не было, разбавьте мёдом. А ежели у вас закончился, сейчас она своего принесёт. Свой мёд ещё был. Соседка некоторое время посудачила да засобиралась домой. Гость тем временем уж давно поел и, поблагодарив всех вышел во двор. Заглядывал Никитка. Порадовался за дядьку Матвея и пошёл по своим делам. Степан вышел с ним вместе. Остановились у калитки.

– Слышал, меняло у вас остановился? – задал вопрос Никитка.

– Да, сам вчера попросился оклематься.

– Чудно.

– Чудно, ни чудно, куда ему в таком состоянии? Да мы и сами, не люди что ли.

– Эт дааа…– задумчиво протянул Никитка. – Завтра ещё загляну. Надо ж в дорогу собираться. Сватам Катюхиным отбой давать. Глядишь, за то время может и за меня замуж захочет. А? – без надежды спросил он.

– Иди уже. Жених. – напутствовал его Степан. Он и сам понимал, точнее сказать, догадывался, что испытывал его друг, но ни чем помочь ему не мог. Подойдя к бане, он услыхал, как там, охаживая себя веником, парился их гость. Из щелей в оконном косяке, тонкой струйкой шёл пар и тут же превращался в белое кружево на куске мха, торчащем меж брёвен одним венцом выше. «Видать, совсем тяжко им в тайге без человеческого жилья». – подумалось ему. «Оно, поди, нелегко, месяцами в тайге бродить. Ни людей, ни жилья путнего. Одно зверьё кругом. Ладно, ещё, когда в старый схрон попадёшь. Хотя то же не велика радость. Ясно что, какая ни какая крыша над головой, а всё одно пусто там». Степан не понаслышке знал об этом. Вниз по течению, всего полдня пути был такой – старый, весь уже вдоль и поперёк осмотренный. Мужиками да ребятнёй наизусть изученный. Большая дыра в земле, поросшая травой, да кустами. Внутри вся из серого камня, который иногда можно было найти и в лесу большими глыбами, да кусками поменьше. От дыры той шла нора. Потом та нора разветвлялась и дальше шли уже две норы. Больших. Можно было спокойно, во весь рост идти двум, а местами и трём человекам в ряд. Пусто там было. На полу иногда валялись какие-то непонятные штуки. Чаще всего обломки железяк. Такие же не нужные и старые, покрытые пылью. Было там много змей, да разных зверушек. Лисы туда заглядывали. А вот медведи там, почему то и не селились вовсе. Схрон этот был такой же частью повседневного пейзажа, как и старинные, насквозь проржавевшие палки, изредка попадавшиеся на осыпавшихся склонах реки или двумя ржавыми рёбрами торчавшие в лесных прогалинах. Вот тоже вопрос – почему всегда попарно. Ни по одной, ни кучками. Всегда по две? Вообще предки были такой тайной, что если начини про всё вот это думать голова кругом пойдёт. Дверь из бани открылась и от туда вышел весь распаренный, в свежей рубахе, гладко выбритый гость. Он опять приветливо улыбнулся Степану. «Вот тоже странность у них, бриться начисто». И уже вслух – «С лёгким паром». «Спасибо, – ответил тот, не переставая улыбаться – хороша банька! Прямо к жизни вернула». И не мешкая, чтобы не остыть, зашёл в дом. Степан постоял намного в раздумьях и последовал за ним. Дома слышны были голоса. Один из них – отцовский звучал слабо и с дрожью. Катюха, столкнувшись с братом на выходе сказала: « Очнулся, с матерью говорит». «А ты куда?» – спросил Степан. « Доить корову». – ответила сестра. Захлопнула дверь, и было слышно, как она в сенях брякнула подойником. Степан собрал свежее бельё, вкусно пахнущее морозом, кликнул с собой близнецов, да пошёл в баню. Скинув с себя одежду в предбаннике и запустив перед собой братьев, он зашел внутрь. Там было жарко. Хорошо! Поддав на каменку горячей воды из большого чана, веником загнал наверх голозадых братьев. Витьку и Кольку. Парни были как две капли воды похожи друг на друга. Были они большие неслухи и озорники. Отец их больно любил и баловал. Нет – нет, да хвастнет перед мужиками – дескать, видали, какие у меня мужички напоследок получились. Парни поутихли – знали, баня дело серьёзное, не место баловаться. Уложив их обоих рядом, вверх белыми задницами, он принялся охаживать их вениками. Ррраззз. По заднице обоих сразу. Двааа по пояснице другой рукой. Раз – выше. Два – ещё выше. И так пошел и пошел. То вверх, то вниз. Водой тёплой окатил. Поддал. Велел на спину перевернуться. Те разом легли с живота на спину. Степан взмахнул правой и хлопнул их сначала по животу. Колька захихикал и прикрыл ладонью своего скворушку. Витька же наоборот закряхтел и сделал такое серьёзное лицо, что Степан не выдержал да хохотнул. Он сильно любил своих младших братьев, хоть и походили они внешне, но по характеру разнились. Колька был хохотун и шутник, а Витька посерьёзней да поделовитей. Напарив и отмыв в ушате пацанов, Степан отправил их домой, проследив, что б те бежали бегом, а не встали собаку дразнить или петуха перекрикивать. Отдохнул слегка, присев на перевёрнутую вверх дном кадушку и нахлобучив поглубже старую шапку, нырнул в тёплую дымку за дверью. Наподдавав так, что зажгло кончик носа и щёки, он улёгся на полок, прикрыв лицо веником, и упёр ноги в потолочную перекладину. Степан любил баню. Хорошо было после сильного мороза залезть на полок и погреться. Почувствовать, как банный жар выгоняет из твоего тела накопившийся холод. Летом же хороша была баня после тяжёлой работы в поле ли, на лугу ли. Намаявшись на жаре и измученный комарами да паутом, хорошенько отхлещешь себя веником и враз всё что чесалось, пройдёт, а усталость медленно, очень плавно отступит. Да так, что сморит тебя, не успеешь домой прийти. Полежав так пару минут начал париться. Не торопился. Знал – баня спешку не любит. Попариться, попариться. Отдохнёт. Сходит в предбанник – посидит. Потом снова. Поддаст. Нагонит жару. Сидит, дышит. Носом – ртом. Ртом – носом. Попеременно. Как отец учил. Потом почувствовал, что хватит уже. Слез. Облился водой. Отдышался. Терся мыльным мочалом. Долго. Тщательно. Наши с вами потомки, стоит заметить были весьма чистоплотными людьми. Намывшись и ополоснувшись, вытерся насухо. Переоделся во всё свежее да пошёл в дом. Дома пахло свежим пирогом с рыбой. Вчерашняя отцовская добыча пошла в дело. Отец полусидел на печи. Под голову и спину ему наложили свёрнутых одеял и подушек. Он пил молоко. На усах его и бороде были видны белые следы. «С лёгким паром»! – пожелал он сыну. «Спасибо!» ответил тот. От этого зрелища ему стало легко на душе. Он ещё раз мысленно поблагодарил Молчуна за то питьё, которое тот ночью дал отцу. Гость тем временем сидел в соседней комнате на кровати и что – то рассказывал пацанам. Те слушали с открытыми ртами. Степан сел на скамью у стены и прислушался. Такой сказки он ни когда не слышал. В ней шла речь про какого-то маленького мальчика, которого звали Принц. Сказка была чудная, а рассказчик был настолько искусен, что Степану привиделся и сам Принц и его друг лис. Всё в этой сказке было не обычно. Тем временем из бани по очереди вернулись мать и сестра. Отдышавшись после банного жара, женщины накрыли на стол и позвали всех ужинать. Нарезав пирог большими ломтями и разлив по кружкам таёжный чай, все приступили к еде, отец то же съел большой кусок и запив его из кружки – уснул. Наевшись и поблагодарив хозяек за еду, все вышли из-за стола и приступили к своим делам. Мать с Катериной прибирались на кухне, а Степан собрался идти управляться. Гость вызвался с ним. Они дали коровам сена. Степан выкинул на огород свежие навозные плюхи, дал курям зерна, попутно собрав яйца, не забыл и про пса – покормил его. Молчун тем временем как мог, старался ему помочь. То где навильник с сеном перехватит, то ведро с водой из кадушки почерпнёт. А когда пошли в амбар он вдруг встал, запустил руку в мешок, да так и замер, погрузившись в какие то мысли, пропуская зерно между пальцев, то сжимая, то разжимая ладони. Вернулись домой уставшие после хлопот и довольные сделанным, легли спать. День выдался длинным, но хорошим. Особенно радовало то, что отец жив и ему становится лучше.