– Слыхал Катерина жениха себе отхватила – будь здоров! Увезут её теперь в Медвежье. Не жалко сестру – то отдавать?! – В голосе его сквозила досада.

– Ты, Никитка, не огорчайся. У Катюхи знаешь характер какой! Хуже иного мужика будет. Как упрётся в своё – спасу нет! – Поддержал Степан дружка своего. – Ты смотри, девок же много хороших, а давай я сам к тебе в сваты пойду. Кого хочешь засватаю. А хочешь, вместе по осени свататься поедем. Я к Насте, а ты к сестре её Наде. Здорово будет. И две свадьбы вместе отгуляем и породнимся и дома рядом поставим. А!?

– Да ладно, посмотрим, до осени ещё дожить надо… – Никитка был парнем серьёзным, много болтать не любил. Да и знали все, что сох он по Степановской сестре, давно уж.

С мыслями о том, как будет здорово всё же породниться с другом. Как здорово было б, и свататься и пожениться одновременно, вернулся Степан с реки к дому. И что-то ёкнуло у него нехорошо в груди. Их старый пёс, Верный, скулил у крыльца не привязанный, а в избе был слышен шум. Поставив вёдра и санки посреди двора Степан, как был в валенках вбежал в избу. Дома стоял шум. Суетились и рыдали бабы. Тут же бегала и причитала соседская бабка Дуня. Младшие бледные и явно испуганные жались к стене, рядом с печью на скамье, не раздетый, весь окровавленный, в лохмотьях, без сознания лежал отец. Шапки на его седой голове не было. Лицо было перепачкано кровью, он еле – еле с натужным хрипом дышал. Рядом на табурете, левой ладонью зажав правую руку, из-под которой струйкой текла кровь, сидел Молчун – меняло. Гость в их краях не частый. Но каждый раз появлением своим являвший целое событие для деревни.

– Стёпушка, – сквозь слёзы пробормотала мать, – батю то нашего медведь поломал. Что ж теперь будет-то….

– В баню его срочно, – скомандовала соседка, – обмыть первым делом надо, да одежу драную снять, а то в кровищи всё. Глянуть надо. Да не вой ты под руку, – прикрикнула она на мать, – видела Степан ты баню готовишь, а нет, так понесли ко мне, моя ещё с утра топлена.

– Да не надо, наша уже теплая, не парить его же там, отмыть только.

– А у тебя там что, мил человек,– сказала баба Дуня Молчуну и спокойно, но властно отодвинула его ладонь. – Не страшно – подслеповато щурясь, заключила она. – Ты Катюха, давай батю с братом бери тихонечко, да несите, что б не растревожить, а ты – глянула она на менялу – поди и сам дойдешь, а я пока до дому. Надо мне взять там кое – что. А вы чего уставились, – прикрикнула она на ребятню, ну ка на печь, да не мешайте тут нам, а ещё уберите ка тут пока, что б нам то помочь, да матери воды дайте, а то она ни как не уймется. Да будет твой мужик жить! Не таких отхаживала.

В бане отца водрузили на полок и бабы, стараясь не глядеть на срам, содрали с него одежду. Бабка аккуратно поливала его ковшом, отмывая уже успевшую запечься кровь и одновременно ощупывая и оглядывая раны.

Жить будет, – заключила она, – помял сильно, да местами шкуру подрал до костей – заживёт, а вот с ногой паря плохо. Вишь как вывихнул её. Видать жилы перервал все, когда трепал. Хромый будет теперь до самой смерти, да ещё нога, поди, сохнуть начнёт. Тут уж теперь ничего не поделаешь.

Тем временем руки её ни одной секунды не были без дела, одним отваром она бережно промывала глубокие, рваные раны, другой время от времени он вливала по капли в бесчувственный рот пострадавшего. К некоторым ранам она прикладывала пучки распаренных трав, так и оставляя их.

Ну, ка девка, – обратилась она к Катерине, принеси ка тряпицы какой-нибудь, раны то отцу твоему перевязать, да почишше найди.

Я сама, – ответила мать и убежав в избу принесла холст, ещё недавно даренный её сватами. Пригодился. Бережно перевязав ему раны длинными лоскутами, которые тут же надрал Степан, она сказала, – ну, а теперь держите его, дюже больно ему счас будет! И начала сухими, жилистыми пальцами шарить по вывихнутой ноге. Иной раз казалось, что она так тщательно пытается что-то нащупать в глубине отцовского тела, что вот – вот вырвет кусок плоти прямо так, голыми руками. Отец застонал.

Терпи мужиче, терпи! – Спокойно ответила она ему. – Уже теперь скоро. Уже и стонешь. В себя приходить начал. Ещё не раз посудачим о жизни с тобой по-соседски. Да на поминках моих ещё побывашь. А я, милый мой ой как не скоро туда собираюсь!

Так приговаривая, она что-то резко дёрнула в ноге. Там хрустнуло. Отец громко вскрикнул и окончательно потерял сознание.

– Ну, всё несите его в дом, Да укутайте, чтоб всей деревне зад на показ не выставлять. А теперь с тобой. – Обратилась она к Молчуну.

Тот сидел у двери, бледный, опершись головой в косяк. Кровь из-под его ладони так и не переставала течь. И хотя он с явным любопытством наблюдал за всем происходящим, сознание видать потихоньку покидало его. Он медленно сползал к полу. Глаза уже закрылись и вот он рухнул на пол в собственную лужицу крови.

– Видно жилу кровяную задело, – промолвила старуха,– так, сейчас мы тебя, дайка только усажу поудобней, что ли.

Сняв с него меховую куртку, охотничью, видно что кем то очень умело сшитую, она кое-как стянула всю окровавленную, прилипшую к мускулистому телу нижнюю рубаху.

– Ты, деваха, зря на него не пялься, – буркнула она уже вернувшейся Катерине, – мужик он хоть и ладный, да только ты помни, что менялы жен себе не берут, да детишек не заводят. Обет у них вроде такой. О Матвее старостовском думай. Хотя кака вам чичас свадьба! Отец – то дай бог, чтоб хоть к лету оклемался. Вам сейчас со Степаном дом на себе тянуть придётся, мать то одна не сдюжит.

И вздохнула протяжно: «Дааа. Дела».

Молчуна перебинтовали, туго затянув рану, что б остановить кровь, так же промыв отварами трав и аккуратно предварительно осмотрев. Вещи его, как и отцовские окровавленные, оставили в бане. Позже мать со старшей дочерью еле – еле отстирали то, что осталось целого.

Деревня уже вся знала о случившейся беде. Первым прибежал Никитка, посочувствовал семье, да выспросил, где на них напал рано поднявшийся медведь.

– Видно вода талая в берлогу потекла, да разбудила косолапого, вот он и злой. Потому и кинулся на вашего отца – то. Мужики собрались идти его искать, меня специально отправили узнать. Негоже такому злыдню по лесу шарахаться, а то он бед то наделает!

Степан тоже собрался, да пошёл с мужиками. Медведя нашли скоро, за деревней на краю лугов. Прошли по следу Молчуна, видно было как он волок на себе раненого. Собаки вырвались вперёд и около леса подняли неистовый лай. Медведь лежал мёртвый. Здоровенный самец. В него стреляли несколько раз. Были видны и следы упорной борьбы. Там же валялось отцовское ружьё, а чуть поодаль заплечный мешок полный рыбы. С противоположной стороны, по полю была цепочка следов менялы и оброненная им же сумка. Видать, он заметил борьбу человека со зверем и бросился на выручку. Не стал стрелять издалека, что б ненароком не попасть в селянина. А вблизи, выстрелив, не сразу прикончил хищника, за что и поплатился раненой рукой. Второй выстрел был точнее. А дальше, зная, что до деревни не далеко, да и видно узнав пострадавшего, доволок его на себе до дома, благо деревню было видно не вооруженным взглядом.

Вернулись уже затемно. В доме горел свет. Пёс был посажен на цепь. Завидев хозяина, он нехотя вышел из будки, виляя хвостом. Видимо собаки тоже досталось от зверюги. Степан потрепал его за холку. Ран у пса не было видно. И то хорошо. Вытащив из мешка рыбину, Степан положил её перед собакой. Тот понюхал её, устало вильнув хвостом, оттащил её в сторону, отгрыз голову, и почти не жуя, проглотив, поплёлся в будку. «Ну, спи, спи. Молодец, Верный, молодец!» Молодой хозяин зашел в сени и, швырнув заплечный мешок и сумку менялы в полусумрак, вошел в дом. Дома было тихо. Отец тяжело стонал на печи. За перегородкой посапывали близнецы. На кухне, за столом сидели мать и сестра. Ждали его. «А где Молчун?» -спросил он в полголоса с порога. Он был очень благодарен ему за спасение своего родителя. Получалась так, что вся его семья была в долгу перед этим странным человеком. «За стенкой, – ответила мать, – рядом с ребятнёй на твоей кровати постелили. Видать крови много потерял, никак в себя не придёт. Соседка сказала, что ему несколько дней надо отлежаться. Сил набраться. Вы то как?» Он рассказал им всё обстоятельно, что видел, что нашли, что по следам было видно. Разговоров было много, жизнь в их семье менялась круто. Свадьба сестры теперь уже откладывалась на неопределённый срок, соответственно и Степану тоже придётся погодить. Он тяжело вздохнул. А снег сойдёт – там уже и землёй заниматься пора. Было решено, что пока есть возможность наготовить рыбы в весенний ход, что б в самую пахоту да посадку не сидеть впроголодь. К сватам решено было отправить Степана с дружком его, Никиткой. Где ни – будь дней через пять – шесть. Как отец в себя приходить начнёт. Скажут, что мол, извините люди добрые. Но так и так, беда в доме приключилась. Ответ дать не можем. Не обессудьте. Коль хотите – ждите пока всё поуладится. Степан уже прикинул, что надо будет и в Холмы заглянуть. Настасью предупредить о том, что и его сватовство откладывается. От этой мысли ему стало не по себе. Да уж ничего не попишешь. Судьба так распорядилась. И вновь ему стало не по себе. «Вот чёртов медведь! Все планы нам порушил!» – Досадовал он в душе. За разговорами не заметили они, как стало совсем темно, и на небо высоко поднялся яркий месяц, обрамлённый в дымчатое, еле заметное кольцо. «Подмораживает, – заметила мать, – оно может и к лучшему, дорогу глядишь, не так развезёт. Быстрее обернётесь». В это время за стеной тяжело выдохнул гость, заскрипела кровать, и вышел Молчун в белой отцовой рубахе и панталонах. «Хозяин где?» – Тихо, почти одними губами спросил он сидевших за столом людей. Мать с Катериной дружно кивнули в ответ. А Степан без слов указал на лежащего на печи отца. Бесшумно ступая босыми ногами на половицы, меняла без слов взял свободный табурет и сел около печи откинувшись назад. Обвел их всех усталым, но пристальным взглядом. Потом закрыл глаза и замер неподвижно. Все уставились на него с тревогой и любопытством. «Где моя сумка?» – спросил он, еле разлепив спёкшиеся губы. Голос его был тихим, но было в нём что-то завораживающе спокойное. Степан на всю жизнь запомнил, как он услышал эту фразу и как двигался кадык говорящего, когда тот замолкал, что бы сглотнуть. «Дайте пить. Во рту пересохло.» – сказал Молчун, не дожидаясь ответа. «Конечно, конечно!» – засуетилась мать и протянула ему кружку с шиповниковым чаем и мёдом. «Может, перекусишь? Небось, сил то нет. Крови то, сколько с тебя вытекло.» «Можно.» – тихо ответил гость. Тем временем Степан, выйдя в сени, занёс сумку гостя и поставил с ним рядом. Тот ели заметным кивком поблагодарил его. Между тем сестра поставила на стол чугунок с тушёной зайчатиной и отрезала большой ломоть хлеба. Съев небольшой кусок мяса, вкусно пахнущего луком и чесноком, и лишь слегка надкусив хлеб, тот устало откинулся к стене и вновь закрыл глаза. Посидев так ещё пару минут, он поднял свою сумку и заговорил, обращаясь сразу ко всем. И вновь Степана поразил его тихий, но в то же время завораживающий голос: «Я ненароком подслушал ваш разговор. Понимаю что вам сейчас будет тяжело, но иного выхода у меня нет. – Он взял паузу. Речь его звучала странно. Слова были вроде и знакомые, и в то же время он будто говорил на незнакомом языке. – Пока я не могу никуда идти, поэтому вынужден попроситься у вас пожить некоторое время. Надеюсь непродолжительное.» «Конечно, конечно, – наперебой заговорили хозяева, – ты у нас теперь самый дорогой гость! Располагайся и живи сколько угодно!» «Спасибо конечно. – Ответил он, – но думаю дней через десять уже буду в порядке. А пока….» Молчун начал рыться в своей сумке, о чём-то подумал несколько мгновений и выставил на стол две пачки патронов. Новых, в вощеной бумаге. Такие патроны были редкость. Обычно мужики перезаряжали старые, стреляные гильзы. Обмениваясь на порох. Особо везучие находили в старых схронах уже позеленевшие от времени и влаги патроны, но порох в них не всегда был сухой. Чаще всего уже либо окончательно потерявший свои свойства, либо сильно дымящий и после просушки. А тут новеньких – две упаковки. Будучи хорошим охотником, Степан понимал, что каждый патрон это почти наверняка добыча. Стрелять мимо было большим расточительством. Так что получалось, мясом они обеспечены. Следующим на стол была поставлена белая жестяная банка с большими красными буквами «ПРОТЕИН». Степан слышал о таком от чужих людей. Сам ни разу и не видал. Это была еда предков. Про неё и говорилось в легенде. Никиткин дядька из Медвежьего рассказывал. Нашли мужики такую банку, да показали при первом случае меняле Седому. Тот хмыкнул, взял горшок с водой, и сыпанул в него из банки какого-то бесцветного порошка, потом выждал пару минут и предложил изумлённым мужикам попробовать. Первым решился сам Никиткин дядька. Говорит похоже на густой кисель. Но по вкусу как толи рыба варёная, толи просто мука водой разбавленная. Но только сытости с того киселя на целый день ему хватило. А сил – хоть отбавляй. Ещё сказал, что можно было лося в лесу пешком загнать. Как Седой им потом объяснил, что это еда такая для солдат была. Что бы значит, они могли во время войны, не уставая с противником день и ночь биться. Степан смекнул, что этого подарка ему с семьёй очень надолго хватит. Видно менялы не зря всё ж так по многу и далёко ходят. Киселя этого съедят, вот и не знают усталости. А потом Молчун достал и вовсе диковину – шоколад. Целую плитку. Говорят вкуснее лакомства в мире нет. Ни он, ни его знакомые, ни разу не пробовали. Один мужик на ярмарке пока лошадей распрягали, рассказывал, как в детстве его странник угостил, за то, что тот ему путь короткий показал. «Нуу, паря я вкуснее ничего в жизни не ел». Говорят, что сами менялы не очень-то любили его местным давать. Он и у них-то в большой цене был. Мать с Катериной, да и сам Степан сидели изумлённо глядя на всё это. «Вот. Чем могу. – Тихо добавил гость. – А пока, пойду я лягу. А то в сон ужасно клонит». Хозяева тоже засобирались. Спешно убрав со стола, да попрятав гостиницы, все начали укладываться спать. Было за полночь, да ещё и день выпал очень тяжёлый. Они пока не могли даже догадываться, насколько сегодняшняя трагедия изменит их жизнь. Изменит навсегда.