– Кто ты, мать твою, такой? – спросил я мягко и негромко.

Над прилавком висел большой латунный корабельный колокол – когда-то давно достался он мне от некоего моряка с торгового судна, – и вот человек, стоящий за моим прилавком, подпрыгнул и с силой дёрнул за верёвку – поднял такой звон, что всех богов перебудило бы. Йохан сорвался мгновенно. Схватил стул и швырнул им через прилавок прямо в морду незнакомцу. Тот свалился, изрыгая проклятия и колотя бутылки и стаканы. Дверь за его спиной отворилась, и в комнату вломились шестеро мордоворотов с ножами и дубинами. Мы выхватили клинки, а Анна Кровавая сунула два пальца в рот и пронзительно свистнула. Входная дверь распахнулась – Лука Жирный возглавил первую атаку, и через миг за нами было уже девятнадцать человек. Шестеро чужаков замерли, ошалело глядя, как мой отряд их окружает. Я шагнул вперёд.

– Меня зовут Томас Благ, и вы находитесь в моей, вашу мать, харчевне.

– Я Дондас Альман, – ответил один из них, – и теперь харчевня моя.

Я окинул взглядом его людей, затем с великой осторожностью повернулся и взглянул на своих. Убедившись, что сполна завладел его вниманием, я улыбнулся.

– Считать, что ли, не умеешь? Харчевня – моя.

– У меня связи, – произнёс он, и его слова слишком походили на угрозу. – У меня связи с влиятельными людьми.

– Мы и сами, мать твою, влиятельные люди! – взревел Йохан. – Мы – Благочестивые, и мы вернулись домой!

У Дондаса Альмана и его ребят хватило ума не вступать с нами в поножовщину. Выперли мы их на улицу, а потом Лука Жирный взял с полдесятка парней и вышвырнул из подсобки всё ихнее барахло вслед за ними.

– Тут ещё позади есть конный двор, – сказал я Луке. – Уведите-ка лошадей с дороги, покуда не стемнело, почистите да задайте им корму.

Так он и сделал, а я присел за стойкой со стаканчиком браги и оглядел своё заведение. Благочестивые. С начала войны не слыхал я этого прозвища. А ведь так мы сами себя нарекли, когда были ещё подающими надежды юнцами, – я да Йохан. Сейчас и не упомнить, кто из нас первым до этого додумался, но когда фамилия твоего рода – Благ, поневоле придашь этому значение. О том, чтоб стать ещё и капелланом, я тогда и не помышлял, но это замечательно дополнило картину.

Как только Альман и его жалкая шайка скрылись из виду, я предоставил прилавок и его содержимое ребятам в полное распоряжение. В конце концов, за запасы я не платил, а некоторым из ребят, сдаётся мне, требовалось промочить горло, чтоб оправиться от вида и запаха Эллинбурга. Харчевня была вместительной, с кухней и тремя кладовыми со стороны чёрного хода, так что было где уложить отряд, а ещё ведь имелась пара комнат наверху на чердаке. Я прикинул, что одна из них и для меня вполне сгодится. В конце концов, не то чтобы в отряде кто-нибудь привык купаться в роскоши.

Кто-то между тем развёл огонь в камине и зажёг несколько светильников, вернув «Рукам кожевника» чуточку былого оживления. Взглядом я встретился с Анной Кровавой и поманил к себе.

– Найди-ка четырёх парней да присмотри, чтоб не пили, – сказал я. – А то как бы эти болваны ночью не вернулись – а тут все нализались и дрыхнут.

Анна кивнула и, не говоря ни слова, отправилась выполнять приказ. Прошлась по харчевне – набирала людей и вырывала у них из рук выпивку отрывистыми и жёсткими окриками. Анна была сержантом, и парни у меня в отряде её уважали. Я заметил – из Йоханова отряда она не взяла никого, и подумал, что это разумно. Их я не знал, а потому и доверял не вполне. По крайней мере пока. Сдаётся мне, Анна считала точно так же.

Подлил я себе ещё бражки, уселся за прилавком и стал наблюдать за попойкой. Йохан пил со своими и громогласно гоготал, громче даже, чем все его солдаты. Всё-таки у нас с Йоханом разные способы руководить отрядом.

Тут я почувствовал, что рядом кто-то есть, и вижу – точно, на меня смотрит Билли Байстрюк.

– Они вернутся, – сказал он.

Я кивнул:

– Так я и думал. Когда?

Билли посмотрел на мой напиток.

– Можно попробовать?

Я согласился и плеснул ему немного браги в свободный стакан. Парнишке было всего двенадцать, но он уже сражался на поле боя, уже убивал, так что непонятно, почему это нельзя и ему выпить, как мужчине. Он сделал большой глоток тёмно-янтарной жидкости и резко выдохнул, чуть не подавившись, когда она обожгла ему горло.

– Нравится, Билли? – спросил я.

– Пиво лучше.

– Ну так пей пиво.

– Да я только попробовать.

– То-то же. Когда, говоришь, они вернутся?

– Ближе к ночи, – ответил Билли. – Когда именно, она не сказала.

Когда именно, значит, она не сказала. Билли был отмечен Госпожой, и порой она говорила то ли с ним, то ли через него, то ли это ему только так мерещилось. Может, он был попросту безумен, чего не знаю, того не знаю, но слишком часто бывал он прав, чтобы не брать мысль о Госпоже в расчёт. Он оказывался прав всегда, и об этом стоило задуматься. Я перегнулся через стойку и дёрнул за язык латунного колокола.

– Хватит бражничать, – объявил я, когда все ко мне обернулись. – Эти болваны ближе к ночи вернутся – ясное дело, со своими «влиятельными друзьями». Так что будем готовы к бою.

– К бою я всегда готов! – проревел Йохан, взмахнув бутылкой. Сделал долгий, неторопливый глоток прямо из горла, как бы показывая мне, где видал мои приказы. Его ребята расхохотались. Мои молчали. Нельзя этого допускать, уж точно не сейчас. Когда мне нужно, чтобы они держались вместе, а Йохан, похоже, пытается как-то обособить своих. Мы же как-никак братья и должны быть в согласии. Я поднялся на ноги.

– Послушайте, – обратился я ко всем. – Вы по большей части в городе люди новые и не знаете, как тут всё устроено. Мы – Благочестивые. Теперь и вы все – Благочестивые. А это значит – делайте, что я велю, и богатейте. Здесь вокруг наши улицы и наши заведения. Я держу харчевни, питейные дома и постоялые дворы, ипподромы, игорные притоны, бордели и что только ни пожелаешь. Вы все можете к этому пристроиться, только делайте тогда, что я велю. Поняли?

Слушатели кивнули, но не все. Сэр Эланд, заметил я, просто неподвижно на меня глядел. В глазах у Йохана читалось мрачное негодование, которое было мне слишком хорошо знакомо, но им-то я позже займусь. А вот с сэром Эландом я встретился взглядом и удержал его. Лжерыцарь тянул волынку, очевидно взвешивая все за и против, но наконец кивнул и он.

– Вот и договорились, – сказал я. – Караул выставляем по четыре человека, смена через три-четыре часа. Вы ведь, ребята, соображаете, что к чему. Здесь ровно как в армии. А остальные – спать, покуда есть такая возможность.

Где-то три-четыре часа и прошло, а потом явились они – к этому времени я уже дремал на стуле у камина. Разбудил меня звон бьющегося стекла. Глаза я открыл, как раз когда сквозь разбитое окно влетела в харчевню какая-то штуковина и, шипя, упала на пол.

– Огненный камень! – крикнул я и нырнул под стол. Крик мой перебудил всех – все ведь помнили войну. Огненный камень – это что-то вроде пушечного ядра, начинённого порохом и гвоздями. К нему приделан фитиль – поджигай и бросай куда-нибудь в замкнутое пространство. Почти все из нас на войне использовали такие камешки, а бывало, и по нам прилетало.

Я выдвинул стол перед собой, выставив двухдюймовую преграду из крепкого дуба, – как раз вовремя. Снаряд рванул с оглушительным грохотом, полетели по всей комнате осколки докрасна раскалённого железа, всё заволокло удушливым едким дымом. Кто-то завопил, задетый осколком, а потом началось форменное светопреставление. Входная дверь в харчевню разлетелась на части, могу только догадываться – они и под неё подложили порох. Дым в комнате стал ещё гуще, в дверном проёме показались языки пламени и осветили лицо Котелка, который сидел ближе всех ко входу. Тот озверел. Думаю, только те, кто не был под Абингоном, не поймут, как подействует на нас применение взрывчатки. Котелок, сказать по правде, и бойцом-то не был. Он занимался фуражом, припасами и костром для пищи, но он тоже был под Абингоном. Видел почти то же, что и все остальные, и, ведомо Госпоже, не желал бы увидеть это снова.