– Василий Иванович! – хихикала та, что повыше, припадая к Гуськову. – Ну прям как в анекдоте!

– И Петька! – вторила та, что пониже, держась за Лебедева. – А мы с тобой будем две Анки!

Подобная характеристика – повыше и пониже – объясняется тем, что имена этих легкомысленных особ остались неизвестны истории, а иных отличий кроме роста в темноте безымянного переулка разобрать было трудно. Да оно и не требовалось…

К сожалению (или к счастью?) в самый разгар веселья появился милицейский патруль, – то ли недовольные шумом граждане вызвали, то ли место это было у стражей порядка, говоря словами рыболовов, «прикормленное». Пришлось уходить переулками и дворами, продираясь через кусты, срываясь с заборов и хлопая дверями проходных подъездов. По ходу дела потеряли обеих развеселых дамочек – вначале ту, что пониже, потом ту, что повыше, и одну писательскую сандалю, зато сохранили почти полную бутылку водки. Благополучно миновав хорошо освещенные Пречистенку и Остоженку, они, наконец, достигли пустынной набережной и остановились:

– Все! Ушли! – дышал Гуськов тяжело, однако поцарапанное лицо сияло. – Но какой класс! Давно я не получал такого удовольствия!

– Это нам еще здорово повезло! – без особого энтузиазма ответил Лебедев, пытаясь стоять на одной ноге. – Очень даже запросто замести могли!

Они прислушались – все вроде тихо, на всякий случай прошлись немного вдоль реки, миновали Крымский мост и, спустившись к реке, сели на еще теплые гранитные ступени…

Все это более-менее всплыло в голове проснувшегося режиссера, даже то как они голышом плавали в черной, липкой воде и отражения далеких фонарей казались упавшими в реку звездами, как приятно остывало разгоряченное тело, как потом сидели в накинутых на мокрые плечи рубашках и допивали чудом сохраненную водку, продолжая спорить о высоких творческих материях…

Но вот как они добрались до дома, он категорически не помнил. На этом месте в пестрой мозаике воспоминаний зияло темное загадочное пятно. И это при том что жил Гуськов совсем рядом с местом купания – в Хамовниках.

– Ну и хрен с ним… – пробормотал Гуськов, – дошли и ладно…

Гораздо больше всех этих приключений и чудачеств его волновала беседа с тем загадочным типом, что пристал к ним в Останкине. Именно она являлась безусловной причиной странного беспокойства одолевавшего Гуськова. Ему казалось, что нечто очень важное, сказанное бородатым, осталось незамеченным, не услышанным или забытым. Но что? Взволнованное сознание металось в замкнутом объеме обыденной реальности, ища истину, но, увы, безуспешно.

Так домашний гусь, заслышав призывные крики диких собратьев парящих в бездонном небе, начинает бегать по загаженному птичнику, махать слабенькими невольничьими крылышками в безнадежной попытке взлететь и жалобно отзываться:

– Подождите! Я ваш брат и хочу лететь вместе с вами! Возьмите меня с собой!

Но далекий клин давно растаял в вышине, и только индюки с ехидцей посматривают на чудака…

«А может писатель что-то уловил?» – подумал Гуськов и довольно грубо потряс товарища:

– Слышь, Петруха! Кончай спать, разговор есть!

В ответ тот обиженно замычал и, ежеминутно рискуя свалиться со своего крайне неустойчивого ложа, довольно ловко перевернулся на другой бок.

– Да проснись ты! – Гуськов тряхнул сильнее, но только сам устал от резкого движения и в шальной голове что-то жалобно скрипнуло, усиливая боль.

Беззлобно послав сонного лентяя в не слишком приятное место, Гуськов с трудом поднялся, неудачно попытался вдеть ноги в тапки, безнадежно махнул рукой, чертыхнулся и, держась за стенку, босиком побрел на кухню:

– Сперва реанимация, – вслух подумал он, – потом дебаты…

Однако вместо холодной воды из-под крана Гуськова ожидала запотевшая бутылка водки – уже открытая, два маленьких хрустальных стаканчика – пока пустых, и деревянная миска с потрясающими солеными огурчиками – ароматными и пупырчатыми. А еще за столом спиной к окну сидел тот самый бородатый тип, о котором он только что вспоминал.

В голове Гуськова поначалу случилось небольшое смятение, но потом он несколько успокоился, вспомнив куда более странные встречи, случавшиеся с ним на этой самой кухне, а также в других совершенно неожиданных местах квартиры после мероприятий подобных вчерашнему…

– Наш разговор показался мне настолько занятным, – сказал гость, разливая водку, – что я решил не ждать следующей случайной встречи, которые, между нами говоря, довольно часто так и не случаются, а просто взял и приехал к вам в гости.

– Да, разговор у нас получился интересный… – нетвердым голосом согласился Гуськов, осторожно опускаясь на табурет.

– Вы кстати вчера были так рассеяны, что забыли запереть дверь, – неизвестной доброжелательно улыбнулся, – к счастью в вашем доме живут исключительно честные люди…

Выпили, похрустели огурчиком, помолчали, еще выпили. Постепенно мир вернулся в нормальное состояние, неприятные ощущения в разных уголках организма сменились некоторой легкостью, а душевные томления – и это было особенно здорово! – преобразились в ожидание чуда. Гуськов даже обрадовался этому неожиданному визиту: вот сейчас они примут еще по маленькой, и он выяснит все, что не успел вчера…

Так оно и вышло! Вначале они долго и продуктивно беседовали об особенностях работы телевидения, формах подачи информации и прочих полезных вещах. Состоялось даже некое подобие знакомства:

– Гуськов, режиссер, – сказал режиссер Гуськов.

– Волабуев, профессор, – ответил неизвестный.

Фамилия сперва показалась Гуськов не достаточно благозвучной для такого умного человека, потом напомнила неприличный анекдот, и он едва удержался от смеха, потом сами собой пошли совсем уж не подходящие рифмы, и режиссер решил называть незнакомца исключительно профессором, а что на «вы», так это вышло само собой.

– А вы, простите, в каких науках профессор? – вежливо поинтересовался режиссер.

– В самых разных… – многозначительно ответил профессор. – Я, знаете ли, очень разносторонняя и одаренная личность, но предпочтение отдаю психологии во всех ее, так сказать, многообразных проявлениях…

Впрочем, все это было не более чем присказка, сказка началась позже…

– Вот вы говорите: «Управлять сознанием! Овладевать мыслями!» – доставая вторую бутылку, строго сказал Волабуев. – А я вас спрошу: «Зачем? Куда вы поведете ваших подопечных?»

– Что значит куда? – Гуськов не мог отвести взгляда от бутылки, которая была запотевшая и холодная, как будто из холодильника, хотя Волабуев вынул ее из-под стола.

– То и значит! – в голосе профессора прорезалось раздражение. – Вы претендуете на роль властителя дум, категорически не понимая, что с этой властью делать. Нет, это решительно невозможно, господин Гуськов! Капитан не может не знать, куда ведет корабль, иначе он просто перестает быть капитаном…

– Да, да, вы совершенно правы! Именно с этой мыслью, с этим вопросом я проснулся! Но я не знаю ответа, и, честно говоря, рассчитывал на вашу помощь…

– Решать подобные задачки человек может только сам. Понимаете – сам! Но я могу немного помочь… – Волабуев задумчиво посмотрел в мутные глаза режиссера. – Мне кажется, что вам, Василий Иванович, должна импонировать идея свободного удовлетворения человеком свои потребностей и желаний. Позволю себе предположить, что именно не обремененное излишними ограничениями общество, является в вашем, так сказать, понимании идеальным. Этакое торжество потребительского либерализма!

Волабуев встал, скрипнув табуреткой, и почтительно пожал Гуськову руку, сказав что-то про большую честь и счастья быть знакомым…

Но Гуськову было не до комплиментов и не до водки, которую севший на место Волабуев пытался ему подсунуть. Он стремительно прозревал, царивший в голове хаос сменялся стройным и ясным пониманием, как будто кто-то повесил прямо в голове огромный сияющий плакат и теперь надо просто прочитать написанное на нем:

– Возможность быть самим собой, таким каким пожелаешь, без оглядки на окружающих! Вот та идея, которую я буду вкладывать в умы и души! Человеку должны быть позволено все…