Чашка горячего кофе, короткий диалог с кем-то из авроров, допрос — всё это превратилось в «день сурка» для Гермионы. Голова готова была разорваться от давления окружающего мира и видений, приходящих к ней каждую ночь.

Встречи с Малфоем сокращались, а в один из дней Гермиона и вовсе попросила о перерыве в отношениях. Драко смотрел на неё в недоумении, его интересовало подобное поведение, ведь он как никогда старался и делал всё возможное и даже чуточку больше, чтобы они смогли наконец стать настоящей семьёй. Но вразумительных ответов он не получил. Гермиона замкнулась в себе, пряча ото всех свою паразитирующую тайну.

С каждым днём она теряла ту нить, связывающую её с реальным миром, который шерстяным клубком путался с видениями. Грейнджер приготовилась к самому худшему, когда поздним вечером, сидя в давно остывшей воде наполненной до краёв ванны, уловила себя на мысли, что происходящая интимная вакханалия с Долоховым была реальностью, а следственные допросы глупыми видениями.

Долохов терзал её, а она не могла отказать ему, да и не хотела. Поддавалась его сладостным пыткам ночь за ночью. Куталась во влажную простынь, лаская себя сквозь ткань белья, истекая смазкой. Разрывала тишину ночи стоном, достигая оргазма.

Просыпалась и злилась на себя за помутнённый рассудок и болезненное помешательство; на Долохова за ту призрачную плеть, хлещущую её по лопаткам, приказывающую телу подчиниться. Кричала, зарываясь одеревенелыми пальцами в волосы, настолько громко, насколько позволяли голосовые связки.

Про заглушающие чары она давно забыла, потому уже никак не реагировала на косые взгляды соседей, выходя утром из дома. Гермиона плакала от безысходности и обещала себе пройти лечение от этой болезни. Болезни-зависимости от пожирателя, который и был единственной панацеей.

***

Гермиона не могла найти разумное объяснение, почему сейчас, в три часа ночи, она идёт по коридору Азкабана. Почему обдумывает все видения, пытаясь провести между ними параллель. Была ли вообще между ними связь или же всё происходящее лишь плод воспалённого разума? И главное — почему она считает своим спасением его?

Она остановилась, практически заставила себя развернуться и убежать прочь, куда-нибудь ближе к Мунго, но что-то упорно продолжало невидимыми верёвками притягивать её к камере номер шесть.

Ещё пара шестёрок и этот символизм стал бы завершающей точкой сумасшествия.

Решётка с противным скрипом пришла в действие, пропуская внутрь Гермиону. Пожиратель сидел на своеобразной постели, точнее, грязном порванном матрасе, который успел покрыться зловонной плесенью по краям. В углу одиноко горела свеча, её свет падал на осунувшееся бледное лицо преступника, но даже крохотного дрожащего огонька хватало для того, чтобы разглядеть глаза Долохова, полные ненависти и совершенного сумасшествия.

Гермиона вывела руну, и решётка захлопнулась.

— Зачем пришла? — он посмотрел на Гермиону, которая не удостоила его ответом. Она подошла ближе и опустилась на корточки перед ним. — Играть со мной вздумала? Не пройдёт!

Долохов поднялся с места, мёртвой хваткой взял Гермиону за ворот мантии и потянул на себя, заставляя подняться на ноги. Она без всяких сопротивлений послушно поднялась, ощущая нарастающее недовольство наглости пожирателя. Антонин, не отпуская её, сделал шаг вперёд, и Грейнджер попятилась назад, слыша, как заскрипели его зубы.

Отлично, тебе тоже это не нравится!

Пожиратель приложил куда больше усилий, чем требовалось, и впечатал её в стену, послышался глухой удар затылком о камень. Гермиона поморщилась от боли, продолжая молча сверлить взглядом Долохова.

— Ты такая наглая, что мне хочется прикончить тебя голыми руками, — он наклонился к её лицу и втянул ноздрями запах грязнокровки. — Ты пахнешь страхом, девочка.

— Страхом? — она ухмыльнулась. — Видимо, заточение сказалось не только на разуме, но и на обонянии.

— Любишь долгие прелюдии?

— Возможно.

Гермиона не стала раздумывать, что конкретно имел в виду Долохов, просто терпеливо ожидала его дальнейших действий.

По лицу пожирателя было сложно определить какого рода мысли посетили его. Он покусывал нижнюю губу, рассматривая Гермиону. Скрестив руки на груди, он качнулся вперед, затем назад и так ещё пару раз. Посмотрел куда-то за спину Грейнджер, возможно, в окошко, туда, где шум бушующего океана смешался с раскатами грома и яркими вспышками молний. Он смотрел с пол минуты, продолжая истязать свою губу, и, наконец, задал вопрос:

— Зачем ты пришла? — он приблизился к самому уху Гермионы. — Чего ты хочешь?

Гермиона опустила взгляд, внимательно проследила за движениями его наполняющихся легких, от чего грудь пожирателя напряженно часто вздымалась. В горле пересохло. В голове вертелась навязчивая мысль:

Мне необходимо покончить с тобой!

— Кажется, я начинаю понимать, — он слегка опустился, но только чтобы ухватить её под ягодицы и поднять. Гермиона тут же среагировала на нахальное действие и обвила ногами его талию. И не только потому, что не хотела упасть на грязный мокрый пол — ей доставляло настоящее удовольствие разворачивающееся шоу.

Я просто сошла с ума!

Долохов сильнее прижал её к стене, придерживая правой рукой. Левой он беспардонно очертил контур груди, провёл ладонью вдоль талии к бедру, прикрытому бесформенной дорогой мантией. Его лицо было сосредоточенным и угрожающим, а дыхание частым. Проворные пальцы Антонина скользнули меж бёдер Грейнджер, пробираясь к заветной цели.

Он заметил, как только она вошла, над высокими кожаными сапогами виднелся участок обнаженной кожи — грязнокровка впервые надела юбку. И это завело его с первой секунды. Нет, Антонин не возбудился, точно юный мальчонка при виде красивой девушки в мини юбке — его взволновал этот, казалось бы, незначительный поступок Гермионы Грейнджер, чьи идеально выглаженные стрелки на брюках он видел десятки раз.

Он осторожно провёл подушечками пальцев по бархатной коже внутренней стороны бедра. Каково было его удивление, когда пальцы добрались до цели, которую не прикрывало белье. Внутри что-то оборвалось и тут же взмыло вверх, взрываясь залпом огненных искр.

— Это будет грязно, девочка, — Долохов облизнул пересохшие губы.

— Плевать! — она с силой потянула Антонина за воротник его рубашки. — Ну же, давай, покажи мне, каково это спать с таким, как ты!

— Дерзкая, наглая и такая ненасытная девочка. Откуда ты взялась?

— Какая тебе разница, трахни меня, и давай покончим с этим!

Неужели я говорю это?

— Ох, милая, ты обязательно кончишь и не раз, помяни моё слово!

Гермиона почувствовала, как мышцы влагалища болезненно сжались, когда Долохов вошёл в неё. Резко и глубоко. Будто его не заботил её комфорт. Хотя, конечно его не заботила подобная мелочь, ведь Гермиона сама попросила именно «трахнуть», а не заняться любовью, той, что описывают дамы преклонного возраста в своих романах о принцессах и рыцарях.

Маньяк, предатель, ничтожество — всё это она буквально выплевывала в лицо Долохова, пока он грубо насаживал её на свой член.

Он схватил Гермиону за волосы, сжал у самых корней и оттянул назад, заставляя открыть для него более зрелищный вид. Свободной рукой придерживал её за талию, неумолимо ускоряя темп. Податливое тело отвечало на каждый его толчок, извивалось на нём под аккомпанемент протяжных стонов и всхлипов. В какой-то момент она устало прикрыла глаза, но стоило Антонину разжать кулак и отпустить собранные на макушке волосы, как Гермиона тут же распахнула свои глаза, схватила его за руку и вернула её на место. Он не стал спорить, наоборот, намотал на кулак и потянул намного сильнее, от чего спина ведьмы выгнулась, подставляя грудь под искусанные губы Долохова. Он опускался и слегка прикусывал соски, сильнее сжимая зубы от звучного шипения Грейнджер; посасывал, проводил кончиком языка по ореолам.

Картина обнажённой Грейнджер возбуждала его до предела даже больше самого секса, а её стоны, вылетающие и маленького распахнутого рта, заставляли продолжать сильнее, быстрее и жёстче вытрахивать из неё то, что она успела навыдумывать себе за всё это время. Он вырывал их встречи, отчаянные, полные злобы взгляды и короткие сухие разговоры.