Вниз по трапу вышагивает непомерно крутая особа: фигура девушки-бойца из Mortal Combat, чёрный хвост вьётся на ветру, китель с погонами, кожаные перчатки, зеркальные очки-авиаторы. Она останавливает толпу властным жестом, шипит что-то в рацию и, дождавшись ответа, начинает порционно запускать нас в утробу летального аппарата.

– Крутые очки, – говорю ей, проходя мимо.

– Если выживешь, сможешь купить себе такие же, – мне в ответ. – Не задерживай посадку.

Да уж, странный день. Зато стюардессы меня гораздо теплее приветствуют. Они, конечно, не такие развратные, как в рекламах авиакомпаний, но тоже вполне могли бы стать секс-символами какого-нибудь провинциального государства. Одну природа снабдила роскошнейшими губами, вторую – веснушчатым носом.

Теперь нужно пройти сквозь гортань, отделяющую тех, кто летит бизнес-классом, от тебя, дружок. Передвижная шторка – ярчайший символ остроты социальных границ, верх практичного лицемерия и приспособленчества.

Твоё место 12F, сидишь у иллюминатора. Видишь: крыло дрожит на ветру, а на нём болтается двигатель. Чтобы отвлечься от мыслей о смерти, начинаешь гадать: кто сейчас сядет рядом? Может, вон та юная Девушка-Весна, чьи плечики покрыты мурашками, потому что одеться ей стоило бы в осень? Бусинки, цветные феньки, узорные татуировки хной. Пламя индейских костров в волосах. Глаза-Байкалы. Всё ещё думаешь, что она сядет на 12E? Даже не надейся. Сейчас пространство между ней и тобой закупорит необъятный гражданин, у которого ремень безопасности застёгивается только за спиной. А Девушка-Весна сядет с другой стороны от него. Твой сосед – гора, но не человек. Весна даже не увидит тебя за его массивом – так он велик.

Думаешь, это всё?

Следом на борт врывается неконтролируемая толпа школьников, неся где-то в себе учителя правоведения. Орущая, хрустящая чипсами, мыслящая мемами пубертатная масса заполняет собой весь хвост самолёта, а также весь спектр звуковых частот, подвластных твоему, читатель, тончайшему слуху.

Вместо карамели «Взлётная» недотроги-стюардессы с опаской раздают «Барбарисовый вкус». Командир экипажа вещает сквозь динамики:

– Бр-бр-бр, уважаемые пассажиры, бззз-бкха-ча-ча-ча Вырыпаев. Мы желаем вам приятного полёта и напоминаем: кххх-кочубей-тыкы-чу во время полёта строго запрещено. Туалетные кабины оборудованы бфооо-хмд-хмд-уау-гбфщ датчиками.

Выключаем электронные приборы, переводим телефоны в авиарежим, ну вы понимаете.

И вот эта штука начинает разгоняться. Трясётся, скрипит, дребезжит – поезд РЖД с крыльями. В руках женщин и детей хрустят подлокотники. Великан по соседству опускает веки и вдруг одновременно всей поверхностью своей кожи выделяет пот. Нескольких пассажиров атакуют лицехваты Ханса Руди Гигера. А, нет, минуту… Это просто по ошибке выпали кислородные маски в восьмом ряду. Стюардессы непринужденно запихивают их обратно. Наконец самолёт отрывается от земли, не падает, набирает высоту. Пассажиры обретают надежду. Уже скоро остатки их страхов усыпит обед или, как его называет командир Вырыпаев, ланч.

Из-за глыбы-соседа показывается Девушка-Весна. Она пытается заглянуть в иллюминатор, кутая плечики в тончайший шарф. Всё никак не согреется, бедная. Обнял бы, не случись меж нами якодзуну.

Ростов удаляется вниз и назад. Сверху наша страна – гигантское лоскутное одеяло. Поля, поля, поля – одно к одному, всех форм и окрасов. Лишь кое-где на этом одеяле пятнами семени виднеются города и сёла, а в остальном – одни лишь поля. А вот одно поле горит – вероятно, курил в постели спящий под одеялом великан. Вся страна перепахана и засеяна, откуда такие цены на хлеб – сразу и не поймёшь…

– Вам курицу с макаронами или рыбу с рисом? – отвлекает стюардесса с веснушками.

– А курицу с рисом можно?

– У нас уже расфасовано.

– Тогда курицу с макаронами.

Забираю последнюю курицу с макаронами. Теперь все, кто сидит за моей спиной, включая полчище детей, будут есть рыбу с рисом – какое счастье. Предпоследнюю курицу с макаронами поглощает мой сосед. Теперь мне точно отсюда не выбраться.

Кстати сказать, кормят на рейсах Sizif Airlines как на убой. После того обеда даже буйные цветы жизни в хвосте немного поутихли. Вот тогда и началось самое интересное: командир Вырыпаев задумал нас всех убить.

Мы снижаемся и пролетаем над Петербургом на такой высоте, что виден весь город сразу. Я соединяю воображаемой линией все дома, где жил за последние 5 лет – немного похоже на знак радиации. Воспоминания о былом влекут в состояние легкой ностальгии. Самолёт, не сбавляя скорость, влечёт полторы сотни пассажиров куда-то в Финский залив.

Люди справедливо негодуют. Стюардессы шепчутся, видно, тоже почуяли неладное. В конце концов пилота кто-то будит, и лайнер настолько резко накреняется влево, что это больше похоже не на крутой поворот, а на мёртвый штопор. Треть школьников кричит дурным голосом: «Мы падаем! Мы падаем!..»

Девушка-Весна снова пытается выглянуть в иллюминатор, и наши взгляды впервые встречаются. Как бы не в последний раз. Уже в следующую секунду самолёт начинает трясти так, что теперь уже две трети школьников орут: «Мы падаем! Мы падаем!..»

Теперь уж нервничают все. Ну, кроме стюардесс, разумеется. Их тренируют так, что даже когда за окном взрывается один из двигателей, они продолжают спрашивать: «Кофейку вам или, может быть, наглазники?..» Впрочем, двигатель пока не взрывается – к моему большому удивлению.

Под нами шоссе. Кажется, безудержный Вырыпаев решил садиться прямо на него. К счастью, вскоре показывается аэродром. Снова начинает трясти – ещё сильнее, чем раньше. Швыряет то вверх, то вниз, как курс рубля. Мотает из стороны в сторону, как электрон в магнитном поле. Все до одного школьники вместе с очнувшимся правоведом вопят, срывая глотки: «Мы падаем, ёпта! Падае-е-ем!..»

Тут мужественный командир Вырыпаев рывком извлекает самолёт из воздушной ямы, словно барон Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из болота за волосы. Полёт выравнивается, но приходится делать ещё один заход на посадку. За длительное время разворота паника нарастает. Нас снова трясёт, но мастодонт Вырыпаев уже настроен идти до конца. Причём, судя по всему, его не сильно заботит, счастливым будет этот конец или легендарным. Мой титанический сосед складывает ручищи и начинает вслух молиться. С других кресел раздаются ещё две молитвы на разных языках. Я молитв не знаю, поэтому погружаюсь в свои мысли.

Неужели конец? Ну, когда там уже вся жизнь начнёт мелькать перед глазами? Что в ней было-то? Мама, друзья да женщины с обострённым чувством вкуса. Книги покойников да мёртвый рок-н-ролл в живом исполнении. Запретные плоды, сочащиеся истиной, да бесплатный мармелад, инъецированный цианидом. То овердрайв, то овердрафт, а вместо финального овердоза – авиакатастрофа. Не так уж и плохо. Люди умирают куда худшими способами. Один швед в 16-м веке отпустил такую длинную бороду, что наступил на неё, спасаясь от пожара, и свернул себе шею. Умницу Смерть не обманешь, даже из мыслей её не прогонишь. Вспоминаю, что друзья, когда провожали, предлагали выпить за мой отлёт. А я говорю, мол, что там за отлёт, давайте лучше за улёт…