Соня, после некоторого колебания, согласилась.

Ужин был великолепный, в отдельной комнате, с цыганами. Соне очень понравилось пение цыган: она просила спеть то ту, то другую песню. Цыгане, щедро наделяемые Иволгиным и его товарищем, разумеется, не заставляли себя упрашивать.

Было часов около двух, когда кутившая компания вздумала собираться ехать домой. Адель была сильно подвыпивши, точно так же, как и товарищ Иволгина. Соня была также навеселе и шумно болтала с Иволгиным.

Оделись и поехали назад в Москву.

— Заедемте ко мне, господа, — предложил Иволгин, — какое у меня есть венгерское, просто прелесть, сам из заграницы выписал.

— Заедемте, заедемте, — крикнула Адель.

— Заедемте, — согласилась и Соня.

Заехали. Квартира у Иволгина была холостая, но очень комфортабельная: повсюду зеркала, бронза, мягкая мебель и роскошные ковры.

Выпили венгерского. Соня опьянела совершенно: хотя она пила немного, но смесь разных вин бросилась ей в голову.

Адель с товарищем Иволгина незаметно исчезли.

Иволгин сел подле Сони, взял ее за руку и начал ей что-то говорить. Соня смеялась и не противилась. Он взял ее за талию и привлек к себе. На одну минуту в Соне блеснуло сознание, она хотела оттолкнуть его, но силы ей изменили: без чувств и без движения упала она в объятия Иволгина.

Что было далее — Соня не помнила.

На другой день Соня проснулась в квартире Иволгина. Она поняла все и заплакала горькими, горючими слезами; отчаяние ее было беспредельно, Иволгин сделался ей ненавистен.

Но для Сони, в это время, предстояло разрешить очень трудный вопрос; вопрос этот состоял в том, куда ей деваться. К тетке она явиться не могла и не хотела, Адель ей сделалась противна своим лицемерием, так как Соня не без основания думала, что Адель играла довольно видную роль в истории ее падения. Таким образом, Соне, несмотря на все презрение, питаемое ей к Иволгину, оставалось сдаться на его просьбы и остаться жить у него.

Ссора с Иволгиным, впрочем, продолжалась недолго: хитроватый и вкрадчивый Иволгин мало-помалу приобрел доверие Сони. Он представил ей свой поступок как вызванный страстной любовью, питаемой к ней. Хотя сердце подсказывало Соне, что это неправда, что человек истинно любящий никогда так не поступил бы, но внешность вся была за Иволгина. Он ухаживал за ней, как за ребенком, угождал ей во всем, исполнял все ее прихоти и капризы. Соня поверила и простила.

Веселая жизнь началась для Сони. Иволгин нанял для нее прехорошенькую квартирку, меблировал ее самым изящным образом, к услугам Сони были: горничная, кучер и пара великолепных вороных коней. Соня являлась на все катанья, гулянья и пр., пользовалась всеми удовольствиями и не отказывала себе ни в чем; она не знала цены легко добытым деньгам — они у нее летели, как щепки.

Так прошло семь или восемь месяцев.

Родные Иволгина узнали о его связи и его громадных издержках; было порешено женить Иволгина.

Невесту скоро нашли. Сверх всякого чаяния, Иволгин упирался недолго. Скоро их обручили и назначена была свадьба.

Накануне свадьбы, Иволгин решился объявить Соне, которая обо всем этом ничего не знала.

Иволгин ожидал трагической сцены, слез, ломанья рук и прочего; у него было даже припасено, на этот случай, несколько пошленьких утешений; но дело обошлось гораздо легче.

Соня, в сущности, никогда не любила Иволгина. Презрительное пожатие плеч было единственным ответом на заявление Иволгина о его женитьбе.

Иволгин оторопел.

— Поверь, Соня, если бы не родные, я сам никогда бы на это не решился, — рискнул он заметить.

Соня подняла на него глаза.

— К чему вы мне это говорите? к чему вы оправдываетесь? — медленно спросила она.

Иволгин окончательно сконфузился.

— Я никогда вас не любила и для меня решительно все равно, будете ли вы со мной жить или нет, — продолжала Соня. — Я даже очень рада этому случаю и желаю вам всякого счастья.

— Но ведь мы так долго жили вместе, — ни к селу, ни к городу заметил Иволгин.

— А теперь будем жить врозь, — засмеялась Соня. — Прощайте.

Любезно кивнув головой оторопелому Иволгину, Соня вышла из комнаты.

Иволгину оставалось ретироваться.

Жгучие слезы полились из глаз Сони, когда она осталась одна. В ней говорила не любовь, а оскорбленное женское самолюбие и униженная гордость. На другой же день, распродав и заложив богатые подарки Иволгина, она переехала на новую квартиру.

Скоро к ней перебралась и Адель, также в это время покинутая своим возлюбленным. Они зажили вместе.

В несколько месяцев Адель просветила Соню окончательно: она познакомила ее со своднями, со многими богатыми кутилами. Денег у них было много, жили они весело. В это то время Соня и познакомилась с Посвистовым.

Знакомец наш, Посвистов, получил из дома от матери письмо.

«Дорогой мой Коля! — писала она. — Отец твой болен ужасно. С ним, уже как с месяц, начались припадки прежней его болезни; только припадки эти необыкновенно сильны. Он говорит, что чувствует, что ему недолго осталось жить, и перед смертью хочет видеть тебя. Приезжай, как только получишь это письмо, обрадуй меня и отца. Ты знаешь, как он тебя любит; быть может, ему сделается лучше. Жду тебя. Любящая тебя мать П. Посвистова».

— Что делать? — спросил Посвистов, прочитавши Соне это письмо.

— Разумеется, ехать, — решила она.

— Да, ехать нужно, — со вздохом сказал Посвистов. Ему жаль было оставить Москву и расстаться с Соней.

Сборы Посвистова были недолги. На другой день, попрощавшись с Соней, пообещав приехать как можно скорее, отправился он в дорогу.

Он приехал домой на третий день. Дома все обрадовались ему чрезвычайно. Мать просто носила его на руках. Отец, действительно очень больной, почти не отпускал его от себя.

Старику с каждым днем становилось все хуже, и он не мог насмотреться на единственного сына.

Через три недели по приезде Посвистова, отец его умер. Сильно огорченный, Посвистов должен был думать о том, чем бы развлечь и утешить убитую горем старуху-мать; на него же падали и распоряжения по хозяйству, так как мать ничем не могла распоряжаться и всех отсылала к сыну.

Вместо трех-четырех недель, как Посвистов обещал Соне, он прожил дома два слишком месяца.

Наконец Посвистов собрался.

Накануне отъезда, вечером, он сидел с матерью. Посвистов рассказывал ей историю своих отношений к Соне, описывал ее красоту и ум, говорил о их взаимной любви и, в заключение, просил мать благословить его на женитьбу на Соне.

Старушка крепко обняла сына и заплакала. Слезы выступили на глазах и у Посвистова.

— Любишь ли ты ее настолько? любит ли она тебя? — тихо спрашивала старушка.

Посвистов молчал. Он только покрывал поцелуями руки матери.

— Голубчик мой, — говорила старушка, обнимая Посвистова, — неужели ты думаешь, что я буду помехой вашему счастью? Женитесь себе, да приезжайте скорее ко мне, чтобы я могла на вас полюбоваться. Ну полно, полно, — успокаивала она Посвистова, который все целовал ее руки. — Перестань, успокойся. Пора тебе ложиться спать, а то ведь завтра тебе нужно ехать знаешь к кому?

Старушка плутовски подмигнула Посвистову и, поцеловав, вышла из комнаты.

Утром рано, простившись с матерью, Посвистов уехал. Он был угрюм и озабочен. Происходило это от того, что Соня, в начале его отсутствия писавшая чуть не каждый день, теперь что-то замолчала. На письма Посвистова, посылаемые с деньгами, не было ответа уже три недели. Как ни ломал себе голову Посвистов, придумывая оправдания для Сони, молчание ее его тяготило и беспокоило. Угрюмый и беспокойный, ехал он назад в Москву. У него было предчувствие чего-то недоброго.