Чем чаще бывает у меня Караваев, тем чаще я вспоминаю о своем прошлом — о том времени, когда я жила у старика-отца… Не стой мои пяльцы у окна — я не увидала бы и, может быть, никогда не знала бы Пустозерова, случайно заехавшего верхом в нашу глухую улицу. Как теперь помню: только что я однажды вечером налила старику стакан чаю и подошла к пяльцам, как вдруг краска разлилась по всему моему лицу и я спряталась за занавеску, потому что Пустозеров, приостановив лошадь у самых мостков, нахально посмотрел на меня. Закрывшись занавеской, я видела, как он проезжал несколько раз мимо, что заставило меня даже отставить пяльцы в противоположный угол комнаты. Увидя, что ошибся, приняв меня за девушку, способную на шашни, он перестал заезжать в нашу улицу и я совсем забыла его.

Вдруг, однажды, входит к нам какой-то очень бедно одетый чиновник.

— Позвольте вас спросить, барышня, не у вас ли это отдается внаймы комнатка? — спрашивает он у меня.

— Да, у нас. Пожалуйте.

Хотя отец спал, но я, показав комнату и не встретив со стороны чиновника желания торговаться в цене, взяла задаток.

— Когда вы переезжаете? — спросила я у него.

— Сегодня-с, если позволите.

Проводив будущего жильца и выглянув потом из любопытства в окно, я увидела, что он, дойдя до конца нашей улицы, вскочил в коляску и быстро уехал с сидевшим уже в ней каким-то господином в серой шляпе.

Мне это показалось странным…

Вечером, действительно, жилец переехал. Ожидая первые дни все чего-то необыкновенного, я наконец успокоилась, видя, что переехавший маленький чиновник никуда не ходит и только часто пишет и относит на городскую почту письма.

— Акулина, — говорила я несколько раз нашей кухарке, — скажи ему, что ты отнесешь письмо на почту, чтобы он не трудился сам… Мне, видишь ли, хочется посмотреть, кому это он пишет.

— Ладно, барышня, ладно, — отвечала кухарка.

Но мое любопытство не было удовлетворено: на другой день, приготовив письмо, жилец понес его сам, несмотря на предупредительность Акулины, изъявившей желание услужить ему.

Таким образом прошло еще дней пять. Я уж почти стала забывать о существовании жильца и отдалась, по-прежнему, работе и чтению, как вдруг однажды, услыхав в его комнате чей-то посторонний голос и заглянув в щель двери, увидела у него Пустозерова, таинственно шептавшего что-то ему на ухо. Я поняла, что переезд чиновника в нашу квартиру совершился не случайно.

И действительно, Пустозеров стал появляться почти каждый день, причем всегда умышленно искал со мной встречи и старался вступить в разговор. В две недели я уже перестала его дичиться и краснеть до ушей при одном взгляде его на меня (я тогда от всяких пустяков краснела). Он приносил с собой книги, конфеты и вообще старался показать всевозможные признаки расположения. Я стала решаться даже иногда заходить, по его убедительной просьбе, в комнату нашего жильца, просиживала там по получасу и более, и скоро совершенно привыкла к ним обоим.

Однажды отец мой поехал на целые сутки в Петергоф, к старику-сослуживцу, и оставил меня с Акулиной только вдвоем.

— А я принес вам давно обещанную книгу — «Отцы и дети» Тургенева, — отнесся ко мне, входя в переднюю и расшаркиваясь, Пустозеров.

— Ах, благодарю вас, — отвечала я, — будет, по крайней мере, что почитать.

— Очень рад, если это доставит вам удовольствие; а только я, с своей стороны, хочу просить вознаграждения: хочу умолять вас доставить нам с товарищем неизъяснимое удовольствие — устроить у него в комнате маленький литературный вечер… Мы, если вы согласитесь, будем читать вслух…. Общая, знаете ли, оценка, обмен мыслей и все этакое…

Я долго отнекивалась, но, наконец, согласилась… Мы начали читать, усевшись у самовара в маленькой комнатке жильца, скоро, впрочем, куда-то вышедшего.

С этого вечера я совершенно освоилась с Пустозеровым и бывала в комнате жильца каждый день, иногда по нескольку часов. Мы то читали, то дружески беседовали, и я незаметно привыкла смотреть на эти беседы как на необходимость. Даже отец мой, не подозревая дурных намерений Пустозерова, снисходительно смотрел на ежедневные посещения его и даже, по-видимому, уверен был, что сам Бог послал этого молодого человека в дом наш и что судьба моя скоро решится.

Действительно, скоро решилась судьба моя, но не так, как предполагал бедный старик: бессовестный волокита, с помощью искусной тактики своей, завлек меня уверениями в любви и обещаниями в пропасть, выхода из которой мне не придется, кажется, увидеть…

История не сохранила для потомства настоящее имя автора, подписывавшегося Граф Кисету (Qui sait tout), буквально «Всезнающий», «Тот, кто все знает». Повесть публикуется по первоизданию: Граф Кисету (Qui sait tout). Ни то, ни сё: Очерки, рассказы и сцены. М.: Я. Ф. Богданов, 1870.

Не расшифрованы также инициалы неких А. Н. и Д. Л., авторов очерка «Записки петербургской камелии: Для опыта — новый штрих по старому рисунку» (СПб., тип. и лит. К. Куна, 1867). Очерк публикуется по первоизданию.

В текстах исправлены очевидные опечатки; орфография и пунктуация приближены к современным нормам.

В оформлении обложки использована работа П. Каррье-Беллёза (1851–1932). На фронтисписе и в тексте илл. А. И. Лебедева (1830/31-1898) из альбомов 1860-х гг. «Погибшие, но милые создания» и «Еще десяток погибших, но милых созданий».