Около 8 часов утра немецкие части были уже вблизи села Расховец, где в качестве прикрытия южного фланга 121-й стрелковой дивизии стояла лишь 111-я отдельная стрелковая бригада.
Во второй половине дня 28 июня уже оборона 160-й дивизии, сражавшейся против немецких 24-й танковой, 16-й моторизованной и 387-й пехотной дивизий, начала терять устойчивость по вине комдива полковника Анашкина. После того, как около 11.00 60 танков противника на узком участке пробились через позиции 160-й дивизии и ворвались в село Панское, где находился её штаб, Анашкин умчался на машине в расположение находившейся в тылу, южнее, 6-й стрелковой дивизии. Несмотря на это, части 160-й дивизии продолжили бой. Двинувшиеся было из Панского на восток немецкие танки были встречены сильным артиллерийским огнём и отошли. Но отсутствие общего командования всё равно привело к хаотизации действий дивизии.
Командарм Парсегов, узнав об этих событиях по радиосвязи, с согласия Военного Совета 40-й армии отстранил полковника Анашкина от командования дивизией, а её новым командиром назначил полковника Серюгина – замкомандира находившейся южнее 212-й стрелковой дивизии. Но выправить положение новый комдив 160-й уже не мог. Нанеся за день противнику большие потери в живой силе и технике, подбив 30 танков, сбив 6 немецких самолетов, части дивизии смешались и начали отходить на северо-восток.
Отход 160-й прикрывала 170-я танковая бригада, в которой имелось лишь 5 английских танков «Матильда» и 20 лёгких советских танков Т-60. У деревни Лобовские Дворы бригада неожиданно для преследующей 160-ю дивизию немецкой танковой группы нанесла по ней всеми силами фланговый удар, в результате которого противник отступил, потеряв 29 танков и до 200 человек пехоты. У 170-й бригады в ходе этого боя было подбито лишь 2 танка.
Во многом успеху бригады способствовали решительные действия авангардной танковой роты и её командира старшего лейтенанта Лобанова. Танк «Матильда» Лобанова шёл впереди роты во время атаки на головную немецкую колонну из 20 танков. Не давая немцам собраться в боевой порядок, чтобы отразить нападение, Лобанов приказал своему экипажу вести машину вдоль вражеской колонны и вести постоянный огонь.
Экипаж Лобанова подбил уже 5 танков противника, когда в «Матильду» попал снаряд. Покидать обездвиженную машину под пулемётами противника было нельзя, к тому же необходимо было по радиосвязи продолжать координировать действия роты, которая уже смешалась с немецкой колонной. Для кругового обзора Лобанов стоял в открытом люке своего танка и по радиосвязи руководил ротой.
За несколько минут было подбито ещё 11 немецких танков, а оставшиеся начали быстро уходить назад. В этот момент в «Матильду» Лобанова попал второй снаряд. В огне, быстро охватившем танк, экипаж погиб. Старший лейтенант Лобанов за этот свой последний бой был удостоен звания Героя Советского Союза.
У деревни Лобовские Дворы 170-я танковая бригада будет продолжать вести ожесточенный бой и 29 июня, успешно маневрируя, отбивая новые атаки противника. Лишь, после того, как 160-я стрелковая дивизия уйдёт за реку Кшень, 170-я бригада получит приказ отступать.
Глава 9. Отход
К участку обороны 111-й отдельной стрелковой бригады у села Расховец Ермаков прибыл около семи утра 28 июня. Он отправился туда сразу же после того, как на рассвете 47-й полк 15-й дивизии начал отступление на северо-восток, открывая путь немцам в восточном направлении. Теперь лишь 111-я бригада могла спасти от окружения 121-ю дивизию, так как именно через Расхоцев проходила дорога от Черемисиново к станции Мармыжи и далее к переправе через реку Кшень.
Все первые три часа немецкого наступления – до момента начала отхода 47-го полка, Ермаков находился на КП командира 15-й дивизии полковника Слышкина. Когда же стало ясно, что штаб дивизии может лишь замедлить отход своих частей, но не сможет их остановить, Ермаков отправил радиосообщение командующему фронтом Голикову и получил его приказ немедленно отправиться в Расховец и проверить готовность 111-й стрелковой бригады к обороне.
Это было уже седьмое инспекционное поручение Ермакову со вчерашнего вечера. За ночь с 27 на 28 июня он побывал на позициях пяти дивизий 40-й армии, находившихся на передовой, а затем – в 15-й стрелковой дивизии 13-й армии. Конечно, ночью он никак не мог оценить оборонительные позиции, но задача у него была другая – с его помощью Голиков хотел узнать обстановку в штабах дивизий – нет ли там неразберихи, неуверенности или, не дай Бог, паники.
Выполнение инспекционной задачи сначала не показалось Ермакову сложным делом. Однако, по мере того, как он объезжал линию фронта, беседовал с командирами дивизий, разговаривал со штабными офицерами, наблюдал за движением в ночи колонн, направляемых светом фонариков идущих впереди сержантов, он всё сильнее поддавался сильнейшему ощущению тревоги, которой были охвачены на передовой все. Нет, он мало в ком чувствовал бессильный страх, заставляющий людей смириться, лишавший желания сопротивляться – лишь на лицах некоторых солдат и офицеров он замечал плохо скрываемый ужас перед грозившей опасностью. Большинство же вели себя спокойно, деловито; они понимали, что их ждёт, но со своей участью смирились, оттолкнув от себя надежду, заботясь теперь лишь о том, чтобы в оставшиеся им часы сделать своё положенное воинское дело.
Ермаков был на войне уже почти год. Его мобилизовали в июле, и, благодаря его знанию языков сразу же привлекли к разведывательному делу. Он не раз ходил за линию фронта, участвовал и в локальных боях на передовой, отступал вместе со всеми. Но никогда он не видел войну в таком масштабном виде, представленную множеством обречённых на скорую смерть людей.
Из каждого штаба Ермаков по радиосвязи посылал сообщение командующему Голикову согласованным с ним кодом. О находящейся на левом фланге 40-й армии 45-й дивизии, с которой от начал объезд линии фронта, а затем о 62-й и 212-й дивизиях, он сообщил, что их командиры и штабы готовы к бою, но озабочены тем, что в их распоряжении мало резервов. По поводу штаба 160-й он передал негативное мнение. 121-я показалась Ермакову очень хорошо организованной. А о недавно переформированной 15-й стрелковой было передано, что сам её командир считает дивизию пока недостаточно слаженной и стойкой.
Распоряжение Голикова остаться в 15-й до начала немецкого наступления Ермакову пришлось по душе. После всего, что он видел за эту ночь, после разговора с Исой, Ермакову претила мысль об уходе в безопасный тыл. Когда же на передовой началась канонада, Ефремов почувствовал сильнейшее желание сбросить с себя обязанности офицера штаба фронта и бежать к окопам, где теперь шло сражение.
Но он, конечно, не дал себе такого права и продолжал оставаться в штабе 15-й дивизии до получения нового приказа командующего.
Когда «Виллису» Ермакова оставалось проехать до Расховца всего несколько километров, он вдруг понял, что в тыл отсюда не поедет. Непрерывный гул сражения, которое происходило менее чем в двадцати километрах, звал его, выворачивая душу. Ермаков был боевым офицером и не хотел считать себя трусом, под благовидным предлогом бегущим с передовой.
В двух километрах от Расховца, на посту боевого охранения молоденький лейтенант с сонными глазами долго изучал документы штабного майора, вздумавшего в одиночку разъезжать по фронтовой полосе. Затем, так и не поверив до конца в то, что Ермаков не шпион, но не решившись задержать его до выяснения, лейтенант, в качестве штурмана, вызвался показывать ему в темноте дорогу к штабу бригады, расположенному в центре села. Лишь когда начальник караула принял Ермакова с рук на руки, лейтенант ушёл обратно на пост, так себя майору и не назвав.
Командир 111-й стрелковой бригады подполковник Дрёмов Ермакову понравился. Выслушав сообщение о движении немцев к Расховцу, Дрёмов спокойно сказал, что уже получил эту информацию из штаба фронта по радиосвязи. А затем добавил без улыбки, что офицер штаба фронта может остаться в дивизии, чтобы лично понаблюдать за тем, как бригада воюет. Он был совсем не прост этот комбриг с сильным крестьянским лицом. Ермаков знал о Дрёмове немного, что он – боевой командир, принимавший участие в боевых действиях в ходе Смоленского сражения и в оборонительных боях под Москвой. Голиков высказывался о Дрёмове, как о надёжном, очень умелом командире. Оказалось, что комбриг ещё и весьма проницателен – он как-то сразу понял, что штабной майор прибыл не только с сообщением о приближении противника, но и с инспекционными целями.
