Я с ужасом посмотрела на деда. К горлу подкатил комок.

– Как "гробик"? – Я подошла поближе к балкону и посмотрела на ящик повнимательнее. – Не, деда, ты толстый, туда не поместишься.

Дедушка поддел вилкой еще мяса из банки и отправил его себе в рот.

– Нет, помещусь, – ответил он. – Вот тут кусочек отрежут и тут.

После этого разговора я не спала несколько дней. Мне было безумно жаль дедушку.

Как выяснилось позже, на балконе стоял новый цветочный ящик и ждал весны. Кстати, старый ящик пал жертвой манипуляций моего нетрезвого деда. Это произошло давно, еще до моего рождения. И начинать эту историю тогда надо не с ящика, а с рояля.

Когда-то посреди нашей гостиной стоял немецкий расстроенный рояль редкого перламутрового цвета. Он достался бабушке в подарок от соседки по коммуналке на Владимирской. Одна из его ножек была аккуратно, со всех сторон, обгрызена собакой. Рояль благополучно переехал на Гарматную, чтобы украсить гостиную элементом роскоши, однако на нем никто не музицировал. Когда дедушка очередной раз ночью об него споткнулся по дороге в туалет, его терпению подошел край. В субботу летнего утра он купил ящик "Жигулевского" пива и пригласил в гости Жорика. Бабушка, ничего не подозревая, ушла в парикмахерскую. Мужики сначала посидели на балконе с пивом и воблой. Потом дедуля хлопнул в ладоши и сказал:

– Ну что, Жорик, сейчас начнется комедия. Лидусик будет иметь ихес за нас, полную гордость, я бы сказал.

Потом дед широким жестом сбросил с рояля вязанную салфетку, нажал пару раз на клавиши и позвал товарища в комнату.

– Бери, Жора, инструмент спереди, а я тебя сзади подстрахую.

Работяга и имбецилл, Жорик даже не вогнал, что будет происходить дальше. Товарищи втащили рояль на балкон, ободрав дверной проем.

– Вира давай! – Необдуманно крикнул дедушка.

Жорик, на котором пахать можно было, поднял рояль вверх, зацепив при этом крепеж цветочного горшка, в котором Лидусик выращивала анютины глазки, чернобрывцы и помидоры. Ящик затрещал и рухнул вниз. Доски, земля и цветы с корнями отскочили от асфальта в разные стороны.

– Соседи! Вы шо делаете? – Закричал снизу Саша Осадчий, который вышел вынести мусор.

– Саня! – Орал ему дед из-под рояля. – Постой на шухере, чтобы никого не забили! Ща Лидкин рояль с балкона выкидывать будем! Вира, Жорик, поднажми!

Инструмент сопротивлялся, как мог. Отлетела обгрызенная ножка, ободрался лак на толстом боку. Но его судьба была предрешена. Вообще, я не знаю, как соседи не вызвали милицию. Рояль разорвало об асфальт. Щепки еще неделю по двору подметала дворничиха, матюкаясь на моего дедушку. Такого концерта на улице Гарматной не было и уже не будет никогда.

Из-под тяжелых штор, сползающих с окна, я увидела, как тополя раскорячились ветвями в зимне-серое небо. Уже полтора месяца я наблюдаю эту картину. У меня температура под сорок. Больно глотать, больно дышать, невыносимо жить. Опухшие лимфоузлы по всему телу. Я лежу, практически не шевелясь. Славочку "изолировали" из комнаты. Мама и бабушка заходят ко мне только для того, чтобы обтереть меня уксусом. Запах абхазских мандарин просачивается из-за двери и наслаивается на уксус. Дикая боль в горле и наступающий Новый год.

Почти не разговариваю и не шевелюсь. Я жду чуда, а оно все не наступает. Из внешней жизни – дребезжание трамвая за окном. Он ездит раз в пять минут, поэтому слух у меня натренирован звоном.

За дверью стоят мама с бабушкой и тихонько разговаривают.

– Вот что с ней делать? Заходила в школу, беседовала с учительницей. Наташу хотят оставить на второй год.

Мелкие иголочки закололи мои руки и ноги.Как же так может быть? За что? За то, что я болею и умираю?

– Господи, Царица Небесная, – шепчет бабушка и плачет.

Не знаю, что именно меня поставило на ноги. Чувство стыда и страх стать второгодницей или мой сон. Я всегда видела яркие, цветные сны. При температуре обычно был бред. В ту ночь я увидела красивый теплый свет и незнакомую бабушку в платке с широкими скулами и синими глазами. Она погладила меня по голове и сказала:

– Чахлая ты, Наташка. Вот отказалась Лидка от нашего дара, теперь ты болеешь. Ну да ничё, дитятко. Мы тебя поздоровеем. Я теперь тебя не оставлю.

Было ли это мое детское духовное зрение? Покровительство бабки-ведуньи? Или же промысел Божий?

Через пару дней температура спала, у меня взяли анализ крови. Я написала дома полугодовую контрольную по математике и диктанты по русскому и украинскому языках в мамином прочтении. И хоть по другим предметам в табеле у меня стояли две буквы н/а (не аттестована), на второй год меня никто не оставил. Я вышла в школу после новогодних каникул.

У нас продолжается шабат. Время тянется, как тогда, когда я болела во втором классе. Но в этот раз я наслаждаюсь жизнью и не хочу, чтобы шабат заканчивался.

Я крашу губы яркой помадой и надеваю голубой пиджак. В сумку кладу кошелек. Это город, который никогда не спит, и кто знает, чего закончится трем феям ночью в Тель-Авиве. Мы сворачиваем с РеховАлленби на маленькую и шумную пешеходную улочку. Здесь мало русских, но много американцев. Они пьют пиво и громко ржут. Мы идем на бесплатный концерт, который дают музыканты возле кафешки с мороженым. На улице сидят люди, слушают музыку и едят мороженое. Я купаюсь в этих звуках, пока девчонки выбирают себе сладости. Мы садимся рядом на лавочке. Я достаю флягу с текилой. Мне невыносимо хорошо, даже когда тяжелая шоколадная капля стекает с мороженого мне на пиджак. На улице пела скрипка и рычал контрабас. Американцы прошли мимо нас со своим пивом. Шалом шабат! И полный восторг, несмотря на ноябрь!

До четвертого класса я никогда не была на море. Других детей старались как-то вывозить, если не каждое лето, то уж точно через год. Они собирались к концу августа, загоревшие и поздоровевшие, с бусами из ракушек, новыми впечатлениям и рассказами о шторме. Маме врачи тоже рекомендовали повезти меня на море из-за моих болячек. Каждый год мне то хотели вырывать гланды, то отменяли вырывание. Однако мамина скупость и убеждение, что можно прожить и без этих соблазнов и морей, отдаляли меня от моей заветной мечты.

Начиная с моих пяти лет и всю младшую школу мы ездили на базу отдыха. Располагалось чудо советской туристической индустрии в селе Пырново, на берегу тихой и задумчивой речки Десна. Вот сколько бы вы дали звезд этому курорту? На территории, отгороженной забором, в сосновом лесу трудящиеся отдыхали от завода. Столовка с характерным запахом, общественный туалет, засыпанный хлоркой,душевые, летний театр для досуга и пляж с беленьким песочком. "Взять домик в Пырноводске" – так это называлось. Вот есть в русском языке широкое понятие "дом", а есть – "домик". Это и была избушка-бытовка на сваях. Три ступеньки, малюсенькая прихожая, совмещенная с кухней, отделенная, как в селе, занавеской от спальни. Собственно, спальня – это девять квадратных метров семейного счастья. Кровати с металлической решеткой по периметру и окно в лес. Из удобств – плита на газовом баллоне и радио. Ну, и ведро под помои, кударазрешалось писать. И какать, если добежать до общественного туалета не выходило. В запасе были еще кусты, куда я регулярно присаживалась.

"Нас утро встречает прохладой!"– Пело радио.

Я всегда ждала лета, потому что начинались каникулы, – это честно. Но была еще одна причина. Летом я каким-то волшебным образом вставала по утрам с кровати с чувством необычайной легкости, как будто еще минута, и я взлечу. Природа продлила мне детство. Это чувство легкости я вкусила последний раз в 24 года. Прошло шесть месяцев, как я стала мамой, и это было последнее лето моего детства…

– Нас утро встречает прохладой! – Подпевает дедушка и сбрасывает с себя одеяло. – Вставай, Ната-батонэ!

Я натягиваю на себя кофту и бегу под кусты.

– Шторку закрывай – мухи налетят, – ворчит бабушка.