– Стоять! – закричали мужики.

Пацаны дали дёру. Договорились сидеть по домам и вести себя так, как будто они не при делах. Отец пришел с работы и заявил, подозрительно глядя на Саню:

– На "Сатурне" диверсия. Двое мальчишек сегодня подожгли ракету и бросили ее за забор. Делом занялся Первый отдел. Меня уже вызывали. Будут теперь ходить по домам, выяснять, чьи это детки натворили.

Примерно месяц Саша боялся возвращаться из школы домой, пока действительно не произошло то, о чем говорил папенька. Вечером к ним зашел особист. Поужинал с родителями, выпил стопку. Поговорил с отцом и ушел. Все это время Саша сидел в комнате, делал уроки и прислушивался. наконец, его позвали в гостиную.

– Ну, всё, Саня, – сказал Валерий Андреевич.

– Как "всё"?

– Особист сказал, что не помнит тех пацанов. Уже все дома обошел в районе, где подозреваемые были… – Внимательно поглядел на сына Валерий Андреевич. – Нет похожих. Так и в отчете напишет. Но ты должен понимать, что оборонное предприятие – это серьезно.

Саня выдохнул. Утром рассказал об этом Вовочке, его тоже попустило.

Приближался День Октябрьской Революции. В школе как раз каникулы. На "Сатурне" – праздничный концерт с попойкой для сотрудников. Маменька с папенькой ушли культурно разлагаться. К Саше заглянул в гости Вовочка. Потрындели по-мужски. Решили летом на БАМ податься, чего зазря каникулы переводить? Вернутся героями. Предки будут гордиться ими. За это решили выпить. Сашка знал, где отец прячет спирт, принесенный с завода.

– Так заметно же будет… – Засомневался Вовочка.

– А мы воды дольем – никто и не поймет, – переубедил его Саня.

Из холодильника взяли колбасы, навалили в тарелки праздничный салат "Оливье", достали по соленому огурчику. Чокнулись стаканами с разведенным спиртом.

Вдруг щелкнул замок. Открылась входная дверь. Мальчишки залпом выпили. На кухню зашел Толик. Вовочка с облегчением вынул из-за штанины разведенный в литровой банке спирт.

– Малой, пить будешь? – Спокойно спросил он Сашкиного брата.

– Я не малой, я октябренок.

– Октябренок, мать твою, пить с нами будешь?

– А чего у вас? Компот?

– Вовки творог не едят и не пьют компот. У нас водка.

Толик вопросительно посмотрел на Сашу и достал чашку в красный горошек. Вовочка налил малому граммов сто. Толик выпил, и его через пять минут вырубило. Он как сидел на табуретке, так и поплыл. Младшенького отнесли в кровать и снова сели за стол. Вовочка откусил кусок колбасы и сказал:

– Эх, Толик ты еболик! Нечего тебе со взрослыми дядьками тягаться!

Как же Вовочка зрил в будущее! Вечером малой дыхнул на маму… Саша бегал от нее по квартире и кричал, что он здесь не при чем и Толик уже вернулся из кружка юного техника пьяным. Пусть она сама сходит туда и увидит, чем они там занимаются. Позиция "я здесь не при чем" станет в будущем его кредо. Главное не сознаваться до последнего, пока к стенке не приперли.

Елена Станиславовна отчаялась воевать с пацанами. Сказала мужу, что они оба на него дыхнуть должны. Но Валерий Андреевич и сам изрядно принял на грудь за революцию, поэтому велел сыновьям идти по койкам, и быстро, пока он добрый.

– Надо еще к маме пристроиться, – пробормотал он и выключил в детской свет.

С первым снегом во дворе начинался сезон хоккея. "В хоккей играют настоящие мужчины! Трус не играет в хоккей!"– Звучала по радио популярная песня. К этому виду спорта Сашу приучил отец, который был фанатом ЦСКА. Футбол и успехи киевского "Динамо" их не интересовали. Если по телику не шел какой-нибудь матч, Саша выходил играть во двор с пацанами. Гоняли шайбу до одури, до седьмого пота, до поломанных клюшек. Кричали друг на друга в спортивном азарте:

–Уйди с дороги, я тебе ща хавальник разобью!

Выиграв матч у ребят из соседского двора, совершенно довольный собой, Саша вернулся домой. По телевизору шел водевиль "Соломенная шляпка".

– Мать, ну ты чего? Новый год скоро… – Услышал он голос отца.

– Вот именно, а ты тут со своими сюрпризами, – всхлипывала мама.

– Пап, ты решил уйти от нас? – Влетел Саша в комнату прямо в мокрой одежде.

– Что ты, сынок? – Испуганно ответил Валерий Андреевич. – Мне работу в Москве предлагают. Хорошую. Просто сначала уеду я, устроюсь, а потом вы с мамой ко мне приедете.

– И мы будем жить в Москве? Кремль, ЦСКА, хоккей…

– Я не поеду ни в какую Москву, – заявила Елена Станиславовна. – У меня здесь работа и родственники.

– Бесконечные родственники внашем доме, – пробормотал Валерий Андреевич.

– Я не поеду, – всхлипнула она.

Саша обнял мать и посмотрел на отца.

– Ну, ладно. Черт с ней – с Москвой-то! Главное, что у меня вы есть.

Елена Станиславовна так и не узнает, что в жизни все хорошо делать вовремя. И думать не только о себе, но и о детях, об их будущем. О карьере мужа, в крайнем случае.

Судьба все равно найдет Сашу, только уже принудительно и не в самый хороший момент. И да, он останется болельщиком ЦСКА на всю жизнь.

Старый Яффо. Мы продолжаем отмечать день рождения моей дочери. Здесь древности конкурируют между собой. Набережная кишит фалафельными и рыбными ресторанчиками. Евреи гуляют. Шалом Шабат!

Напротивнас шаурмичная "Хадж Баккри". Люди сидят плотным кольцом вокруг башни с часами, ждут, когда начнется экскурсия. Эту башню воздвиг один очень богатый еврей потому, что ему надоело отвечать другим, более бедным горожанам, который час. Поскольку мобильный телефон в этой старой истории не вариант, то получится вполне себе еврейский рациональный подход к градостроительству.

Машины тянутся в метре от каменного выступа, где сижу я. Мне улыбаются водители, я улыбаюсь им ответ. Я думаю, что я особенная, но нет. Все отгорожены от мира телефонами, а я – нет. Я открыта миру и солнцу. Возле меня остановилась машина, мужчина за рулем посмотрел на меня из открытого окна и подмигнул.

– Шалом шабат! – Сказал он.

– Шалом! – Эхом повторила я.

На его руке я заметила странную татуировку, выглядывающую из-под рукава.

"Я бы с тобой затусила", – подумала я.

Не знаю, почему, но мне вспомнились мои бабушка и дедушка – самые добрые, самые лучшие на свете. Их бесконечные фразы на идише…

И вот мы собираемся с бабулей на улицу. Зима. На голове у меня косынка, сверху шапка. Кофта фланелевая, свитер шерстяной, колготки, рейтузы и пуховые носки. На ногах – валашки.Бабушка уже одета, ей невыносимо жарко. Я кручусь на месте. Она шепчет:

– Наказание Господне, цурес, а не ребенок!

И застегивает на мне шубку из овчины.

Наш двор кажется мне целой страной. Под домом тщательно прочищен снег аж до асфальта и посыпано песочком. Это для бабушки. Слева мальчишки играют в хоккей. Ворота – ящики из-под молока. Их запросто можно вынести с заднего двора гастронома. Металла в стране много, и ящики никто не считает. Напротив нашего подъезда – горка. Бабушка не любит, когда я катаюсь с нее. Во-первых, она боится, что я покалечусь. Во-вторых, санки, как ни крути, надо тащить обратно на пятый этаж. В хрущовских домах лифты не предполагались. Поэтому мне приходится довольствоваться лопаткой. С этим орудием пролетариата я скачу по сугробам, прорываю тоннели и строю ледяную избушку, как в русской сказке про зайку и лису. Через час бабушка начинает подмерзать, и мы идем с ней в гастроном. Это была обязательная, но не любимая мною часть прогулки. С детства я презирала очереди. В те годы мы еще не доросли до супермаркетов, поэтому даже за хлебушком – и то надо было постоять. Я хорошо помню, что меня хватало только на один отдел. А их в гастрономе было шесть: хлеб, мясо, молоко, кондитерский, бакалея, хозяйственный. Мы с бабулей заходили в магазин, становились в конец очереди в хлебном отделе, брали с полок батон и пол-украинского хлеба, иногда мне бублик с маком. Человеческий конвейер подтягивался к кассе, за которой, как на троне, восседала толстая тетка с золотыми зубами.