– Дзынь! – говорила касса, и мелочь небрежно прыгала по ящичкам.

С широко открытыми детскими глазами я смотрела на это действо. Мне исполнилось тогда четыре года, и я думала, что все деньги продавцы забирают себе.

Бабушка целыми днями хлопотала по хозяйству, и я была по сути предоставлена сама себе. Мама приходила вечером усталая, и у нее не оставалось сил на меня. Иногда папа рассказывал мне на ночь сказку "Гуси-лебеди". Я ее очень любила. Один раз я заплакала, когда мама пришла с работы.

– Со мной никто не играет, – размазывала я слезы по лицу.

Мама достала коробку пластилина, и мы целый вечер просидели вдвоем, разговаривали и лепили снеговичков, котиков и цыплят. После этого я ощутила такое вселенское счастье, что заснула с улыбкой.

Больше всего на свете мне нравились два праздника. День Октябрьской революции и Новый год. Ну, со вторым праздником все было ясно. Ёлка, дед Мороз и подарки. А еще мандарины и конфеты с ликером фабрики имени Карла Маркса. А вот День Октябрьской революции непременно окрашивался в моем сознании яркими демонстрациями с красными флагами и счастливыми лицами. Когда у нас появился цветной телевизор, я смогла увидеть всё, и даже красное пальто ведущей. Я сидела и ощущала всем своим детским естеством, как классно отмечать праздники с общей идеей. В сорок лет я купила себе красное пальто. Бывает…

У бабушки день рождения как раз припадал на 4 ноября, поэтому в нашей слободке его всегда совмещали с "Днем 7 ноября – красным днем календаря". В гости в честь праздников к нам приходила чета Ронделей – друзья бабули и дедули. Тетя Муся с тяжелыми перстнями и таким же подбородком и ее тощий муж дядя Мунэк (в смысле Миша). С самого утра бабушка готовила на кухне. Я сидела возле нее под батареей и играла обшитой кроличьей шкуркой кошкой "Муйкой". Скоро я научилась выговаривать букву "Р" и почему-то переименовала блохастое создание в Барсика. Бабушка обливалась потом, но упорно не открывала форточку, чтобы не застудить ребенка. Пахло фаршированной рыбой, буряком, холодцом и шпротами. Каждые пятнадцать минут дедушка посещал кухню с инспекцией. Естественно, для видимости. В гостиной он наливал себе из бара рюмашку водки, а к нам с бабулей заходил закусить. К тому времени, как градус набирал обороты, бабушка начинала сердиться.

– И шо ты на меня смотришь, как Тойбеле на своего демона? – Подливал яду дед.

Я спросила, кто этот Тойбеле с его демоном. Бабушка многозначительно посмотрела на мужа и выставила его вон из кухни, так и не ответив на мой вопрос. У старшего поколения моей семьи это была любимая позиция – не отвечать на неудобные вопросы. Моя цепкая детская память архивировала это выражение, а потом вытащила его, когда подошло время. Кстати, Тойбеле оказалась женщиной, а демон – всего лишь ее бедным соседом, косящим под адскую силу. С возрастом я поняла, что в каждом из нас живет демон и каждому хочется быть счастливым.

Рыба "Фиш" уже остывала и продолжала пахнуть на весь подъезд. Дядя Миша смотрел на моего дедулю и тихо сотрясался от смеха:

– Чесик, ты выглядишь, как только что обрезанный.

Имя деда было Вячеслав. На польский манер в семье его называли Чесиком. Польский еврей? Белорусский русский? До сих пор я это не выяснила.

Дядя Миша обнимал мою бабушку сзади, за расплывшуюся талию, целовал в щечку и продолжал свой монолог.

– Лидок! – Торжественно объявлял он. – Щикатурку брать будешь?

После этого борта дядимишиного пиджака распахивались, и оттуда показывалась блестящая красно-зеленая банка. На языке киевских подпольных торговцев "щикатурка" означала красную икру. Бабушка тяжело вздыхала и доставала из кармана передника заранее заготовленную десятку.

Дядя Миша педантично складывал купюру в бумажник, принюхивался и говорил:

– Лидок, а поехали в Америку, откроем с тобой ресторан на Брайтоне. Ты будешь готовить гефелте-фиш, а я – продавать.

Все дружно смеялись. Но как говорится, в каждой шутке есть доля шутки.

Праздничный обед всегда начинался с тоста дяди Миши.

– Мазлтов, Лидусик, твое здоровье! – Торжественно произносил он и опрокидывал рюмаху коньячку.

Мой полусельский папа был крайне далек от русско-еврейской дружбы. Словечки на идише его сначала коробили. Потом он привык и даже сам стал иногда их употреблять. Но в глубине души он таил неприязнь к евреям. Когда развалится Советский Союз и начнется эпоха вседозволенности, этот негатив выползет из него наружу.

За столом все ждали, собственно, двух вещей: гефелте-фиш и анекдотов про Брежнева в исполнении дяди Миши. Бабуля охлаждала еврейский деликатес перед подачей и всегда выносила его после третьей рюмки, чтобы продлить томительное ожидание публики.

– Дядя Миша причмокивал от удовольствия и говорил:

– Муся, ты меня, конечно, извини, но твоя рыба "Фиш" – это дрек мит фефер (говно с перцем), а Лидусик готовит ее лучше, чем моя покойная мама.

Я внимательно слушала о чем говорят взрослые. И сидела тихо, ибо меня держали за общим столом ровно до того момента, как я начинала задавать вопросы. За цензурой неусыпно следила бабушка и лишь изредка, между сменой блюд, мне удавалось подслушать начало какого-то недетского анекдота.

Раскрасневшийся от армянского коньяка, дядя Миша Рондель терял бдительность и начинал рассказывать:

– Рабиновича вызвали в КГБ. Ему говорят: "У вас брат в Израиле". "Так я с ним уже двадцать лет не виделся и не переписываюсь"…

В этот момент бабушка закрывала мне уши и уводила в комнату поиграть.

– Бабушка, а что такое КГБ? А что такое Израиль? – Спрашивала я на ходу.

Бабушка всегда молчала.

В 1998 году мы поехали с мамой навестить могилки бабушки и дедушки. Я вглядывалась в надписи на серых памятниках и пыталась себе представить судьбы почивших в Бозе людей. Вот светлоголовый Сашенька, которому было отмеряно три годика. А вот памятник БрухеБоруховнеСмертенко, которая прожила, как смогла, семьдесят лет и два года. За углом могилки тети Муси и дяди Миши Ронделей.

У мамы корзинка с рассадой из огоньков и лопатка.

– Знаешь, Ната, бабушка и дедушка лежат рядом с соседями по Владимирской, – сказала она.

"И здесь коммунальная квартира", – подумала я.

В 1981 году мама решилась на второго ребенка. Что послужило мотивом в этом выборе, я так и не поняла, даже когда стала взрослой. Первые тяжелые роды, кесарево сечение, тесная квартира с родителями, муж "на хорошем счету", но без особых перспектив, да еще я со своими болячками.

Неужели это? Совет Министров СССР увеличил выплату на ребенка и продлил матерям декрет до полутора лет. В стране начался беби-бум. Бабушка извелась, узнав о маминой беременности. Когда она ждала меня, в доме были бесконечные скандалы. Во время второй маминой беременности бабушка демонстративно молчала. Практически постоянно.

В доме появился Славочка. Бабушка маленько оттаяла, увидев внука. Тем более, что ее дочь наконец смогла насладиться материнством. Славочку называли "крестьянским сыном". Толстый розовощекий младенец, который только ел и спал.

Я чувствовала себя старой забытой игрушкой.

– Посмотри, какие у Славочки губки махонькие, – закатывала глаза мама, достав налитую грудь из халата.

Молока у нее в этот раз было много. Бабушка умильно улыбалась. Я скручивала свои губы в трубочку или поджимала их, чтобы они выглядели поменьше, и так ходила весь день. Может, сейчас и мне обрыбится хоть клаптик маминой любви?

В феврале 1982 года мама записала меня в школу. Поскольку в садик я не ходила, то была "асоциальным" ребенком. Я не понимала, что меня ждет в школе, как пойдет учеба, с кем меня посадят за парту, подружусь ли я с одноклассниками, научусь ли я писать прописными буквами. Вместо того, чтобы успокоить меня, мама без конца произносила одну и ту же фразу: "Если будешь плохо учиться, я не буду тебя любить." Каждая моя четверка, каждая неудача потом отзывалась эхом этих слов.