Девушка сознательно отпрыгнула от дьявола-пророка на несколько метров.

– Что вы предлагаете? – испуганно обратилась к нему, догадываясь о намеках. Сейчас она ничего такого не хотела. Было поздно, была ночь, очень холодно. Бельский ее только пугал своими разговорами о живописи.

– Нам надо полюбить друг друга! – без стеснения и робости отвечал пламенно художник, верящий в свою звезду, который в глубине души называл себя «великим». – Ты меня понимаешь? Нам нужно переспать.

Только теперь осознал он, что, как и кому, он это сказал, но уже было поздно. Осталось только ждать, и реакция со стороны беззащитной и молодой натурщицы, «прислуживающей» у настоящего монстра (как она только сейчас поняла) не заставила себя долго ждать.

– Как ты мог такое придумать, произнести и предложить? Ты не такой, как все, думала я, теперь, мне стало ясно – я ошибалась. Может в натурщицы взял не ради картин, а ради полового, извращенного животного инстинкта? Что молчишь? Что, права? Ну, скажи, хоть что-то, только… не молчи… прошу тебя.

Кажется, она сдалась. Та, что секундой назад отстаивала свое достоинство и свою женственность, сейчас была готова, во имя славы и всеобщего признания, пожертвовать самым девичьим и дорогим, что имелось на ту пору. Александр никак не мог отреагировать, но это сделать пришлось.

– Нам надо полюбить не искусство, не кисточки и краски, ни натурщицу и художника, но людей; людей в нас самих; наши чувства и эмоции, тогда они полюбят нас, и только тогда у нас все выйдет.

Девушка с трудом переступила через себя; то ли Александр был не настолько убедительным, то ли ей было все это не по себе – неизвестно, но сказала она следующее:

– Невозможно в одном месте оставаться святым, а в другом быть настоящим дьяволом. Надо…

– Всегда оставаться человеком, – сказал он. – Это девиз не только живописи. Так устроен мир.

– Но не населения, – пребывая в бреду от услышанного, вымолвила натурщица.

– Как только кисточка зарисует последний пробел, картина забывает о красках. Она принадлежит не им, не творцу, но человечеству. И так со всеми и во всем.

– Что ты хочешь этим сказать?

Ничего не поняла юная натурщица, но Александр не стремился ей ничего объяснять, и, тем более – быть понят. Вместо объяснения, он сделал шаг назад. Он начал сызнова; с самого начала.

– Я согласен: женщина создана не для любви, но для вдохновения. Сколько раз я тебя любил глазами…

– Подбирай, пожалуйста, слова, – огорчилась модель.

– Нет, – исправился художник, – в хорошем смысле этого слова. Но этого, явно, мало, совсем недостаточно. Нам нужна страсть, нам нужна любовь, дабы увековечить наши имена в истории современной живописи.

– Ничего пошлей и глупого мне слышать никогда не приходилось. Чтобы получилась картина, чтобы ее оценили, художник и натурщица должны переспать? В своем ли уме?

– Согласен, глупо получается, подобные слова режут слух, но это… правда. Взять, допустим, историю. Сколько различных примеров. Тот же…

– Дальше я сама. Меня можешь не… Приду через неделю. Когда остынешь, когда соберешься, когда подтянешь не свой язык, а свою технику.

Она подалась прочь; он принялся за ней.

– Извини-извини. Глупость сказал. Извини. Ты права, будем работать больше, будем искать новые возможности. Прошу простить. Я сам не свой. Не понимаю, что на меня нашло.

Он вновь взял ее за руку, принялся поглаживать против маленьких, слегка видимых черных волосиков тоненькую холодную конечность. Она, подавшись на мимолетные ласки, в лицо ему нежно улыбнулась.

– У нас все получится. К любви надо не принуждать, не заставлять любить. Я – молодая и амбициозная девушка, красивая, как же без этого. Ты – молодой, горячий, талантливый. Длинные твои прямые волосы, глаза и руки могут подкупить не одну девушку.

– Я бегаю не за девушками, – сказал он. – Мне нужны натурщицы.

– Много? – спросила она.

– Только одна.

Он влюбленно поглядел на нее.

– Ты прекрасный, – сказала она. – Ты очень милый.

Почитатель Дега, он чем-то и сам был похож на него. Невысокий смугловатый лоб, на котором виднелось две-три морщинки, небольшой с выемкой нос, пухлые алые губы, маленький, почти детский, кругленький ротик, волевой подбородок, выступающие над верхней губой грубые, но одинокие черные волосики, и нежные, прямые, гладкие темные волосы, прикрывающие нежную кожу щек, спускающие до самого подбородка.

– Разве меня можно не любить?

– Любить можно! И я тебя люблю, – призналась девушка, – но не спать. Любить и спать – две разные вещи.

– Нам надо рисовать. Нам надо…

– Рисовать, – перебила его. – Вот иди, и рисуй. Поработай над деталями. А мне нужно позировать.

Впервые натурщица указывала художнику, что нужно делать, как правильно приняться за работу.

Окончательно убедившись в своем проигрыше, он, осознав, что был этим вечером неправ, и довольно груб, спросил:

– Ты придешь ко мне? Готова ли дальше работать со мной?

– Куда я денусь? Разве есть выбор? – спросила Ефимова Яна, его любимая натурщица. – Я в ответе за того, кому согласилась позировать.

Оценивши шутку, он потянулся к ее щеке, желая таким образом извиниться, но она, понявши сразу, что к чему, чего желает на самом деле, легко отстранилась.

– Тебе нравится Дега, ты наследуешь его повадки и технику. Благодаря тебе я также обретаю некий смысл жизни. У тебя все получится, ты обречен на успех, ведь мы, – так оно и есть, – те, в кого верим, и кого любим.

Он еще раз провел рукой по ее руке, пожелал доброй ночи, развернулся и пошел. Она долго смотрела ему вслед, до конца не сумевши разобраться в своих чувствах. С одной стороны – проводила много с ним времени, достаточно хорошо его знает, любила, в конце-концов, и отказала в том, о чем сама, где-то в глубине души, мечтала и изредка желала; с другой – будь все, как того он хочет, возможно ли задуманное, возможны ль их мечты? А почему, собственно и нет?.. Многие натурщицы вошли в историю не только как модели, но как любовницы великих, то почему она должна стать исключением? Она тоже – натурщица, и она тоже работает с художником, которого любит, который любит ее.

Запуталась окончательно девушка-натурщица в своих рассуждениях. И хотелось ей, и не могла…

Копия силуэта молодого Дега, ступавшего медленно в противоположную от мастерской сторону, становилась все меньше и меньше, и мельчала она до тех пор, пока плавные и четкие контуры улицы полностью эту копию не растворили в себе; пока целиком не потерялся он в неизвестности задумчивой улицы, покой которой охраняла свежая таинственность ночи.

                  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Фонарь

Разговаривать с женщиной, все равно, что заниматься с ней любовью.

Бальзак.

Без особого желания вышел он из маленькой комнатушки, нацепив на себя старые спортивные штаны, рубашку на голое тело, спортивную накидку и грубую толстовку; шапку забыл специально, – хотелось сегодня походить в капюшоне. В окне отображалось спокойствие и некая теплынь, но столбик термометра показывал минусовую температуру.

Три пропущенных от Ивана. Когда он звонил, задался Александр вопросом, ведь телефон всегда был при мне. Перезвонил он ему на улице, зашнуровав сильно ботинки, и поправив нижний край левой штанины.

– Алло. Да, привет. Только вот вышел, – доносилось в трубку. – Сколько нас будет? Ага, хорошо. – Спустя время. – Где встречаемся? Это потом. Все, договорились. До связи.

Он остановился, и как старичок, приблизив к себе телефон, стал вглядываться в экран, и водить по нему жирным большим пальцем. Когда все приготовления были сделаны, он достал из левого кармана толстовки красиво сложенные наушники белого цвета. Александр редко слушал музыку, редко когда его можно было увидеть с торчащими из ушей наушниками, но сегодня был один из тех немногих дней, когда он вспомнил о наушниках, и когда ему захотелось побыть с собой наедине, слушая музыку. Он осторожно раскрутил их, вставил одним концом в нужный разъем, а другими, пытаясь удобно попасть себе в уши, когда его остановил неизвестный женский голос.