Ночь, улица, фонарь, аптека,

                         Бессмысленный и тусклый свет.

                               Живи еще хоть четверть века –

                         Все будет так. Исхода нет.

                               Умрешь – начнешь опять сначала

                               И повторится все, как встарь:

                         Ночь, ледяная рябь канала,

                   Аптека, улица фонарь.

А. Блок.

            Стихотворение, как вступление

День морозный и тоскливый;

Ветви гнутся на ветру.

Целый мир такой счастливый,

И лишь я один грущу.

Оттого ли, что заплакан

Купол неба дождевой?

Или может, что приятен

Звук минувшего, порой?

Нет, увы! Я с сожаленьем

Оборачиваюсь вдаль,

И с прикрытым восхищеньем

Всем твержу: «Как жаль! Как жаль…»

«Счастья много не бывает», –

Вот в чем дело, милый брат.

Мне зимой не нужно мая,

Я и снегу буду рад.

И любить меня не надо,

Ведь разлюбишь, как его…

Никакой, коль, нет преграды,

Значит, нету ничего.

«Нежный», «ласковый», «хороший» –

Слишком много пустоты.

Кем являлся тебе в прошлом,

Тем мне вскоре станешь ты.

Я не твой, увы, любимый,

Как бы не было мне жаль.

Мир… – он сер, такой тоскливый,

И вокруг печаль… печаль…

К А Р Т И Н А П Е Р В А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

НОЧЬ

(Мы любим не тех)

Fare thee well! and if for ever

Still for ever, fare thee well.

                        Byron

«Мне очень приятно, дорогая Ирина, прочесть сообщение, в котором вы интересуетесь, почему я вас игнорирую, почему больше не пишу, почему больше не желаю и не намекаю о встрече. Здесь нет никакого секрета и, тем более, тайны, – все до банального просто: вам, как и вашей подруге при первой и, кажется, последней нашей встрече своим поведением, нелепыми рассказами и неоправданной алкогольной эйфорией дал ясно понять, что все это изначально было глупостью, радостной ошибкой, приятной минутной увлеченностью.

      Давайте начну сначала, и вы решите, хочу ли я уйти от ответственности за желание полюбить вас, или ответственным желаю стать за ваши беды и прочие огорчение, которые пришлось вынести вам по причине – увы! – той же. Не наше – мое знакомство с вами завязалось ровно три месяца назад. С вашей подругой Викторией, и по совместительству – моей бывшей одноклассницей – после четырех лет полного неведенья – начали, неизвестно почему, тесно общаться, хоть в школе подобного не наблюдалось, и, кажется, стали с тех пор хорошими друг для друга приятелями. После четырех лет она стала значительно красивей и женственней, чем была до этого, в школе. Она стала желанней и возможной, но только, признаться честно, не для меня. Не подумайте неправильно, дело исключительно во мне, – вовсе не в ней. Да, я всячески ее обхаживал, я всячески (по поводу, и без) делал различные комплименты, но на нее смотрел исключительно, как на друга, – ничего большего. Помнится случай, когда на пару хорошенечко набрались, и ей опасно было возвращаться домой, и тогда я отвел ее к себе. Вы можете думать о всяком (надеюсь, вы понимаете, намеки?) ведь о чем только не думают в подобном состоянии люди, слегка пригубившие, но вынужден вас огорчить, – вы ошибаетесь; вместо различных фривольностей, я уложил ее на кровать, взбил подушку, укрыл легким одеялом, и… все. Все! Верится с трудом, но это действительно так. Ничего другого не было, и быть не могло. Возможно, она на что надеялась, – не знаю, за нее говорить не приходиться, – но с ней так легко, свободно и предательски я не мог, и главное, не хотел поступать. На следующее утро, она, разумеется, ничего не помнила, и я ей ничего не сказал; ей стало стыдно за свое поведение, но вместе с этой стыдобой взросла небывалая гордость, и оправданное уважение к моей персоне, что не может меня, как человека не слишком яркой репутации, не радовать. Только тогда, и только в тот момент осознала, что из некогда распущенного и свободолюбивого мальчика, оканчивающего школу, вырос настоящий мужчина, по зубам которому все тяготы жизни и взрослые дьявольские искушения.

      Я, извините, немного отвлекся, но вы должны меня простить: я специально иду по порядку и издалека, дабы быть пред вами честным, чтобы вы имели хоть малейшее представление о том, что человек, не понравившийся вам изначально, не так уж и плох, и он имеет все основания любить, и вами быть любим.

      Встречаться после того случая стали мы еще чаще, и в один из таких вечеров, будучи в компании алкоголя, она заметила, что раньше подобным пристрастием к спиртному не отличался, и было время, – да-да, это не просто слова, – когда в пример ставили многим, на что я ответил: «Чем позже совершаются ошибки, тем реже таковыми они могут называться». К чему, собственно, я все это говорю, и что хочу этим сказать? Одна моя знакомая (имя Галина вряд ли вам о чем-то говорит) с таким огоньком в глазах рассказывала, как во время выпускного, оканчивая девятый класс, на небольшую компанию девушек прикупили две бутылки водки, три бутылки вина, и неведомо сколько пива; их, – по ее собственному выражению, – абсолютно не «вставило», что они были вынуждены пойти за добавкой. Со мной, как только окончилась история, и она успела засмеяться, смеялся весь тамбур. Смеялись мы не потому, что было смешно, смеялись от всей абсурдности и наивности услышанной истории. В девятом классе с таким размахом праздновать выпускной? – увольте! В девятом классе, как только прозвенел звонок, я поспешил к себе домой, собрал вещи, и сразу в деревню. Сколько меня ожидало работы, и различных мелких, но приятных домашних хлопот. На втором только курсе университета, как сейчас помню, пригубил стаканчик отменного грузинского коньяка, после которого, – вновь повторюсь, выпил всего-навсего одну рюмочку – отходил неделю.

      Насколько помню, – возможно, ситуация успела измениться в лучшую сторону (этого не знаю), – наши с Викторией матеря находятся между собой в некоторой конфронтации, но это не мешает мне дочь врага моей матери величать как друга, вместе с нею гулять и, если позволяют финансы, вести близкий к богемному образ жизни, вспоминая, иногда, забавные случаи из нашего недалекого школьного прошлого. Повторюсь, родители наши не переносят друг друга, в то время, как их дети часто встречались, и подолгу гуляли, вместе весело коротая прохладные деньки. Что-то в этом есть от Шекспира, не находите?

      Оставим это; перейдем теперь к самому главному, – к вам, дорогая моя Иринушка, но чтоб данное свершилось, я должен вновь обратиться к персоне Виктории. Не волнуйтесь. Пишу исключительно вам. Письмо адресовано Ирине. С Викторией мы только друзья. Между нами ничего не было, и быть не могло. Я ее любил как товарища, не больше. При последней встрече, – это случилось под конец последнего весеннего месяца, – мы вновь встретились; на этот раз не нужно было быть великим психологом, чтоб не заметить ее смены настроения, ее грусти, болезненной печали, и легкую тревожность. Она старалась улыбаться, она старалась быть веселой, но глаза не скроют того, о чем пытается сказать сердце. С безвольным глотком прохладного пива ей постоянно нужно было поглядеть в телефон. Я понимаю, если раз, второй, но ведь так продолжалось бесконечно: третий, пятый, десятый; я не сдержался, и набрался храбрости спросить, что же все-таки произошло. Никакого внимания. Тогда я быстрым движением руки выхватил устройство, и пригрозил выбросить его в ближайшую урну, если не узнаю причины тревожного состояния моего товарища. Она спокойно на меня поглядела, и тихо произнесла: «У подруги проблемы!» Я отдал телефон, и уже с ее рук увидел тот милый профиль, из-за которого обыкновенным спокойствием не мог наслаждаться на протяжении долгого времени.