Глаза магистра, казалось, метали молнии, а лицо оживилось пылкостью и энергией, которую никто и не предполагал увидеть в его преклонные годы.

Орден был притягательным магнитом для любого пылкого воображения своей таинственной организацией и сильным, сплоченным духом, который укреплял тело и ободрял его рыцарей. За этим могущественным и единым братством было сложно разглядеть нечто большее, чем нерушимую силу и мужество, особенно для неопытной юности, поскольку в этом возрасте все верят только в свою отвагу и силу воли, вот почему дон Альваро и не мог отреагировать иначе как:

– Дядя, вы думаете, что есть награда, уготованная Всевышним в этой двухвековой битве, что ведется в честь его имени? Так далеко от вашего дома, как только можно представить?

– Мы – те, – ответил старик, – кто не отвернется от Него, и потому мы превратились в яблоко раздора и осуждения. А я, – продолжил он с горечью, – умру вдали от своих, не заслонив их щитом моей власти, и венцом моих последних дней будут одиночество и изгнание. На все воля Божия, но все, кому уготована участь тамплиера, погибнут так же, как и жили, верные отваге и далекие от недостойной их слабости.

В это время колокол в крепости возвестил время общего сбора. Его мрачное и меланхоличное звучание, разливаясь в тишине и дробясь о скалы, затихло вдалеке, смешав свой рокот с протяжным гулом реки.

– Час последней молитвы и покоя, – сказал магистр. – Иди, собирайся и подготовься к завтрашнему путешествию. Наверное, я позволил тебе увидеть чрезмерную слабость, что таится в этом старческом сердце, но Иисус тоже скорбел перед своей кончиной и сказал: «Отец мой, если это возможно, да минует меня чаша сия!». Впрочем, не зря я магистр и духовный отец всех рыцарей храма в Кастилии. В час испытаний ничто не ослабит мой дух.

Дон Альваро проводил своего дядю в его апартаменты. И, поцеловав его руку, направился к себе, где после стольких тревог его наконец сморил сон, наполненный странными сценами и впечатлениями этого дня.

Рыцарство Храма Соломона было рождено в пламени крестовых походов, а самопожертвование и скромность, которые им предписывал устав, продиктованный энтузиазмом и горячим рвением Святого Бернарда, заслужили уважение и одобрение всего мира. Воистину тамплиеры были вечным живым символом той благородной идеи, что обратила к Гробу Господню взоры и сердца всего христианского мира. В своей войне с неверными они не давали передышки ни себе, ни им и никогда не обращались в бегство даже перед заведомо превосходящими силами врага, словно были они несметным рыцарским воинством, что погибает на поле битвы. Высадившись в Азии, паломники и воины-новобранцы обнаруживали там знамя Храма, под защитой которого доходили они до Иерусалима, избегая опасностей столь рискованного пути. Для храмовников были одинаково недоступны как покой монаха, так и мирская слава и воинские почести, и вся их жизнь была соткана из усталости и самопожертвования. Европа, оценив по достоинству заслуги ордена, в котором изначально было столько же героев, сколько и воинов, стала осыпать их почестями, привилегиями и богатствами, что сделало их влияние могущественным и устрашающим, поскольку размер их владений, как упоминал дон Родриго, достиг девяти тысяч подворий с соответствующим количеством рыцарей и других вооруженных людей.

Как бы то ни было, все неизбежно разрушает время. Богатство, что сделало высокомерными скромных, хрупкость человеческой природы, что, в конце концов, устала от нечеловеческих усилий, ожесточение, вызванное неудачами в Святой земле, взаимные раздоры с госпитальерами ордена Святого Иоанна со временем запятнали страницы истории тамплиеров, столь чистые и сияющие вначале. Падение с той высоты, на которую подвиги и достоинства вознесли их, было сильным и болезненным. С потерей Сен-Жан д´Акр угасло пламя крестовых походов, чей огонь привел тамплиеров к росту и процветанию, и звезда рыцарей Храма начала меркнуть. Воспоминания о своих ошибках, зависть, которую вызывало их богатство, да опасения, которые внушало их могущество, вот и все, что привезли они из Палестины, родины, их усыновившей и породившей их славу. Возвращение в старую Европу для душ, привыкших к грохоту войны и бесконечной суете военного лагеря, стало ссылкой в глушь и пустыню.

Справедливости ради надо сказать, что опасения монархов были небезосновательны, и ярким тому примером были тевтонские рыцари, которые, вернувшись в Пруссию с гораздо меньшими силами и не столь многочисленным войском, как у тамплиеров, тут же образовали государство, чья слава и мощь продолжает расти и в наши дни. Несомненно, они уступали в количестве, но их гордый и решительный дух, сильная и сплоченная организация, военный опыт и рыцарская конница с лихвой компенсировали численное преимущество медленных и неповоротливых войск, что могла им противопоставить феодальная Европа.

Филипп Красивый, король Франции, представляя себе все эти риски, в качестве политической меры их предотвращения стремился получить контроль над орденом, который до сих пор носил заморское имя. Полученный им отпор[2], наряду с алчностью, которую пробудил в нем вид богатств тамплиеров в те дни, когда они оказывали ему поддержку против народных волнений[3], подтолкнули мстительную душу короля на те чудовищные преследования, которые навсегда останутся несмываемым пятном на его репутации. Папа римский, который являлся единственным органом правосудия для церковной организации и должен был противостоять незаконному вмешательству светской власти, не осмелился выступить против короля Франции, напуганный заточением своего предшественника Бонифация, отречения которого столь яростно добивался Филипп, в своей собственной резиденции на церковном соборе[4].

Вот почему многие, особенно среди церковников, видевших, как слабо глава церкви защищает дело тамплиеров, склонялись к худшему. Как обычно бывает, гнусные и чудовищные наветы Филиппа с каждым днем приобретали все больше популярности и обрастали новыми подробностями среди суеверной и кровожадной черни.

Несмотря на то, что продолжающаяся война с сарацинами еще как-то поддерживала в испанских храмовниках строгость и безупречность нравов, своим существованием обеспечивая их делом доблестным и благородным, которого были лишены тамплиеры во Франции, недостатки, последовавшие за изменением устава ордена[5], не остались незамеченными и на нашей родине. Кроме того, храмовники были орденом иностранным, чья штаб-квартира находилась в дальних краях, в то время как возрастали слава и репутация таких орденов, как Калатрава, Алкантара, Сантьяго, стихийные побеги которых проросли на местной почве испанского рыцарства и могли восполнить пустоту, оставленную их братьями в отрядах христиан. Таким образом, орден Храма проигрывал в сравнении с остальными, а зная тесные связи в братстве, трудно было остаться в стороне от обвинений французского двора. Конечно, тамплиеры в Испании были чуть более уважаемы и чуть менее ненавидимы, чем в других странах. Но при этом они не переставали быть объектом зависти и алчности для сильных мира сего и неприязни со стороны простонародья, теряя могущество и влияние на фоне той нравственной заразы, которая разъедала орден изнутри.

Эти рассуждения, которыми мы рискуем утомить наших читателей, объясняя стремительный взлет и внезапное падение ордена тамплиеров, также неоднократно приходили на ум рассудительному магистру Кастилии. Они-то и были причиной меланхолии и тяжких раздумий, о которых мы упоминали, хотя большинство его подчиненных объясняли его состояние той глубокой набожностью, которая всегда отличала магистра. Дон Альваро, более горячий и легкомысленный, как мы уже демонстрировали, не смог понять причин уныния такого умного и отважного человека, как его дядя, поэтому, немного приободрившись в своих тревогах и не задумываясь о рисках, что угрожали его доблестным союзникам, на следующий день он уже был на пути в Карраседо. От предстоящей беседы с настоятелем зависели самые светлые надежды его жизни, поскольку аббат, как духовник семьи Арганса, имел большое влияние на главу семьи. С другой стороны, его светская власть давала немало преимуществ и также заслуживала уважения. Кроме командорства Понферрада, никто не мог ни сравниться богатством, ни распоряжаться большим количеством вассалов, чем этот знаменитый монастырь.