Граф хотел было возразить ей, но попрощался, высокомерно сжав губы, и, поднявшись, удалился, сбитый с толку больше голосом собственной совести, нежели вспышкой гнева доньи Беатрис. Тем не менее присутствие дона Алонсо и остальных кабальеро быстро вернуло его в привычное состояние, и он заявил, что нет никаких помех, препятствующих тому счастью, которое он представляет себе в объятиях сеньоры, являющейся образцом красоты и благоразумия. Сеньор де Арганса, услышав это, решил, что, возможно, намерения дочери изменились, и поспешно вошел в комнату для посетителей.

Девушка все еще стояла у решетки, и ее лицо пылало от гнева, однако при виде входящего отца, который, несмотря на всю свою суровость, был очень дорог ее сердцу, ужасное настроение сменилось невероятной нежностью. В порыве она упала перед ним на колени и, протягивая руки сквозь прутья решетки и заливаясь слезами, горько воскликнула:

– Отец, отец мой! Не отдавайте меня этому недостойному человеку! Не низвергайте меня в пучины отчаяния и ада! Помните, что вы будете в ответе перед Богом и за мою жизнь, и за спасение моей души!

Дон Алонсо не чувствовал неискренности графа, поскольку со своим прямодушным нравом сам вовсе не умел лицемерить, а потому пришел к выводу, что тактичность и учтивость де Лемуса помогли уговорить его дочь, и, хотя и не осмеливался этому поверить, подобная мысль укрепила его дух больше, чем он сам мог ожидать. Поэтому он был неприятно удивлен, увидев слезы и отчаяние доньи Беатрис. Тем не менее он мягко сказал:

– Дочка, уже ничего нельзя изменить. Если для тебя это – жертва, мужественно соверши ее и смирись. Через три дня вы обвенчаетесь в часовне нашего дома со всей приличествующей случаю торжественностью.

– О, сеньор! Подумайте хорошо! Дайте мне хотя бы еще немного времени!

– Я уже подумал, – ответил дон Алонсо, – и срок вполне достаточен для того, чтобы вы исполнили отцовскую волю.

Тогда донья Беатрис встала, обеими руками убрала волосы со своего божественного лица и, устремив на своего отца решительный взгляд, глухо произнесла:

– Я не могу вам в этом подчиниться и у алтаря скажу – «нет».

– Только попробуй, неблагодарная! – ответил сеньор де Арганса, выходя из себя от ярости и злости. – Тогда мое проклятье упадет на твою непокорную голову и испепелит тебя, как огонь небесный. Ты покинешь отчий дом, сгибаясь под его бременем, и словно Каин будешь скитаться по земле.

С этими страшными словами он, не оглядываясь назад, покинул комнату для посетителей. Донья Беатрис, заметавшись по комнате словно безумная, упала на пол с громким стоном. Ее тетя вместе с другими монахинями прибежали на шум и помогли ее верной служанке отвести сеньору в келью.

Припадок у несчастной сеньоры был довольно продолжительным и потребовал много забот от усердных монахинь, но в конце концов она пришла в себя, в основном благодаря своему крепкому здоровью. Поначалу она смотрела вокруг испуганными глазами, однако постепенно, ценой больших усилий она обрела необходимое спокойствие, чтобы попросить оставить ее наедине со своей служанкой на тот случай, если что-либо понадобится. Настоятельница, которая хорошо знала, что ее племянница не любит демонстрировать свою слабость на глазах у посторонних, поспешила удовлетворить ее просьбу, напоследок сказав несколько слов утешения и нежно обняв ее.

Как только монахини вышли, донья Беатрис с ловкостью косули поднялась с кровати и, закрыв дверь изнутри, повернулась к своей изумленной горничной и поспешно произнесла:

– Они хотят насильно притащить меня к алтарю, чтобы я солгала перед Богом и людьми! Ты знаешь это, Мартина? А мой отец угрожал мне проклятьем, если я буду сопротивляться! Все, все покинули меня! Послушай, нужно выбраться отсюда! Нужно, чтобы он узнал об этом, хотя, возможно, и он покинул меня, а тогда только Бог спасет меня в своем царствии небесном.

– Успокойтесь, сеньора, ради всего святого! – в замешательстве ответила девушка. – Как вы собираетесь выбираться отсюда, когда здесь такие стены и столько решеток?

– Нет, я – нет, – ответила донья Беатрис, – потому что меня точно будут искать и схватят, зато ты можешь пойти и рассказать ему о той ситуации, в которой я оказалась. Придумай что-нибудь… Даже если это будет ложь, ты же уже видела, как мужчины обманывают и творят несправедливость. Что такое? – добавила она нетерпеливо, заметив, что Мартина продолжает молчать. – Куда подевались твои бойкость и сообразительность? У тебя нет причин, чтобы сходить с ума, как я.

Пока она все это говорила, Мартина беспорядочно меряла комнату шагами и бормотала что-то неразборчивое. Вдруг лицо девушки оживилось, словно ей в голову пришла какая-то мысль, и она радостно воскликнула:

– Есть хорошая идея, сеньора! Этой же ночью я выйду за стены монастыря и помогу вам. Но ради Бога и святой девы Энсины – постарайтесь успокоиться, потому что иначе вы себя убьете, и тогда, ей-богу, все получится ровно наоборот.

– Что ты собираешься сделать? – спросила ее хозяйка, изумленная как этой внезапной переменой, так и уверенностью девушки.

– Сейчас, – ответила та, – когда привратница пойдет готовить лампады для обители, я задержусь ненадолго у ворот, ну а дальше – это уже моя забота. Вы только не пугайтесь, когда я начну кричать и совершать безумства.

Сказав это, она выбежала из кельи, подпрыгивая как козочка, даже не попрощавшись со своей сеньорой. Ее предостережения определенно были небесполезны, поскольку через какое-то время по обители начали разноситься такие громкие крики и рыдания, что все монахини переполошились и вышли посмотреть, кто же является причиной этого шума. Это была ни больше, ни меньше как наша Мартина, которая с выражением лица и манерами заправской актрисы кричала истошным голосом:

– О, мой отец! Бедная я, несчастная, остаюсь без отца! Где же мать-настоятельница, которая позволит мне повидать отца перед смертью?

Бедная привратница следовала за ней, ошеломленная так, будто увидела ураган, налетевший сразу же, как только она отошла от своей двери.

– Но, девочка, – спросила она у горничной, – кто принес тебе эту плохую весть? Ведь когда я вернулась, я не видела и не слышала никого за воротами.

– Кто еще это мог быть, как не Тирсо, пастух моего зятя, – ответила та с неподдельной скорбью в голосе. – Он, бедолага, бежал сломя голову в Карраседо, чтобы попросить у аптекаря какое-нибудь средство для отца. Хорошо еще, что он забежал сюда по дороге! Но где же мать-настоятельница?

– Здесь, – ответила та, выйдя на шум, – но неужели ты собираешься идти прямо сейчас, когда солнце уже почти село?

– Да, сеньора, прямо сейчас, – ответила девушка торопливо, – потому что утром может быть уже поздно.

– И ты оставишь свою сеньору в таком состоянии? – удивилась настоятельница.

Донья Беатрис, которая тоже уже была там, ответила, опустив глаза и наклонив голову, чтобы спрятать лицо, горящее от первого обмана в ее жизни.

– Позвольте ей пойти, тетушка, поскольку бог даст ей еще много хозяев в ее жизни, а отца он дал ей лишь одного.

Тогда настоятельница согласилась, но ввиду позднего времени настояла, чтобы ее сопровождал сборщик монастырской ренты. Мартина хотела было избавиться от нежелательного свидетеля, но здраво рассудила, что отправляться в одиночку – значит дать повод для подозрений, рискуя потерять последний шанс для спасения своей обожаемой сеньоры. Поэтому она поблагодарила игуменью и, пока вызывали сборщика, удалилась со своей сеньорой в келью, чтобы подготовиться к неожиданному путешествию. Донья Беатрис спешно набросала несколько строк: «Дон Альваро, через три дня меня отдадут замуж, если вы или сам Бог не воспрепятствуете этому. Поступайте так, как велит вам ваша честь и моя, поскольку этот день станет для меня днем моей смерти».

Не успела она запечатать письмо, как пришли сказать, что сопровождающий Мартины уже ожидает ее, поскольку служители монастыря жили в домах неподалеку и были всегда под рукой. Донья Беатрис дала несколько золотых и серебряных монет своей служанке и наказала возвращаться поскорее, поскольку даже если она и может примириться с выдуманным поводом, ее благородная душа не способна внести свой вклад в то, чтобы этот обман не раскрылся.