Сказав это, разгневанный, дон Алонсо вышел из комнаты, сердито хлопнув дверью, и оставил мать и дочь одних. Повинуясь внезапному порыву, они бросились в объятия друг друга. Донья Бланка тут же разразилась слезами, а донья Беатрис, преисполненная внутреннего мужества, с трудом их сдерживала. В благородных душах несправедливость пробуждает силы, о существовании которых они и не подозревали, и в тот момент девушка это прекрасно почувствовала. У нее было достаточно великодушия и уважения к своему отцу, чтобы не представлять все так, что она полюбила дона Альваро, поскольку изначально все склонялось к тому, что именно он станет мужем, выбранным для нее ее семьей. Но сам этот заговор молчания способствовал тому, чтобы она почувствовала себя оскорбленной до глубины души. Однако отчаяние ее матери, которая не переставала рыдать, крепко прижимая дочь к себе, надломило ее мужество.

– Доченька моя, доченька, – произнесла она, когда слезы наконец позволили ей говорить, – как ты осмелилась так перечить отцу, если никто не может выдержать даже его взгляд?

– Это, наверное, и говорит о том, что я его дочь, и унаследовала силу его характера.

– Несчастная я женщина! – воскликнула донья Бланка, бурно выражая свое горе. – Из-за своей глупой осторожности я лишила тебя тихой гавани семейного счастья, а себя – возможности наслаждаться им, сидя на берегу.

– Матушка, – сказала девушка, вытирая ей слезы, – вы всегда были так нежны и ласковы со мной. Наше будущее – в руках Господа, успокойтесь и позаботьтесь о своем здоровье. Бог даст нам силы, чтобы пережить разлуку, и, кроме всего прочего, я молода и здорова.

Мысль о том, что она расстанется со своей дочерью, которую не отпускала от себя ни на миг и которая исчезнет из ее жизни вот так, в одно мгновение, повергло мать в такую пучину тоски и печали, что донья Беатрис пришлось приложить все силы своего сердца и ума, чтобы успокоить ее. Донья Бланка, которая в силу своего мягкого и доброго характера привыкла уступать во всех жизненных ситуациях и чей собственный брак начался с подобного, хотя и гораздо меньшего самопожертвования, чем требовалось от ее дочери, хотела сказать ей что-то, но не осмелилась. На прощание она спросила:

– Но, дочка, не лучше ли было все-таки уступить?

Донья Беатрис, красноречиво посмотрев на мать, ничего ей не ответила, а просто обняла ее и пожелала хороших снов.

Сцена, которую мы только что описали, вызвала большое беспокойство в душе сеньора де Арганса, поскольку стало ясно, насколько глубоко пустила корни в сердце его дочери эта злополучная страсть, которая расстроила все его честолюбивые планы. Он не привык к тому, чтобы ему перечили, и тем более не ожидал этого со стороны собственной дочери, бывшей до сих пор образцом покорности и уважительности. Его гордость была в высшей степени уязвлена, даже если в глубине души, казалось, он был счастлив иногда обнаружить в близком человеке такое благородное мужество, выдержку и столь возвышенные чувства. Тем не менее, чтобы сохранить в целости и сохранности свой отцовский авторитет, по прошествии двух дней он решил отправить донью Беатрис в монастырь Вильябуэна. Он надеялся, что уединенность самого места, живой пример послушания, свидетелем которого она будет на каждом шагу, и особенно пример ее благочестивой тети поспособствуют изменению настроений в ее душе.

Чем сильнее дон Алонсо стремился сохранить мотив своего решения в тайне, тем более очевиден он становился как для семьи, так и для всей усадьбы. А поскольку все обожали донью Беатрис – это великодушное и доброе создание, день ее отъезда стал днем всеобщей печали и уныния. Даже Мендо, поддерживавший замыслы своего хозяина и защищавший графа де Лемуса, едва мог сдержать слезы. Дон Алонсо, борясь с одолевавшим его раскаянием, сдержанно давал понять, что отсутствие доньи Беатрис продлится всего несколько дней и не несет никакой иной цели, кроме как удовлетворить желание настоятельницы монастыря Вильябуэна провести несколько дней в компании своей племянницы. Но поскольку домочадцам сердце подсказывало прямо противоположное, усилия сеньора оказались напрасны.

Донья Беатрис попрощалась со своей матерью в дальних комнатах, где их никто не мог увидеть, а потому не смогла сохранить присутствие духа, и ее отчаяние было столь же безудержно, сколь сдержанно оно было до этого. Сердце каждой матери обладает нечеловеческой силой, и это хорошо продемонстрировала донья Бланка, которая на этот раз стала утешением и поддержкой для своей дочери. Наконец донья Беатрис разжала объятья матери и, высушив слезы, спустилась во двор, где дожидались почти все вассалы ее отца. Она предстала во всем сиянии своей красоты: ее величественная, гордая фигура была подчеркнута темным платьем, прекрасные заплаканные глаза излучали свет, подобно солнечным лучам, пробивавшимся после грозы сквозь влажные ветви деревьев. Большинство этих бедных людей, которым донья Беатрис всегда помогала в их бедах и невзгодах, появляясь в их домах, словно ангел утешения и покоя, со слезами бросились ей навстречу, целуя кто ее руки, кто подол платья. Девушка постаралась мягко освободиться от них, с помощью растроганного Мендо села на свою белую лошадку, в прощании протянула руки к своим вассалам и выехала из усадьбы, не говоря ни слова, поскольку с самого начала в горле ее стоял ком.

Сельский воздух постепенно восстановил ее спокойствие. Свиту ее отца, ехавшего немного впереди, как бы демонстрируя свое недовольство, хотя в действительности просто скрывая свои эмоции, составляли старый Нуньо на своей охотничьей лошади, но в этот раз без сокола и собаки, толстый Мендо, который выглядел расстроенным, и Мартина, горничная доньи Беатрис, белокурая голубоглазая крестьянка, милая и жизнерадостная, со смешливым, умным лицом. Поскольку она, к ее великому удовольствию, должна была сопровождать свою сеньору и служить ей во время пребывания в монастыре, нам доподлинно неизвестно, это ли обстоятельство больше влияло на плохое настроение конюшего или та ревность и досада, которую вызвал Миллан, оруженосец дона Альваро, поскольку Мендо имел слабость любить Мартину. Спустя некоторое время донья Беатрис обратилась к сокольничему, который почтительно ехал чуть сзади.

– Приблизьтесь, добрый Нуньо, я хочу поговорить с вами. Вы – самый старый слуга нашего дома и хорошо знаете, как я вас ценю.

– Да, сеньора, – ответил он неуверенным голосом. – Кто бы сказал мне тогда, когда вы в детстве играли с моими соколами и собаками, что наступят такие дни.

– Придут и другие, еще хуже, бедный мой Нуньо, если те, кто любит меня, не помогут мне. Ты знаешь, о чем речь, и больше всего я боюсь, как бы эта неуместная заботливость моего отца не заставила меня взять в мужья человека, ненавистного всем. Если бы у меня были родственники, я могла бы обратиться к ним за помощью, но, к сожалению, я последняя в нашем роду. Раз так, самое время просить защиты у него: ну, вы меня понимаете. Вы осмелитесь передать ему мое письмо?

Нуньо промолчал.

– Подумайте, речь идет о моем счастье в этой жизни и, возможно, в другой жизни тоже. Способны ли вы отказать мне?

– Нет, сеньора, – ответил слуга решительно, – давайте письмо, и я доставлю его, даже если мне придется пересечь всю страну мавров. Конечно, если хозяин узнает об этом, он прикажет пригвоздить меня к позорному столбу и высечь, а в худшем случае выгонит меня. Но надеюсь, что дон Альваро, столь добрый и благородный, не откажет мне в местечке в своем замке, где я мог бы заботиться о соколах и кречетах. Все в руках божьих, а он прекрасно видит, что я делаю то, что должен сделать.

Растроганная донья Беатрис передала письмо, но не успела даже поблагодарить его, поскольку Мендо и Мартина поравнялись с ними в этот момент. Так они продолжили в тишине свой путь вдоль берега реки Куа, где раньше стоял монастырь Святого Бернардо, собрат монастыря в Карраседо, в котором когда-то были монахинями две особы королевской крови. Монастырь исчез, но городок Вильябуэна, рядом с которым он располагался, до сих пор продолжал существовать и жил своей безмятежной жизнью у подножия холмов, засаженных виноградниками. Его окружали пастбища, огороженные тополями, и сады, полные фруктовых деревьев. Река обильно орошала эту плодородную землю, которую природа, казалось, щедро одарила одной из своих самых восхитительных улыбок.