Немцы же прекрасно знали о русской группировке и маневрировании, так как каждый день читали расшифровку русских переговоров по телеграфу. Русские данной возможности были лишены: радиосвязь в русской армии вообще являлась новинкой, а немцы в начале войны активно использовали телефонную сеть Восточной Пруссии. Наконец, и в организационном отношении, как пишет Т.В. Алексеев, «радиовооружение русской армии было рассчитано в основном на обеспечение связи в высших звеньях управления, и то рассматривалось как дублирующее. В системе низовой связи использование радиосредств вообще не предусматривалось»[186]. Понятно, что в условиях временного цейтнота радио стало использоваться командармом-2 в качестве основного средства связи.
Предвоенное понимание радиосвязи в качестве дублирующего стало одной из причин нехватки квалифицированных специалистов в армейских штабах и, главное, причиной отсутствия надежного шифра. Единственное орудие разведки в руках русского командования – конница, как выше было неоднократно показано, по самым различным причинам использовалась не по назначению, а ведь «никакой другой род войск не находится в такой степени в зависимости от сочувствия местного населения, как конница». Описывая события гражданской войны в США 1861–1865 гг., А.А. Свечин уделяет особое внимание сочувствию местного населения приграничной территории в районе противоборства главных армий – на вашингтонском направлении, в пользу южан. В частности, «южане привыкли одерживать успехи на своей территории, где их конница, опираясь на сочувствие и агентов среди местных жителей, раскрывала им полную картину движений и намерений неприятеля. Таланты Ли особенно ярко развертывались приблизительно в такой же обстановке, как и таланты Людендорфа в Восточной Пруссии в 1914 году, когда русский радиотелеграф раскрывал немецким штабам все приказы, отдаваемые русским войскам»[187]. Неблагоприятный организационный фактор затмил собой наличие современного оборудования, которое в высших штабах присутствовало, но не могло быть использовано наиболее эффективным образом, с сохранением в тайне секретных сведений о передвижении русских соединений в операции.
В сложившейся обстановке дать победу русским могло либо резко невыгодное для немцев соотношение сил, либо непредсказуемые в положительную для исхода сражения сторону действия со стороны русских военачальников. Следовательно, многое зависело от штаба фронта и лично главкосевзапа. Генерал Жилинский не поощрял инициативы, преследуя любые намерения командарма-2 о перемене направления маневра. Жилинский должен был обеспечить давление 1-й армии на германские тылы, чтобы получить победу образца Гумбиннена, когда едва ли не определяющей причиной отступления 8-й германской армии стало известие о вторжении 2-й русской армии, угрожавшей тылу немцев. Напротив, главкосевзап приковал 1-ю армию к Кенигсбергу, что соответствовало и намерениям командарма-1, так как П.К. Ренненкампф, как честолюбивый карьерист, твердо знал, что награда за взятие Кенигсберга будет выше, нежели любая полевая победа. Так было принято в русской армии того периода, и потому Ренненкампф не проявил инициативы (и без того преследуемой штабом фронта) по преследованию противника после Гумбинненской победы.
Но все-таки в ситуации, когда исход операции на победу или поражение висел на волоске, все могло измениться в каждый следующий момент. А потому каждая из сторон имела свой шанс в борьбе. Последней возможностью избежать если не поражения, то разгрома мог стать своевременный поворот на юг 13-го армейского корпуса, все-таки занявшего 14 августа Алленштейн. Комкор-13 Н.А. Клюев, выйдя на железную дорогу, сумел разъединить охватывающие немецкие крылья, и, удержись 1-й и 6-й корпуса еще на день, сражение наверняка было бы выиграно русскими (или, по меньшей мере, не проиграно в столь катастрофическом варианте). К тому времени подошли бы и передовые корпуса 1-й армии, уже выдвигавшейся на соединение со 2-й армией.
Действительно, тот факт, что русские заняли Алленштейн, означал, что отныне 8-я германская армия оказалась раздробленной на две части: 1-й резервный и 17-й армейский корпуса к востоку от Алленштейна, и все прочие войска – к западу. Перенос удара главной русской группировки против одного из германских флангов позволял нанести немцам поражение поодиночке. Но такой вариант был возможен лишь в том случае, если бы устоял хотя бы один из русских флангов. То есть теперь уже немцы попадали в «мешок», но только в том случае, если бы удержались фланговые корпуса 2-й армии и своевременно на помощь подоспели бы дивизии двух армейских корпусов 1-й армии.
Предпочтительнее было выбрать тот вариант, когда русские стали бы наступать на своем правом фланге. Прежде всего, потому, что в таком случае германские 17-й армейский и 1-й резервный корпуса не имели бы ни единого шанса выбраться из «котла». Во-вторых, потому, что «котел» захлопывали бы войска 1-й русской армии, двинувшиеся на соединение с 2-й русской армией 18-го числа. Продержись центр 2-й армии еще день-два, и судьба могла бы повернуться спиной уже к немцам. А с выигрышем борьбы за Восточную Пруссию решалось очень и очень много задач, поставленных перед действующей армией военно-политическим руководством страны.
Ирония судьбы, что задача, поставленная штабом фронта перед 2-й армией – перерубание железнодорожной магистрали Алленштейн – Остероде – Дейч-Эйлау – была выполнена в тот момент, когда операция уже была проиграна. Удержание Алленштейна подразделениями 13-го армейского корпуса, при условии устойчивости правого фланга – 6-го армейского корпуса, – означало бы, что русские успешно захлопывали «мешок» вокруг двух германских корпусов, одновременно перейдя к оборонительным действиям по внешнему краю окружения – с западной стороны. Это позволяло сдержать натиск немецких 1-го и 20-го армейских корпусов, поддерживаемых сводными гарнизонами из крепостей.
Войскам 1-й армии оставалось 2–3 перехода, которые могли быть преодолены в полтора суток, после чего победа в Восточно-Прусской наступательной операции представлялась бы несомненной. А крупных сил для деблокады окруженной группировки у командования 8-й германской армии – Гинденбурга и Людендорфа – не было. Анализируя варианты различных действий русского командования в момент кризиса операции, отечественный ученый, участник войны, справедливо пишет: «Достаточно было, в чем можно убедиться из сопоставления стратегического положения сторон, чтобы счастье изменило немцам хоть на малую долю хотя бы на одном из участков фронта, и победа Гинденбурга у Танненберга обратилась бы для него в катастрофу»[188].
Однако времени у русских военачальников, загнавших самих себя в жесточайший цейтнот, не оказалось – к 15 августа «практически центр и каждый фланг 2-й армии действовали уже трое суток по собственному усмотрению, не считаясь с положением соседей и не имея связи»[189]. Теперь оставалось только отступать. Однако командарм-2 А.В. Самсонов, рассчитывая на то, что после отстранения генерала Артамонова 1-й армейский корпус все-таки заслонит левый фланг армии, не решился на немедленный отвод центральной группы, и 13-й армейский корпус целый день простоял без движения. Пока 15-й армейский корпус Н.Н. Мартоса и 23-й армейский корпус К.А. Кондратовича в упорных боях теснили германский 20-й корпус, 13-й армейский корпус спокойно продвигался вперед, занял Алленштейн и только теперь был остановлен для оказания поддержки соседям.
Надо сказать, что отсутствие перед генералом Клюевым значительных неприятельских сил не повлияло на комкора-13 в смысле осторожности, и 13-й армейский корпус в итоге оторвался от общего фронта движения, потеряв непосредственную связь с соседями. В довершение прочего, когда авиационная разведка корпуса обнаружила двигавшиеся с востока к Алленштейну войсковые колонны, то Клюев принял их за 6-й армейский корпус, хотя в действительности это были авангарды германского 1-го резервного корпуса.
