– А он к нам надолго? – дурашливо спросил кто-то с последних рядов.

– Думаю, да, – ответил Непогодин глубоким бархатным голосом. – До тех пор, по крайней мере, пока не закончу писать диссертацию, а она еще даже не начата…

По аудитории прокатилась волна смеха, чувству юмора историка был поставлен «зачет». Но декану поведение присутствовавших не понравилось:

– Что-нибудь еще? – сделав «зверское» лицо, Колобок осмотрел задние ряды, словно выискивая взглядом наглеца, осмелившегося задать не слишком корректный вопрос.

Ответом послужила тишина.

– Отлично. Тогда я удаляюсь. – Он ободряюще кивнул Непогодину и вышел из кабинета…

…Все оставшееся после занятий время я думала о новом преподавателе, пусть исподволь – мешали дела, но чуть ли не постоянно. И вот бесконечно тянувшийся день, наконец, закончился. Свернувшись калачиком на узкой казенной кровати, я воскресила в памяти сегодняшние события. Перед моим мысленным взором снова возникло холодное прекрасное лицо.

Теперь меня ничто не отвлекало от мыслей о нем, и мысли эти были почему-то грустные. Дело в том, что Александр Дмитриевич Непогодин вызывал во мне ощущение присутствия… чего-то неземного. И причиной тому была не только его особенная красота. Может, я излишне идеализирую, но он действительно показался мне слишком уж совершенным, без единого изъяна. А таких людей, к сожалению, не бывает…

Для меня в этом человеке таилось что-то, не поддающееся объяснению. В нем, несомненно, была какая-то загадка, и даже не одна. Взять, к примеру, отсутствие мимики. Ни одна мышца на лице, ни один жест не выдавали его эмоций, модуляции голоса тоже оставались неизменными. Историк читал лекцию, как автомат. Было очень интересно слушать, но как-то чересчур официально звучали произносимые им фразы, слишком уж он был сух и сдержан. За неполных полтора часа Александр Дмитриевич так ни разу и не улыбнулся. Что это: какое-то горе стерло улыбку с его лица или это просто составляющая имиджа? Если это жесткий самоконтроль, то зачем? Почему нельзя было позволить себе немного расслабиться? Ведь все-таки сегодня был его первый день в университете, от которого зависели дальнейшие взаимоотношения с группой. А он своим поведением сразу выстроил стену отчуждения между собой и остальными.

Не знаю почему, но мне не верилось, что он сам по себе такой безэмоциональный и бездушный. Я чувствовала, что в нем бурлит скрытая от посторонних глаз внутренняя энергия, просто он не дает ей выхода наружу. Но почему? Может, он пережил какую-то личную драму? По-моему, несмотря на безупречный вид, дорогую тачку и кучу регалий он не слишком счастливый человек. Но что сделало его таким? Он чем-то напомнил мне моего любимого литературного героя – Эраста Фандорина: такой же сдержанный и хладнокровный. Но ведь тот не всегда был таким, у него были весомые причины, сделавшие его впоследствии «эмоциональным инвалидом».

Стыдно признаться, но еще мне показалось в новом преподавателе что-то и от Эдварда Каллена, например, его мраморная бледность и неземная красота. Но Каллены были вампирами, и именно поэтому так выглядели и держались от людей на расстоянии. Поверить в вероятность подобного я не могла. Вампиров не существует, в этом я была абсолютно уверена. Ну что за дурацкая привычка сравнивать живых людей с литературными персонажами! Пора уже оставить это бессмысленное занятие и начать жить реальной жизнью…

…Мне очень не нравился ажиотаж, возникший вокруг нового преподавателя, но, впрочем, что греха таить – я так же, как и все, поддалась магии его очарования. Прекрасное лицо притягивало меня, как магнит, и на лекциях по истории я не могла отвести от него взгляда. Просто наркотик для глаз: раз увидишь – и невозможно оторваться…

Все последующие дни только и разговоров было, что о нем. Уж слишком он был хорош для нашего небольшого провинциального студенческого городка. Его столичный лоск слишком резко контрастировал со старой обветшалой обстановкой университета: утонченные манеры, дорогая машина, одежда и обувь, стильная прическа, ненавязчивый парфюм – все было высшего класса.

Внешнее великолепие дополнялось грамотной литературной речью, мягким тембром голоса, искусным владением собой и отличным знанием истории. Только слепой не заметил бы, насколько Александр Дмитриевич Непогодин красив как мужчина и интересен как личность. Но даже слепой был бы заворожен его мягким чарующим голосом с бархатистыми интонациями.

Ах, как он рассказывал! Моя школьная учительница истории, которую за глаза мы ласково-пренебрежительно называли Леночкой, умудрилась поселить в моем сознании мысль, что история – это скучный, неинтересный предмет, изучение которого связано лишь с тупым зазубриванием многочисленных дат тех или иных событий. Ее уроки, как правило, ограничивались пересказом слово в слово школьного учебника. Обычно весь класс на ее занятиях сладко дремал, и от скуки там даже мухи дохли.

Но Непогодин смог в корне изменить мое мнение об этой дисциплине. Его лекции были в изобилии пересыпаны интереснейшими историческими фактами, которых не было ни в одном учебнике: подробнейшими биографиями великих людей, многочисленными цитатами, мифами и легендами. И как только он умудрялся держать все это в голове!

Недаром он такой молодой – и уже кандидат наук. По сравнению с ним остальные университетские преподаватели выглядели простыми сельскими учителями. Единственной, кто мог хоть немного посоперничать с ним в профессионализме и внешнем лоске, была Татьяна Юрьевна Глушко – преподавательница английского и немецкого языков. Но о ней чуть позже…

Как выяснилось, Непогодин жил в Пс-ве и каждый день приезжал в Старую крепость на той самой новенькой черной «Феррари» с тонированными стеклами, что я видела на парковке в первый день его приезда. Все женское население универа было очаровано им. Молод, красив, умен, да к тому же еще и богат – при здешнем дефиците мужчин есть от чего начаться массовому помешательству!

Делегация студенток из нашей группы ходила к декану с просьбой, чтобы Александр Дмитриевич вел еще и семинары. Но Колобок, сославшись на то что Непогодин часто ездит в командировки, отказал.

Действительно, уже за один только прошедший месяц лекции трижды отменялись: историк то выступал с докладами на научных конференциях, то вынужден был присутствовать на каких-то мероприятиях, связанных с его научной деятельностью. Но несмотря на его частые отлучки декан постоянно твердил, как повезло нам с преподавателем истории. Да мы сами это прекрасно понимали.

Когда Алекс отсутствовал, женская часть университета ходила в трауре. Его появление всегда сопровождалось радостным оживлением, глупым хихиканьем и демонстрацией лучших нарядов. Казалось, что после проливных дождей выглянуло солнце. Хотя солнцем, по-моему, его можно было назвать лишь с натяжкой. Он, безусловно, светит, даже ослепляет, но не греет. Этакий зимний вариант светила. Но никого это, кажется, не смущало, кроме меня. Все довольствовались и этим. Я бы предпочла чуть меньше света, но больше тепла. Но кому интересно мое мнение?

С самого первого момента его появления я начала присматриваться к историку, но проходили дни, недели, а он так и оставался для меня нераскрытой книгой. Все в этом человеке привлекало меня: лицо, фигура, голос. Я часами могла исподтишка разглядывать его, и мне это нисколько не надоедало, даже наоборот.