— Уйдёшь, — лениво протянул он, опять раскрыв мою тетрадь, — когда вода в клепсидре доберётся до следующей черты.

Я посмотрела на серебряную клепсидру на подоконнике и увидела, что до следующей черты ещё полчаса.

Он хотел, чтобы я всё это время сидела и смотрела.

Что ж, так я и сделала.

Мы сидели с госпожой Катариной в гостиной. Фери доложил, что она весь день пpoлежала, глядя прямo пepeд coбой. Он пробовал напоить её целебным, как он считает, козьим молоком, но она упрямо запечатывала рот, как капризный ребёнок.

Тем не менее, госпожа кротко согласилась выпить моё зелье вместе со своей сывороткой, — однако видимых улучшений не наблюдалось. Она теперь подолгу сидит и молчит в своём кресле. У нас март, а в камине огонь полыхает, как в кузнях Ангбанда. То же самое в комнате Лорда. Неужели они мёрзнут? Она — от неразделенной любви, а он — от бессмертия?

О чём думает госпожа, когда вот так сидит и длительное время смотрит в огненную пустоту? Я спросила её об этом как будто невзначай. «Ты же знаешь, душенька, — ответила она спустя продолжительное время, — какая печаль охватывает всех влюбленных. Безразличие Тёмного Лорда иссушает меня». И когда она произносила это, выражение лица у неё было такое, будто она совсем изголодалась. Потом госпожа начала вспоминать о своём покойном муже: «Я бы хотела, чтобы Лорд тоже носил цилиндр и чтобы сдвигал его набекрень под тем углом, под каким сдвигал его мой милый Готлиб». Я хорошо помню тот цилиндр. Его поля так лоснились, как если бы улитки избрали их своей кроваткой.

Вдруг вся оживившись, госпожа промолвила:

— Смотри-ка, вон тот! — госпожа махнула рукой в неопределенном направлении.

— Кто? Где? — растерянно спросила я.

— Ну там… — она повторила движение руки, но показала ещё менее определённо.

— О чём вы? — спросила я, борясь с желанием затолкать сумасшедшую в чёртов камин.

Я развернула торшер, придвинула его к госпоже и направила ей в лицо яркий свет, силясь рассмотреть сама не знаю что. Всматриваясь в её стеклянные глаза, я увидела резко очерченную янтарную радужку. «Если вы вдруг превратитесь в кошку, — завопил мой мысленный глас, — кто оформит завещание?!» Госпожа поморщила нос и быстро заморгала, затем приподняла руки и оттолкнула меня. Сила её оказалась отнюдь не дамской — меня отбросило прямо на кушетку. Подол моего платья зацепился за носок туфли и я чуть было не бахнулась лицом об бюст Витуса Гуткеледа.

Только-только хотела встать, как дверь в гостиную отворилась и вошёл Лорд — в лице ни кровинки, одни глаза красные. Вошёл он твёрдым шагом — впopу мне cамой так вxoдить — и плотно прикрыл за собою дверь. Я подпрыгнула как ужаленная. Да будут прокляты все платья в пол! А госпожа даже не заметила его. Вот до чего доводит любовь: любишь до такой степени, что уже не замечаешь. Лорд развязно уселся в кресло с другой стороны бюста Витуса и испытующе посмотрел мне в глаза. Я бросила на него умоляющий взгляд, дескать, сделайте что-нибудь, госпожа совсем спятила от любви к вам...

— В чём дело, Приска? — спросил он. — Ты так смотришь на меня, что аж дрожь пробирает.

Его ухмылка застлала собой все мои упования на помощь. А ранним вечером он был таким... почти что любезным.

— Милорд, госпоже нездоровится, — глухо ответила я. — Моё зелье не помогает ей. Быть может, вы знаете, что делать? Видите, она вас даже не заметила, настолько помрачился её рассудок.

Он расположился в кресле поудобнее. Пустующее выражение лица.

— Если рассудок у неё помрачился, то в оправдание ей следует сказать, что голова у Катарины от природы слабая и твёрдостью рассудка она не отличается. Когда безмозглые теряют рассудок — кто заметит?

— Как кто, милорд? Родственники. То есть одна я.

От неудачи с зельем и полоумного вида госпожи у меня совершенно развязался язык. Я начала жаловаться на свою жизнь, неосознанно обматывая вокруг шеи косу, будто наглядно демонстрировала, что я в петле.

— ... представьте себе, это бремя пало на меня. Гадкий Мальсибер думает, что отсидится в своей Англии, а потом явится за наследством. Я здесь в одиночку должна нести это бремя, а у меня в жизни иное предназначение. Если вам до госпожи нет дела, то подумайте обо мне, милорд. Я бы целиком отдалась хоркруксии, но половину моих мыслей занимает беспокойство о госпоже. Вы ведь самый талантливый и сведущий волшебник, наверняка вы знаете, что в таких случаях можно предпринять.

Выслушав моё излияние, он на миг отвернул голову к бюсту Витуса, словно спрашивая: «Какого мозгошмыга я здесь делаю?»

На пороге гостиной появился Фери с подносом, на котором были три чашки с дымящимся чаем из мальвии чёрнобузинной. Похоже, эльф, как истинный обитатель замка, почуял моё настроение и пришёл меня поддержать. Лорд на сей раз не побрезговал этикетом и принял чай. Морщинистую мордочку Фери озарило удовлетворение, но, увидев, что госпожа пребывает в состоянии прострации, он скорбно покачал головой.

Лорд попивал чай, поглядывая то на меня, то на госпожу.

— Я был в твоей комнате зелий, — сказал он в конце концов. — Видел, что ты в том котле намешала. Это ни в какие ворота не лезет. Ты что, отравить её пытаешься? Чему тебя учили в Дурмстранге?

Его упрёки сразили меня наповал. Я почувствовала, как мои щеки вспыхнули от гнева, обиды и страха. От всего понемногу. Я отрывистым голосом объяснила ему свойства этого зелья.

— Нет-нет, это полная ерунда, — отрезал он. — Присцилла, ты совсем уже не соображаешь. По-видимому, в моей комнате ты потратила все свои силы на то, чтобы казаться сообразительной, а теперь я вижу лишь испуганную недоучку.

— Тогда научите меня, милорд, — тихо взмолилась я, чтобы не закричать.

От накопленной, безвыходной злости торшер вдруг подпрыгнул и отлетел в угол, с размаху ударившись о стену. Облако из штукатурки на миг зависло, а затем посыпалось на ковёр. Замок издал противное брюзжание. Лорд зашёлся смехом. Госпожа опять махнула рукой в неопределённом направлении. Мне хотелось расплакаться от осознания тупого гротеска своего положения.

Лорд поднялся с кресла с тяжёлым вздохом, словно просидел там лет сто. На его лице красовались равнодушие и смех. Смех и равнодушие. И ничего больше. Он направился к двери, а я смотрела ему вслед, чувствуя, как обида захлёстывает меня. Лорд медленно обернулся и промолвил своим обычным холодным тоном:

— Возле котла я оставил рецепт. Зелье моего собственного изобретения, оно смягчит симптомы этого... расстройства. Учись его варить, Присцилла. Не научишься — так тому и быть.

Комментарий к Глава Тридцать Четвертая. Профессор Сэлвин Немного об именах.

Барон Стефан Баторий — единственный Баторий, который пришёл мне на ум, хотя то был не барон, а король.

Катарина — последней Батори может быть только Катарина. Так продиктовало подсознание;)

Агнеса — для норовистой подруги хотелось подобрать имя обманчиво безобидное и скромное. На ум сразу приходит «Агнес Грей» Бронте.

Фери — тот же Фицко, горбун Графини Батори, соучастник её преступлений.

Миклос — это старовенгр.произношение имени Миклош. Так звали одного из детей Батори.

Алекс С. — имеет прототипа, тот ещё профессор. Вылитый Пол Беттани.

====== Глава Тридцать Пятая. Железная Дева ======

Пятница, 12 марта 1964 года

Сегодня я проснулась, когда первые проблески рассвета забрезжили в небе. Ветер, начатый глубокой ночью, продолжал свой свистящий вой. Ещё не полностью выпорхнув из сонной неги, я раздвинула портьеры и выглянула в окно. Вокруг Ньирбатора было безлюдно. Обычно уже на рассвете деревня вытряхивает из своего чрева всех обитателей и они высыпают на улицы подышать воздухом, поговорить, поколдовать — жизнь подле Ньирбатора во всём великолепии и непритязательности. А сегодня какая-то пустошь. На дымоходах домов сидело много ворон, их карканье звучало несколько опереточно. Из людей я увидела только грозного выпивоху Исидора. Его лицо было таким алым, как мундиры наших полицейских, которых больше не сыскать ни в медье, ни на белом свете. Он рассматривался и лихо плевался. Похоже, он искал Миклоса, — значит, тот снова не ночевал дома — значит, ходил к кентаврам. Дорога в Дурмстранг для него теперь окончательно закрыта.