Стоило нашим волшебникам прознать об этом позорном инциденте, они в шутку стали называть оставшихся членов семьи «герои Гонтарёки». А осталось их всего четверо, и один из них — Варег, которому меня сосватали, согласно обычаю, когда мне стукнуло целых девять лет.
Поначалу ничто не предвещало того, что, учась в Дурмстранге, мы станем друг другу едва ли не лютейшими врагами. Так сложились обстоятельства, что за несколько семестров мы успели отточить друг на друге множество колющ и обжигающих заклятий. Полагаю, если бы нас вовремя не разнимали, то вскоре мы перешли бы к режущим.
К слову, от матери мне остался драгоценный артефакт — родовой кинжал с обоюдоострым клинком. На рукоятке из чёрного дуба вырезано «Геревард Годелот» — так звали маминого предка, который отличился от своих современников эксцентричным поведением и утратой голоса. Это тот самый Геревард, который заточил собственного отца Гарма Годелота в подвале этого самого замка, под правым крылом, где я сейчас нахожусь.
Кинжал предназначен для незримого преследования врага: он будет скрежетать и царапать всё вокруг него, да и его самого по чуть-чуть, в несказанное удовольствие хозяина. А пока он не отзовёт кинжал, враг может свихнуться от беспрестанного скрежета. На территорию Дурмстанга, как я ни пыталась, кинжал мне не удалось пронести, хотя были случаи, когда я особо в нём нуждалась. В начале лета 1959-го, вернувшись домой на каникулы, я впервые прибегла к помощи сего орудия, после чего Варег перестал провоцировать меня, хоть и не подал виду, что испугался.
К слову, Варег — привлекательный молодой волшебник, но чересчур заносчивый и упрямый. Госпожа Катарина не согласна со мной в такой оценке и продолжает твердить, что традиции нужно соблюдать: «Запомни, Присцилла, помолвку в роде Грегоровичей невозможно расторгнуть!»
Не то чтоб это сильно меня огорчало, но я сама себе поклялась, что не буду терзать себя из-за такой диковинной ситуации. Агнеса, местная колдунья и по совместительству моя соучастница в колдовских опусах, утешает меня, что «в крайнем случае его всегда можно убить». Мне стоит попридержать коней, но подобный исход я всё же не отвергаю.
Признаться, наши длительные отношения дружба/ненависть перешли в привычку и стали едва ли не потребностью. Как два элемента, соединяясь, непременно вступают во взаимодействие, так и мы с Варегом имеем влияние друг на друга, — хотим мы того или нет.
Узнай госпожа Катарина о том, что я применяла кинжал к Гонтарёку, она наверняка прогнала бы меня, а я так полюбила Ньирбатор, что разлука с ним для меня равносильна смерти. Он как плоть от моей плоти, средоточие всей моей силы, которую я изрядно усовершенствовала за последние несколько лет.
Пожалуй, мне следует сказать, что кроме самого замка я не меньше дорожу его хозяйкой, которая, одарив меня своей благосклонностью, приютила меня — и отнюдь не как домашнего эльфа, а почти как родную дочь. Остаётся надеяться, что, когда пробьёт час, её троюродный племянник Криспин Мальсибер не вздумает нагрянуть сюда из-за границы с намерением унаследовать его.
Я жду с нетерпением того дня, когда он по праву перейдёт в моё распоряжение.
Вторник, 8 ноября
Наше медье** занимает особое место в магическом мире. Здешняя магия сардонически строит рожицы из каждого закоулка. Сам здешний воздух придаёт людям новое направление мыслей, притягивая их скрежещущими звуками колокола, доносящимся черт знает откуда — ведь колоколов здесь и в помине не было. После двух бесчеловечных режимов некий гротеск объял всё, что нас окружает.
Портал в магический мир у нас всегда, сколько себя помню, находился в Будапеште на правом берегу реки Пешты. Трансгрессировать туда невозможно, приходится переходить по мосту или переплывать на лодке. Там находится то, что предстаёт ущербным маггловским глазам как руины ратуши, старинных домиков, харчевен, купален, мясного рынка и амфитеатра. Там наше всё: огромное количество лавок, торгующих всеми волшебными прихотями, всеобщая любимица — таверна «Немезида», лавка Лемаршана, трактир Каркаровых. Мы называем это место «Аквинкум», как нарекли его ещё первые римские волхвы.
После Ньирбатора вторым источником древней магии у нас считается остров Маргит, омываемый Дунаем. Остров находился в сердце Будапешта между реками Арпад и Маргит. Он имел форму неправильного эллипса и был самым популярным местом отдыха для серых и тёмных волшебников вплоть до заключения Гриндельвальда и прихода к владычеству Ангреногена в 1949-м. При его режиме темнейшие волшебники под прикрытием маггловских строительных работ в русле Дуная сумели затопить остров. Они провели там тоннели наподобие тех, что, за словами профессора Картахары, могут быть в Тайной Комнате, которую Салазар Слизерин оставил как прощальный подарок, прежде чем навсегда покинуть Хогвартс. С тех пор Маргит считается ритуальным местом для темнейших, хотя добраться туди почти невозможно. Ходит молва, что для входа требуется особенная жертва.
Третьим источником считается священная пещера короля Иштвана, но так было до 1955-го, — дуэль Ангреногена и Грюма необратимо испоганила пещеру. Кто знает, для чего аврору Грюму понадобилась эта дуэль. Для сведения личных счётов? Из-за кодекса высоконравственного мракоборца? В здешних краях никто не допускает мысли, что он сверг тирана из доброты душевной.
Покойный муж госпожи Катарины часто рассуждал, что о добре без всяких примесей может говорить разве что светлейший Альбус Дамблдор, ведь «это у них, в их сказочном Авалоне, так принято». Он говорил, что в Британии все светлые волшебники мотивируются и руководствуются его нравоучительным красноречием или... — Бароновы кальсоны! Забыла! — красноречивым нравоучением.
К слову о пещере Иштвана. Одна волшебница погибла, прежде чем стало известно, что пещера, некогда священная, теперь таит в себе ужас, и каждый входящий подвергается мгновенному проклятию. Определить природу проклятия никто ещё не сумел, но предполагают, что там может обитать неуязвимый инфернал. Пока кто-нибудь не растолкует, как это инфернал может быть неуязвимым, никто туда не войдёт. Однако источников силы пока что есть немало; говорят, самый мощный находится в Албанском лесу.
Наиболее мы грустим всё же по острову Маргит, и питаем надежды, что когда-нибудь сможем его поднять.
Что-то ведь должно нас к этому подвигнуть. Что-нибудь обязательно должно произойти.
Сегодня ночью ударили первые морозы, хотя «Ведовские известия» не предвещали подобного в ноябре. Под утро обнаружили их первую жертву — местного маггла-задиру. У природы есть много способов убедить человека в его ничтожности, а смерть — лишь один из них. Как ни прискорбно, но само название нашего графства — Сабольч-Сатмар-Берег — заключает в себе придыхание чего-то неживого.
Утром я направилась в местный трактир Каркаровых, чтобы вернуть Агнесе руны, которые она в прошлый раз забыла у меня (и замок тотчас же прибрал их к рукам). Нашлись они только прошлым вечером. Госпожа мимоходом обронила, что это недобрый знак. Но знак чего? И насколько недобрый?..
Первым, кого я повстречала, выйдя из замка, был сторож нашего старейшего кладбища, сквиб Тодор Балог. Выглядел он паршиво: шальныe глаза, опухшee лицo. Довершали каpтину тряcущиеся руки c нecтрижеными ногтями. Мужчина слегка шатался и казался очень хмурым. Поздоровавшись со мной, он как-то странно на меня посмотрел и прохрипел: «Будь осторожна, Приска... И ты, и Агнеса, и Гонтарёк. Положение ужасное, сказать по правде. Силы тьмы наступают, — он нервно комкал клетчатый носовой платок. — Ты слышала визг в лесу?! А вчера мой пёс пропал. Говорят, это дел рук оборотней... Будь осторожна, Приска. Только будь осторожна...»
Я всегда считала Балога человеком весьма прозорливым, а после услышанного гнетущее чувство мертвым грузом легло на моё сердце. И что с того, что он сквиб? Разве он повинен в том, что его предки, спариваясь с магглами, лишились магического дарования? Его род осквернён, но сам он не озлобился. Временами, сидя в «Немезиде», он напевает старую венгерскую песню, бывшую некогда гимном Дурмстранга «Я пирую во всех прожитых мною жизнях». Прекрасная трогательная песня. Родители пели её за праздничным столом каждый раз, когда я приезжала домой на каникулы. Весь Сабольч-Сатмар-Берег когда-то её пел. Кто знает, затянет ли её снова кто-нибудь, кроме Балога.
