Отдаёт свои силы и даже не пытается бежать... Получается, любовь и впрямь смахивает на крестражную одержимость. Я бы не назвала Беллатрису наивной девушкой, но я ведь знаю её только с корриды и со слов Каркарова. Если она ведёт себя подобным образом, есть вероятность того, что ей и вправду овладел крестраж. Лорд создал пять — а вдруг он поручил ей хранение одного или нескольких? Загвоздка в том, знает ли она, что такое крестраж и предостерёг ли он её. В какие же дебри Каркаров увлёк мои мысли своим длинным языком! Зачем мне вообще думать о таком? Лорд знает, что делает. Меня должно волновать только его одобрение и расположение. Моё стремление осознанное, и право на это дают мне все пережитые удары судьбы. Я больше не буду жертвой. Лорда нельзя огорчать — нельзя так пренебрегать своей жизнью.
Пока я переваривала всё услышанное, брат и сестра повздорили из-за каких то пустяков. К слову, Агнеса с Игорем не очень ладит, смотрит на него как на птенчика; говорит, что тот уж очень жаждет заслужить похвалу «его августейшества», и пойдет ради незначительной похвалы в перегонки, хоть с Лестрейнджами, хоть с Краучем. Что удивительно — Каркаров довольно почтительно отзывается о мракоборцах. Видимо, у него уже есть опыт общения с ними. А вот Орден Феникса он называет, исходя из своей красноречивости, «воплем отчаяния». «Идеи у них не очень забойные: любовь, милосердие, справедливость и тому подобное; боевого опыта почти никакого». В общем, Каркарова послушать, так все Пожиратели — «хорошие ребята», и упорядочить сложные политические механизмы и процессы способно «лишь старое доброе ультранасилие, в котором нет двуличия». Он имеет в виду Непростительные заклятия. «Чистокровность, важнейшую составляющую нашего магического общества, эффективнее всего обеспечивает единая власть, находящаяся под суверенитетом Тёмного Лорда, — излагал Каркаров. — Поэтому он проводит линию на экспансию, постепенное завоевание всего маггловского мира и установление своих порядков. Власть отныне это отношения между Лордом и всеми остальными. Эти отношения могут опираться либо на страх, либо на любовь. Их следует поддерживать таким образом, чтобы страх не перерастал в ненависть, а любовь — в презрение»
Каркаров оратор хоть куда. Мы с Агнесой слушали его с замиранием сердца. Его бы отправить в Англию, чтобы он дискутировал с Дамблдором и Краучем, чтобы убедил их принять неизбежное и подчиниться, пока не поздно. Почему Лорд назвал его «необузданным животным»? Я воспринимаю это как прямой намёк на насильственную смерть Мири. Мороз по спине пробегает, как думаю о таком. Когда Каркаров отошёл, чтобы попыхтеть трубкой с увеселительным табаком, я спросила Агнесу, не знает ли она, почему народ шушукается при виде меня.
— Думаю, что пребывание Тёмного Лорда у тебя дома дало повод для насмешек над тобой, — ответила она.
— Но почему надо мной? Это же из-за бреда госпожи, верно?
— Не только, Приска. Ты же знаешь умонастроения наших людей. Подобное моментально воспламеняет их пылкое воображение. Я знаю, что он больно учёный и что ты что-то там исследуешь для него... да уж, — сочувственно закивала Агнеса. — Но люди-то этого не знают. Вот и лезет им в голову всякое. И Варег — тому пример. Ему страсть как неохота отпускать тебя домой, где ты опять окажешься наедине с «ужасом и трепетом».
Признаться, я уже не рада была, что спросила, и мне надоело слышать о себе откровения, после которых хочется уйти в склеп, запереться и стать полтергейстом. Я решила сменить тему, но, поскольку я не искушена в искусстве этого манёвра, я попросту выпалила:
— Агнеса, может, не будем убивать Лестрейнджа? А вдруг он влюбился в тебя? Похотливого устранить не вопрос, но влюблённого-то зачем?
Она посмотрела на меня каким-то странным, мутным взглядом, как будто думала об этом ещё до того, как я спросила. Она ответила:
— Ах, ну что ему стоит сделать пробор не сбоку, а посредине! Насколько симметричнее стала бы его внешность!
Понедельник, 8 марта
«Повествуется о двух королевских свинопасах с севера и с юга Норвегии. Поссорившись и прокляв друг друга Авадой Кедаврой, они превратили друг друга в две змеи — два крестража, и в таком виде прожили целых три года, постоянно воюя друг с другом. Вскоре они убили друг друга вторично, и на следующие три года превратились в камни на дороге. Камни подобрал один крестьянин, чтобы построить себе дом. Эти крестражи создавались неосознанно, и невозможно было разорвать этот круг. В течение первого года они оскорбляли друг друга, а в течение второго — наносили друг другу увечья. На третий год наступал черёд Авады Кедавры, — затем томление в полубессознательном состоянии. Эти свинопасы, выпивая жизненные соки из случайных людей, поочерёдно превращались в живое и неживое, убивая друг друга бессчётное количество раз. Однажды свинопасы превратились в быков. Они целый год били друг друга копытами. Их глаза сверкали, словно раздувшиеся огненные шары; их ноздри раздувались, словно кузнечные мехи. На второй год они с грохотом бодались, и каждый старался изранить другого. На третий год они пронзили друг друга рогами — и стали крестражами в виде бычьих рогов. Одного дня им повстречался путник, истомленный долгой дорогой. Тот возрадовался, увидев рога редчайшей красоты и принёс их в свой дом. Они поработили двух его сыновей, и те вскоре стали сиротами. Один любил отца, а второй его умертвил. Сыновья были не похожи друг на друга и продолжали сражаться, поскольку один из них должен был погибнуть от руки другого, ибо ни один не мог жить спокойно, пока был жив другой. На этих сыновьях обрывается история первых крестражей...»
— Милорд, это может быть подсказкой, что промежуток между двумя крестражами должен быть не менее трех лет, если не шести, поскольку живые крестражи чередуются с неживыми, — отчеканила я очень живо после того, как прочла Лорду скандинавскую сагу из свитка вельвы Дагни, дочери вельвы Гудрун, дочери вельвы Сигрун. Сегодня мы-таки сумели дойти до библиотеки Ньирбатора.
Лорд шагал между стеллажами своей змеистой походкой. Предзакатное солнце пропускало лучи сквозь решетки и очерчивало силуэт Лорда зыбким красноватым ореолом. Его плотный чёрный сюртук придавал ему сходство с чёрной башней на площади Аквинкума. Глубокие морщины на лбу Лорда выдавали, что умственная работа шла полным ходом.
Он ничего не отвечал, и я продолжила:
— Полагаю, вы бы не хотели вкладывать свою душу в живое существо, которое может вести себя непредсказуемо. Милорд.
— Вот как! — подхватил он с такой поспешностью, будто с самого начала был начинен порохом и только дожидался случая выпалить. — Эту метафору понять легко. Тоже мне открытие.
Волдеморт выдернул свиток Дагни у меня из-под руки, сел напротив и начал читать, задумчиво подперев щеку рукой. Спустя всего несколько минут я с ужасом наблюдала, как он медленно его скомкал и с шипящим проклятием отшвырнул от себя. Он вскочил со стула так резко, что опрокинул его.
Лорд пересёк одну секцию и подошёл к зарешеченному окну. Он смотрел куда куда-то вдаль. Я молча ждала, когда он успокоится. Впившись взглядом в его чёрную спину, я думала о том, что наверняка так же выглядели обугленные спины жителей Лондона. «Выносите ваших мертвых... А он такой... такой бессмертный. Его никто выносить не будет. Пожиратели не нашли б себе места. Белла сошла б с ума. Он упрячет свою душу подальше от тления... Лишь бы удался шестой. Но после пятого он едва не погиб... На меня взвалена такая ответственность... Пускай создаст все семь... Пускай станет всемогущим. Нельзя допустить, чтобы орденовцы, мракоборцы и кентавры торжествовали... Всех их нужно захватить, подчинить и пристроить к новому порядку... К новому миру, где магглам и грязнокровкам отведено место домашних эльфов... Да нет же, мой Фери лучше их, он так колдует, что...»
Я очнулась от раздумий, когда Лорд обернулся и смерил меня сардоническим взглядом.
— Если в этом есть хоть малая толика правды, придётся пересмотреть все понятия о крестраже и даже, до некоторой степени, концепцию его происхождения... — тихо сказал он. От его бешенства и следа не осталось. — А вот вторая метафора... Вторая довольно курьезная. Она гласит об особом проклятии. Что тебе известно о родовых проклятиях?
