От драгоценностей рода Грегоровичей не осталось и следа. Железные Перчатки унесли всё с собой. На миг я представила себе, какие восхитительные изделия предстали бы пред моим взором — как-никак изделия семьи мастера волшебных палочек. Эти фантазии погрузили меня в тяжкие раздумья. И воспоминания.
О тех строчках.
Воображение сыграло со мной злую шутку: на месте драгоценных камней я представила себе наименования души: «мысль», «мужество», «память», «настроение», «нрав», «верность», «злость», «горе», «раздражение», «презрение», «вспыльчивость».
Если б можно было вложить каждую частичку себя в камни, то я бы... А в какие именно? Изумруд, агат, оникс... О чем это я? Разве не этим занимался Гарм Годелот?
Есть целых два варианта его рукописи «Волхвование всех презлейшее», одного из томов Mors Victoria. Первый до сих пор хранится в Хогвартсе и представляет собой «сырой» вариант, а доработанный принадлежит Дурмстрангу и предоставляется всем, как учебник. По нему мы изучали искусство хоркруксии — произведения, выстраивания и расформирования крестражей. Без всяких сомнений, это только концепция Годелота, но она увлекательна и стройна как математическая теория музыки. Он лаконично передал саму суть хоркруксии: «Душа никогда не вернётся в свое первоначальное русло, загрязненная от той работы, которую проделал разум»
А может такое случиться, что душа — это пустошь, где не встретишь ни малейших признаков зелени, где всё недвижимо, не колышимo ни eдиным дунoвeнием вeтpa, где лежит мeльчайшая пыль или, ecли угодно, пeпeл? Быть может, душа — это не драгоценность, а самый настоящий алый омут?
====== Глава Третья. Начало Конца ======
Среда, 9 декабря 1963 года
Сегодня после полудня к особняку Гонтарёков извозчики доставили огромные ящики. Моё любопытство взыграло не на шутку, и я побежала к ним взглянуть. Моё сердце забилось интенсивнее; необъяснимое влечение потянуло меня к холму. Около минуты пошло у меня на то, чтобы вскарабкаться по крутому подъему.
Войдя в дом с заднего фасада, я увидела, что Миклос меня опередил, и уже вовсю разнюхивает, что к чему. Вот уж любознательный мальчуган! Немудрено, что кентаврам он пришёлся по нраву.
Войдя через заднюю дверь, я очутилась в комнате с множеством настенных полочек с красного дерева, на которых располагались стеклянные колбы, тигли для плавки металлов и перегонные кубы. Значит, Варег не лукавил, когда бахвалился перед госпожой Катариной своими успехами в занятиях алхимией. Теперь понятно, что здесь творилось ночами. Значит, я всё-таки была права, когда убеждала себя, что Варег не может быть замешан в чём-то более противозаконном, чем занятия алхимией.
Пол в комнате вымощен замысловатыми восьмиугольными плитами, а стены исписаны изречениями Николя Фламеля с «Тайного описания благословенного камня, именуемого философским». Несколько строк выведены довольно криво, и когда я вслух подметила, что это никуда не годится, они гадко мне покривлялись. В углу большого нeзанятогo пpoстранства я обнаружила кpуглую киpпичную кpoмку того, что вероятно было огромным колодцем в некогда земляном пoлу. Мимоходом я обратила внимание на то, что он не замурован. Эльфы тем временем вереницей тянули по воздуху ящики, ворча и возмущаясь, что «господин становится таким скрытным, как все гении алхимии». Варега, как оказалось, дома не было. Осмотревшись и потоптавшись на месте, я взяла с его письменного стола первый попавшийся пергаментный свиток, и прочла:
«Когда змея сурукуку бросается на свою жертву, её челюсти раскрываются и начинают вращаться по кругу. Когда она заглатывает жертву, её четыреста ребер вращаются в направлении слева направо. Сурукуку — теплокровное животное, избегающее солнца и, как любое ночное животное, охотится и питается ночью. Змея обладает мощной мускулатурой, что делает её практически неуязвимой для хищников...»
Я прикусила губу. «Вот оно что. Неужто Варег вздумал стать анимагом?» Эта мысль позабавила меня. Должна же быть причина, почему ему понадобились записи о какой-то сурукуку. Я хорошо помню, что он воротил нос от Ухода за магическими существами. Всё это так не похоже на Варега... Его натуре чужды научные увлечения, пожалуй, даже простейшим раздумьям он не склонен предаваться. Что могло побудить его к изучению данной отрасли магии?
Случись с ним подобное во времена учебы в Дурмстранге, его заподозрили бы в принадлежности к иерофантам — подпольному культу, возникшему в Шармбатоне во времена Фламеля. В Дурмстранге негласный доступ к редчайшим книгам нередко оказывается судьбоносным для учеников, которых увлекают за собой штудии всего неизведанного, и они в итоге становятся узниками своего ума.
Я немного смутилась, когда госпожа Элефеба, мать Варега, вошла в комнату, но она ласково поприветствовала меня, обняла за плечи и пригласила к ужину. Когда я поинтересовалась, где пропадает Варег, она ответила, что тот отправился к другу. Расспрашивать я не стала из-за неловкости. Между тем госпожа Элефеба и Миклоса пригласила ко столу.
Присаживаясь рядом со мной, мальчик признался, что снова ходил к кентаврам. Он с важным видом обронил, что кентавры ему много чего рассказывают, а в прошлый раз они поведали ему историю о том, как давным давно в Албанском лесу дочь Ровены встречалась с сыном Барона Батория.
Четверг 10 декабря
Ведовские известия
РАСХИТИТЕЛЕЙ МОГИЛ ЗАСТАЛИ ВРАСПЛОХ
«В ночь на 10-е декабря Тодор Балог, сквиб, сторож старейшего кладбища графства Сабольч-Сатмар-Берег, застал врасплох группу людей, которые проделывали магические действия над несколькими могилами. По всей вероятности, он спугнул их прежде, чем они успели совершить задуманное кощунство. Около трёх часов ночи внимание Балога, сидевшего у себя в сторожке, привлекли звуки, напоминающие царапанье по шероховатому стеклу. Выбежав, чтобы проверить обстановку, Балог увидел небольшую группу людей в балахонах и серебряных масках...»
Этим утром я наблюдала из окна, как к замку двигалась процессия из шести человек. Когда Фери торжественно доложил, что на подходе шайка полиции под проводом мерзопакостного офицера в Ньирбаторе воцарилась мёртвая тишина, каковой вряд ли можно добиться в обычное время.
Почти все в нашем медье когда-либо имели дело с полицией. В этом нет ничего зазорного; страшнее всего то, что приходится сотрудничать с дотошными магглами. Авадить их не разрешается, хотя у нас время от времени такой беспредел творится, что никто толком не знает, что можно, а что нет.
Офицер, мужчина средних лет в тесном мундире, малость растерялся, стоило ему перешагнуть через порог Ньирбатора. Когда госпожа Катарина с мнимым благодушием потребовала его изложить своё дело, тот напустил на себя важность и сообщил, что всё дело в негоднике Гонтарёке. «Не соблаговолите рассказать, что вам известно о его каверзах? — дежурно протараторил офицер. — Может, вы сумеете пролить свет на эти странные обстоятельства»
Они направились в гостиную, а я решила больше не подслушивать, а вернулась к себе и мысленно возблагодарила духов рода Грегоровичей за то, что не родилась магглой, иначе мне пришлось бы задумываться над вопросами раскаяния и искупления, зависеть от невежественного общественного мнения и даже ходить на работу. Только потом я вспомнила, что полиция пришла не за мной, а за сведениями о Гонтарёке, которого хочет разоблачить. Было бы в чём.
Естественно, госпоже Катарине удалось расположить их к себе вином и угощением. На выходе из замка, выражение на лицах магглов было такое, будто Гонтарёк — последний человек, который может напялить на лицо серебряную маску. Я поняла, что где-то между первым глотком и последним пирожным они отведали Империус. Но куда же смотрят Обливиаторы? Почему так неважно выполняют свою работу? Почему не избавят нас от лишнего общения с мерзкими магглами? Хорошо хоть, что госпожа, не тратя времени попусту, так быстро исправила недоразумение.
Но не магглы пугают меня. Что-то надвигается. Я чувствую некую нависшую тень, предчувствия гложут меня. Всё усугубляется тем, что пишут в прессе о Неназванном или Том-Кого-Нельзя-Называть. Пишут, что он сам велел так называть его из стратегических соображений, то есть чтобы вселить ужас в разум каждого, кто услышит это не-имя. Пишут, что он безнравственный и безжалостный. Что он хищник. Но мнения разделились, ведь некоторые пишут, что он неподражаем. С ума сойти, не многовато ли пишут о том, чьё имя даже не знают?! Какой-то неописуемый мандраж охватил прессу.
