В моей голове копошилась уйма вопросов, и я вознамерилась узнать о Диадеме побольше. Поскольку я располагаю огромным количеством старинных рукописей в ocтавшейся от пpeжних поколений библиотеке, можно предположить, что где-то среди пожелтевших страниц отыщется ответ на тайну Диадемы. Также надо как следует разобраться в подшивках газет...

— Елена имела несчастье быть неглупой, — загадочно изрекал Барон, сверля меня взглядом. — Если бы она реже проникала в истину, ей спокойнее жилось бы на свете, как живется большинству глупцов. Она разбила матери сердце. Расставание с Диадемой стало для Ровены невосполнимой утратой, — тут он уже злорадно изобразил улыбку. — Я знал только одного такого человека, как Ровену, ревностно прятавшую свое сокровище. То был Салазар Слизерин, жуткий собственник.

— Вы ведь говорили мне, что вернули Елену? — спросила я, окончательно сбитая с толку. — А что случилось с Диадемой? Почему она её оставила?

— Я вернул её, это да, — проговорил Барон с ухмылкой, и тональность беседы сразу изменилась. — Но она... не вернулась к обычному укладу жизни.

— В смысле?

Он не ответил. Казалось, Барон пустился в глубокие раздумья. Немного погодя он сказал:

— Ты должна соблюдать тайну. Может быть, когда-нибудь сумеешь извлечь пользу из этой информации. Может быть, даже решишься поискать... Разумеется, если её до сих пор не нашли, — мрачно подытожил он.

Вечером я нашла время для примерки платья Эржебеты.

Мы с госпожой погрузились в созерцание изящнейшей красоты. Платье сидело безупречно. Оно сделано из бирюзово-голубого шелка, с воротником из батиста цвета взбитыx сливок, oтделанным тонкими кpужевами. По выcoкому лифу, пpипoднимающему гpудь, идёт тонкая вышивка — искусно cвитый узop из фиалoк. Верхняя юбка с разрезом чуть приподнята и открывает вторую, затканную маленькими сапфирами, что создает эффект воздушности. Всё это обрамляют метры изысканного кружева.

Одежда магглов навлекает на госпожу суеверный ужас. Интерьер их домов также не вызывает у неё ничего, кроме отвращения. Она говорит, что громадные головы оленей и диких кабанов, украшающие их стены, приносят магглам много несчастий.

Когда я спросила госпожу, откуда у неё такие обширные познания о магглах, она поведала, что когда-то в детстве дружила с маггловской девочкой из соседней деревни. Я начала было расспрашивать дальше, но госпожа отвечала неохотно и односложно, а вскоре предпочла уклончиво сменить тему. «Магглы — это невежды, любящие рабство», — коротко резюмировала она.

Пока мы поражались красоте платья Эржебеты, я услышала характерный магический лязг, который исходил от калитки замка и указывал на то, что к нам пожаловали незваные гости. Забыв о шуршащей красоте, я подбежала к окну, выходящему на запад, где был самый лучший обзор. Я увидела её.

Я увидела — впервые после случившегося — Беллатрису Лестрейндж. По всей видимости, её недурно залатали. И в правой руке у неё была палочка.

Она пришла в сопровождении Лестрейнджей и Крауча-младшего — свидетелей, как я позже осознала. Они стояли за ограждением, в пределах которого действует родовой щит Баториев. Увидев меня в старинном одеянии, Пожиратели согнулись пополам, покатившись со смеху. Дрожащими пальцами я отворила окно и расслышала их обмен похабными репликами. Минут пять я простояла совершенно неподвижно, полная самых дурных предчувствий. Беллатриса наблюдала за мной с мрачным удовлетворением. Лунный свет падал на её лицо, и кожа на нём была так плотно натянута, что, казалось, сквозь неё можно было увидеть кости. Серебристо-серый мех на её мантии блистал как на шее гиены.

Наверняка в моих глазах застыло выражение загнанной газели, и внезапно я услышала крик, нашпигованный истерическим весельем: «Я знаю, это была ты!»

Ведьма не сводила с меня глаз ни на секунду, будто боялась, что я могу удрать. Я смотрела в ответ и мне мерещился кровоточащий бок, кольца в снегу и бегущий Мазуревич. Я не нашлась что ответить. От её слов у меня напрочь вышибло дух. Она это поняла — и разразилась хохотом.

«Я вызываю тебя на дуэль. Завтра я с тобой покончу, жалкая оборванка»

====== Глава Четырнадцатая. Живи ======

Суббота, 26 января 1964 года

Мне приснилось, что с меня содрали кожу. Всё тело было алой тканью... грубой тканью... парусиной. Боль, имя которой Ангреноген, была лишь прологом к настоящему ужасу. Ужасу взрослой жизни, в которой с меня содрали кожу. Я ругалась на чём свет стоит и звала родителей; затем начала выкрикивать проклятия в их адрес. Кто-то продолжал мучать меня, сдирая кожу и разбрасывая лоскутья по неестественно чёрному пространству. Я улеглась в лужу крови, прислонившись к стене в своём драгоценном багровом облачении, и уснула.

Я очнулась от вспышки света неизвестного мне происхождения.

Несколько мгновений не могла взять в толк, где нахожусь. Поняла, что лежу на койке, залитой солнечным светом. Зимнее солнце, моё любимое. Женщина в белом нависала надо мной, вливая в глотку что-то крайне отвратное. Осмотревшись вокруг краешком глаза, я осознала, что нахожусь в больничной палате.

Здесь стоит цветочный запах, немного затхлый; так пахнут увядшие цветы. Ирисы, гладиолусы, какие-то ещё. Я смутно припоминаю, как здесь оказалась. Пытаюсь восстановить в памяти...

Дуэль. Беллатриса Лестрейндж, несостоявшаяся жертва быка Стюарта. О чём я только думала?

В полудрёме я размыкаю глаза и снова смыкаю их, проваливаясь в сладкое забытье, а проснувшись, заставляю себя взять в руки дневник и записать горстку того, что ощущаю и помню.

Присцилла, иди скорей в свою кроватку, а мама споёт тебе колыбельную... Это мне приснилось. В который раз.

Нет, сил писать дальше не осталось.

Воскресенье, 27 января

Проснувшись, я ощутила, как в меня вливают снадобья, одно за другим. Никакого чуда. Такой слабости, как после дуэли, мне ещё не доводилось испытывать. Я чувствовала себя героиней спектакля, который закончился, прежде чем я успела произнести свой текст. То не был страх. То была увертюра паники, пробудившая во мне всевозможные кошмары детства. Ангреноген. Железные Перчатки. «Сабольч-Сатмар-Берег — это нездоровое и дурное место, изувеченное чёрной магией, фамильными проклятиями и узурпаторами», — говорил покойный муж госпожи Катарины.

Целительница сообщила мне, что восемь дней я пролежала без сознания. Умственно я вроде бы достаточно опомнилась, но она утверждает, что это мне только кажется.

Задержав дыхание, я прислушалась — всё было тихо, только на стене тикали часы. Откинув одеяло, я через силу встала с койки — мышцы почти не слушались. В полумраке проковыляла к выходу и наткнулась на дверь. Распахнула её, а дальше идти сил уже не было.

Возвратившись в палату, я увидела, какая мерзость висит над моей кроватью. Картина: две ведьмы сидят в углах желтого дивана, глядя в разные стороны и хранят глубокомысленное молчание — точь-в-точь две жабы с картины, висящей над ними. Я подумала о Беллатрисе, меня передернуло, накатила тошнота. Пришлось снова лечь.

Поговорить бы с портретом Барона... Как жаль, что его не вынести за пределы Ньирбатора. Бароновы кальсоны, как здесь оказался мой дневник?! В который раз я возрадовалась, что никто, кроме меня, не сможет прочитать эти заколдованные чернила.

Хорошо, что Варега здесь нет. Пусть не приходит. Пусть не видит меня в таком жалком состоянии.

Боль по сравнению с позором это просто мелочь.

Понедельник, 28 января

Сегодня я проснулась от того, что нечаянно зацепила ногой столик у изножья постели, сбросив с него емкости со снадобьями.

«Никакие это вовсе не снадобья, а мучительный омут памяти, — здесь тот самый жемчужный оттенок. Это из-за него мне приснились родители», — бред понемногу одолевал меня.

Вместе с ёмкостями на пол упало блюдце с черт знает чем. Я поднялась с кровати и на шатких ногах направилась в соседнюю палату, где никого не обнаружила. Будь у меня хоть немного силы, я бы с тоски смертной устроила настоящий разгром.