— Дай руку, — глухо прошептал Волдеморт.

Не мешкая ни секунды, я выбросила вперёд руку с поднятой квepxу ладонью. Мгновение — и наши руки coeдинились, ладонь к ладони, палец к пальцу. Его прикосновение вызвало во мне ощущение, cxoдное с oцепенением. Моя ладонь не oтлипала, всецело зависима от чужой воли; я чувствовала себя орудием, а в мозгу царил такой шум, словно там без умолку хлопали гигантские крылья.

Лорд был не совсем похож на себя, всё его тело ломило, словно откуда-то исподволь подкрадывались боли. Судорожное сокращение мышц лица, жёсткая линия сжатых губ. Он шипел не от привычки, а от боли. Из теории Тенебриса я знаю, что даже пробный обряд причиняет пёструю боль: тянущую, колющую, ноющую. Вторая рука Лорда изрядно дрожала, хотя взгляд его дышал самомнением, ясно доказывающем, что этой дрожи он не признаёт. Его колени, упирающиеся в пол весьма твёрдо, показались мне неестественно острыми. Мертвый, мертвее некуда, подумалось мне. После того, как наши руки наконец расцепились, было мгновение, когда казалось, что на произношение заключительных слов заклинания ему просто не хватит сил.

Но сил ему на всё хватило.

Проведя кровавой рукой по лбу, где обильно выступал пот, он вытянул печень и переложил её левее от себя — рядышком со спящей медянкой, где уже лежали легкие, почки и желудок. В настоящем обряде их должен вкушать Маледиктус, но в пробном насчёт органов нет дальнейших указаний. Они просто должны выниматься.

Вскоре от дикого дерна простыл след. В склепе уже курчавилось ржавое, кислое, безумно одуряющее зловоние, когда Лорд наконец изъял у женщины безобразную глыбу мышц. Сердце всё ещё сокращалось, булькая и выбрасывая брызги тёмной крови, точь-в-точь «бычья кровь», самое знаменитое венгерское вино. Я тяжело сглотнула — меня едва не стошнило.

Обряд предписывал изъять сердце под конец, и по мере сгущения невыносимого зловония, его булькающий припев затихал. Кровь у женщины была куда темнее, чем у Олафа, — но она хотя бы не мучилась. Одно дело, когда тебя убили и выпотрошили, другое — когда ты жив, но твои кости торчат наружу. Олаф от страшных мучений пустил в брюки не одну струю. С тупой восприимчивостью бочкообразных упырей даже сравнивать не буду.

В продолжение нескольких минут Лорд держал сердце в обеих руках, и его дрожь ослабевала. Пока он с придыханием шептал заклинание, я поймала себя себя на том, что мои губы беззвучно шевелились. «Ведь я знаю это заклинание! — набросилась мысль. — Это моё заклинание, я его создала! Доказательство — у меня в тетради!» Не знаю, что на меня нашло, но я в тот миг обещала себе, что буду требовать от Лорда чего угодно, ведь это в моём склепе он шепчет моё заклинание, созданное на основании трудов моего предка...

Потому ли, что спокойствие моё было имитацией, или потому, что я немигающе смотрела на Лорда, моя рука дрогнула, и палочка выпала из руки. Когда он обратил на меня свой взор, я не увидела ожидаемого презрения — ликование, и только.

А кое-кто уже просыпался. Медянка сначала подрагивала мелко и нерешительно, а потом стала извиваться красочными кольцами. С её раздвоенного языка тягучей каплей стекал яд — на груду органов, на висок мертвой женщины и её волосы, причем глаза медянки неотрывно смотрели на Лорда. Свою партию в этюде она сыграла; крестражем, разумеется, не стала, но доказала, что с Маледиктусом у Лорда проблем не возникнет.

— Великолепно, — произнёс он своим самым спокойным, то бишь самым устрашающим тоном, и, тщательно обернув сердце тканью, покрытой невозможными, на первый взгляд, комбинациями рун, положил его отдельно от остальных органов.

«Получилось», — просочилась в мой отупевший от ужаса мозг связная мысль.

Я хотела подняться, но конечности онемели — колени словно затянуло в болотную трясину. Осмотревшись я как бы впервые увидела склеп: своим расположением и предназначением он и вправду подходит для черномагического действа. В памяти всплыли кадры того, чем мы тут с Гонтарёком из года в год занимались; госпожу хватил бы удар. С каждой минутой, проведённой подле Лорда, мне кажется, что я отдаляюсь от внешнего мира c его нравственными нормами, приближаясь к...

Мой взгляд застыл на алых разводах запекшейся крови на моих чулках.

— Вы... вы говорили, что здесь... сегодня... отчёт, — не своим голосом промямлила я. У меня был шок. Я не могла не думать о том, что темномагический след не поддаётся Тергео. На одежде Волдеморта не было ни следа от брызг, ведь я так старалась со своими снежинками, заботясь в первую очередь о его одобрении. Белизна его рук снова была безупречной — когда он успел?

— Отчёт состоялся, — ответил Лорд и равнодушно, словно через бревно, перешагнул через труп женщины.

Я молча таращилась на него, а он добавил менторским тоном:

— Никаких отчётов в склепе. Ты испортишь себе зрение, если будешь читать при люмосе или лампе, одетой в тёмный абажур, — и он кивнул на лампу, которую я с такой прилежностью выколдовала на прямоугольном столе.

В ответ на моё молчание Лорд кивнул преувеличенно-сочувственно и как бы в ожидании моих дальнейших действий прислонился плечом к дверному косяку. Я всё ещё не могла подняться и чувствовала себя нелепо.

А кое-кто уже пополз к выходу.

В движениях этой янтарной малютки была неописуемая атласистая грация. Я понимала, что медянка не представляет опасности только для змееуста, но не могла не любоваться её гибким туловищем, подернутым золотым блеском, на котором даже не было следов крови, как будто медянка без усилий отметала всё грязное.

Высунув язык, который затрепетал совсем уж по-любовному, она подползла к ноге Лорда, но не решалась к ней прильнуть. Не знай я, что тут случилось и куда всё движется, это зрелище тронуло бы меня. Лорд перешёптывался с медянкой, она волнисто покачивала головкой, — я заворожено наблюдала за ними, не ожидая подвоха.

Был миг, когда Лорд сосредоточенно сдвинул брови и после минутного колебания прошипел что-то тише прежнего. Ещё разок высунув язык, медянка свернула себе шею.

В голове у меня уxнуло, будто мeня огpeли тугo набитoй подушкoй. В горле запершило. Внезапные слезы. Жжение в глазах.

— Зачем? — выдавила я, ещё глубже оседая в болотную трясину, которой теперь казался весь склеп.

Волдеморт перевел взгляд с мёртвой змеи на мёртвую женщину. И на меня.

— Понимаешь, — сказал он, морща лоб, — я очень, очень деловит, и высоко ставлю свою деловитость, доходя иногда до грубости.

— Но ме... — всхлипнув, я запнулась, — медянку зачем?

— Лишняя пара глаз мне ни к чему. В этом деле — только я и ты.

— Но Слизерин... и вы же змее...уст... как вы можете... — Зацепившись взглядом за янтарно-медный клубок, я спрятала лицо в ладонях.

— Говори связно или помолчи. Ты действуешь мне на нервы.

Я уже рыдала вовсю и не могла остановиться.

— Что ты там расселась, а? Быстро встала! — прикрикнул злобный голос, на что мои ноги перестали слушаться меня. Я встала во весь рост и буквально понеслась к Лорду. Неодолимый приказ подталкивал меня всё ближе.

Когда расстояние сократилось до неприличного, он схватил меня.

Его ладонь обхватила мой подбородок, удерживая лицо и не давая отстраниться. Пальцы второй больно ухватились за мою талию. Лорд наклонился и, в упор глядя на меня, прошептал со слабо сдерживаемой яростью:

— Маледиктус будет самым сильным из всех моих крестражей. Я в этом удостоверился. И я доволен тобой, — он расслабленно вздохнул, но в следующий миг сжал моё лицо сильнее. — Но ты что-то не очень рада. Что с тобой, душенька? Вернее, как ты, душенька, смеешь?

Я схватила его за кисть, чтобы ослабить его хватку, но он запустил вторую руку мне в волосы и оттянул голову назад.

— До чего же это утомительное занятие — иметь дело с плаксой. Несчастное глупое создание... Прибереги драматизм для своего бывшего жениха, а при мне не смей распускать нюни. Не смей. Портить. Мои мгновения, — он цедил сквозь зубы, его глаза полыхали, оставляя во мне пустоту, природу которой я совсем не понимала.