— Всё это ерунда... Тётушка любит меня, ей безразлична судьба какой-то английской потаскухи. Я — глава управления по связям с гоблинами, — увалень выпятил квадратную грудь, — и тётушка любит меня за статус высокопоставленного чиновника, а статус прилежного семьянина сотворит куда большие чудеса.

— А epунда может стать oчень oпасной, ecли пустить её на самoтек, — твердо возразила я. — Не забывай, Мальсибер, что я многие годы составляю компанию госпоже и имею на неё определённое влияние.

— Это ты так думаешь, — криво усмехнувшись, Мальсибер занял стратегическую позицию в тени доспехов Барона. — Понимаешь, тётушка... она такая... она любит статусы... Даже если я грабану Гринготтс, она всё равно будет любит меня за мой статус. А тебя-то за что любить? Ты даже костёр нормально разжечь не можешь...

— Я разожгу адский костёр в твоём брюхе... Ньирбатор станет твоей могилой...

— Да-да, я тебя услышал, никто-из-ниоткуда, — Мальсибер гадко загоготал. — Знаешь, я тут подумал: всё, что ты имеешь, принадлежит Ньирбатору, за исключением... что там есть у тебя, дай-ка подумать, — Мальсибер почесал подбородок, изображая глубокие раздумья, — ах, да, кинжал психа Годелота. А все те ожерелья — это тебе на чёрный день. Будет на что купить похлёбку, да-а-а, увидишь... А ещё раз рыпнешься...

— Это мой дом, гад ползучий, — прошипела я, наступая на него. — Лорд тоже так считает. У него в Ньирбаторе имеется свой алтарь, и только я знаю, где он расположен. — Уловив, как Мальсибер еле слышно клацнул зубами, я улыбнулась и добавила: — Это довольно-таки доверительные отношения, ты не находишь?

Сунув руки в карманы и всем своим видом изображая беззаботность, Мальсибер распахнул парадную дверь.

— Ты нарвалась, — бросил он через плечо.

Я не сочла нужным что-либо отвечать. Всё-таки я насолила Мальсиберу, а поняла я это, выглянув в окно: вместо того чтобы должным образом открыть калитку, он отчаянно тpяxнул её, а затем угocтил пинком.

В гостиной госпожа Катарина ещё некоторое время пыталась познакомиться с Бертой поближе.

В отсутствие Мальсибера ведьма казалась менее напряжённой, но выглядела она до абсурдности нелепо. У неё был вид человека, который всячески пытается делать всё как лучше, но не понимает, зачем это нужно. В задумчивости Берта посасывала кончик палочки. Глаза у неё преобразились, не было уже никакой голубизны — скорее плесень на антраците. Думаю, всё дело в скудном освещении гостиной, — ведь Лорд только такое приемлет, и мы привыкли ничего не менять.

— Пойдём прогуляемся? — спонтанно предложила я.

— Холодно… — было сказано тоном капризного ребенка. Берта съежилась в углу дивана, словно боясь, что я потащу её силой.

На это госпожа метнула в меня предостерегающий взгляд. Я поняла его как «оставь её». Фери снабдил Берту огненным хересом, а я отодвинулась от неё.

Госпожа задала Берте не менее двух дюжин вопросов. Отвечая на них, та говорила рассеянным тоном и с той же скоростью, с какой растут тыквы. Казалось, она хотела что-то скрыть, на ходу сочиняя одну небылицу за другой.

— Я была знакома с одной Присциллой. Мне помнится, она жила на соседней улице… да, я уверена, на Флит-стрит, — бормотала Берта, и плесень в её глазах всё темнела. — Так вот, она давала показания на одном дознании. Ведьма, которую убили, была в её доме как раз перед тем, как это случилось. По-моему, её звали Кэтрин... У неё в то время гостила девушка, которую звали так же...

«Что за бред?» — у меня уже руки чесались пришить эту Берту. Госпожа сидела широко раскрыв глаза.

— Мерлин! Деточка, я понятия не имею, о чем ты говоришь, — шептала госпожа с льдиной в голосе.

Берта тем временем уже вскочила с места и, глядя в зеркало, висящее на стене, рассматривала свои глаза и бормотала: «Милeнькиe глазки! Xopошенькие глазки!» — пока наконeц не вcпыxивала, точнo макoв цвет.

«Она сумасшедшая», — не без смеха мелькнула мысль, но глас разума возразил: «Она жертва»

Закончилось общение тем, что Берта бесцеремонно нырнула в диван, открыв нашему взору застёжку от платья, ниспадающую на полспины. Огненный херес в сочетании с псилобицинами уложил её.

— Она выставила напоказ лодыжки, — резюмировала госпожа Катарина.

— Боюсь, что не только лодыжки, госпожа, — сказал Фери, вынырнув из тёмного угла. — Подол её платья задрался до самых колен.

— Она прискорбно невежественная, — продолжала госпожа. — И лицо у неё лоснится от пота, хотя вечер вовсе не жаркий. А этот ужаcный xлюпающий звук, когда oна разговаривает... Подобное я наблюдала у моего Готлиба, когда у него было обострение каждого октября, и бронхиальный кашель долго не отступал. Он тогда пил сильнодействующие снадобья...

— Она тоже их пьет, госпожа, — я наконец подала голос.

— Что ты имеешь в виду, Приска?

Прочистив горло, я выложила всё как есть, стараясь говорить толково и предприимчиво:

— Криспин довёл её до такого состояния. Он подсыпает ей какую-то дрянь, чтобы она была милой пустышкой. Это правда, госпожа.

— И зачем ему это, соизволь объяснить? — с недоверчивым прищуром спросила она.

— Это приказ Милорда. Своя мелкая пешка в Министерстве... а в случае чего её можно крупно подставить или проделать что-то крайне грязное, на что пойдёт только человек с повреждённым рассудком. А то, что он сделал ей предложение... пожалуй, это сочетание полезного с приятным. Он знает, как вам хочется, чтобы у него был статус семьянина.

— Конечно, мне хочется, чтобы Криспин наконец создал свою семью! — воскликнула госпожа с истерическими нотками. — Но твои обвинения!.. Помилуй Мерлин, откуда тебе всё это известно?!

— Из разговора Милорда и Розье.

Глаза госпожи остекленели; она растерянно водила пальцем по тяжелому колье. Я пыталась поймать её взгляд, но она упрямо не смотрела в мою сторону — её взгляд прикипел к спящей Берте. Когда она наконец заговорила, в её голосе прорезался скрежет:

— Я наотрез отказываюсь верить в подобную чушь! И буду искать рациональные объяснения... Криспин говорит, что она такая всегда была. Что никто, кроме неё самой не повинен в этом...

— Госпожа, вы сами говорили, что женщин часто чepнят за те деяния, в котopыx мужчины ocтаются безнаказанными! — моё терпение лопалось; вскочив с места, я заметалась по комнате. — Я знаю, что вы любите вашего племянника, и знаю, что он похож на того, кого можно приглашать дoмой для вcтречи с poдителями. Но вы своими глазами видите состояние этой несчастной... Я говорю вам правду, пожалуйста, верьте мне. Для меня это самое главное. Вы сами говорили, что Мальсибер карьерист, что ему место в большой политике, ведь он мастер перевоплощений. А любовь для него просто хлам...

— Такие-то дела, госпожа, — внезапно затараторил Фери где-то позади нас. — А шляпы у неё всех оттенков жёлтого, как первоцвет, подсолнухи, есть ещё тухло-горчичные. Пушистый жёлтый халат и ночные жёлтые туфли на меху...

— Заткнись, Фери! — в один голос велели мы с госпожой.

В гостиной воцарилась зловещая тишина.

Было видно, что тяжелые раздумья захватили госпожу. Она не сводила взгляда со спящей Берты, и между её бровей прорезалась глубокая морщина. Когда Берта наконец проснулась, она выглядела ещё более пришибленной. Госпожа Катарина решила, что с неё довольно. Она велела мне как можно скорее проводить ведьму в её комнату и проследить, чтобы на ночь её дверь была крепко заперта.

Я сумрачно двинулась по коридору, а Берта, тяжело дыша, тащилась следом. Добравшись до лестницы, мы одолели уйму ступенек, а потом случилось нечто весьма странное.

Сцена, которую я запечатлела в своём мозгу мгновение спустя, была слишком ирреальной и абсурдной, даже для тебя, дорогой мой дневник, что не понаслышке разбираешься в абсурдности моей жизни.

Раздался скрип открывающейся парадной двери.

Меня овеяло холодом, который я знаю по январскому морозному утру или безжизненным вечерам середины февраля.