Гонтарёк и Каркаров сидели за праздничным столом, откинувшись на спинки глубоких кресел. Их глаза подёргивала пелена дурмана. Они улыбались, прикасаясь руками к своим векам, беспричинно принимались хохотать, но через мгновение их лица опять становились отрешенными. Каркаров, который некоторое время не проявлял никаких признаков сознания, сделал попытку встать. Варег помог ему, и он, пошатываясь, подошёл ко мне и начал снова поздравлять.
Когда мы с Агнесой упали в свои кресла, празднование продолжилось. Варег вёл себя смиренно. Нежная часть его существа оказалась сильнее той иррациональной и злой, что хотела меня донимать. Опасаясь, должно быть, что наша перепалка была слишком глупой, и, вероятно, уже забыв, о чём шла речь, он привлёк меня к себе. Я не сопротивлялась, а обняла его со всей страстью.
Настоящая пирушка началась далеко за полночь, когда гости инспектора дали выход своему превосходному настроению, и, вообразив себя квартетом, распевали песню, куплет которой состоит из двух строчек, а припев — из десяти. Песня называется «Уж весело потрескивал огонь, разведённый повepx вчepашнего пeпла» и приемлет лишь захмелевшее сознание.
Когда мы наконец расходились по домам, то шли по улице тихо-мирно, как приличествует добропорядочным жителям Сабольч-Сатмар-Берега. Лишь Каркаров безобразничал, подражая визгу перепуганной влюбленной пары, которая попалась ему на пути. «Помните? — вскричал он. — Раньше на этом углу всегда стоял патрульный, назирал за нами, а теперь его нет! Это всё благодаря мне! Я — образцовый Пожиратель!»
Уже краснолицый он начал ломиться в дверь дома номер двенадцать, где проживают наши старьевщики, которые развешивают сюртуки-висельники. Наши попытки его остановить не увенчались успехом. «Как поживаете, мисс? — спросил он у Нины, жены старьевщика. — Выглядите ошеломительно, мисс. Надеюсь, вы не откажетесь прогуляться со мной, мисс?»
Шутка ecть шутка, и даже грубая шутка бывает забавной, да толькo тот, c кем её cыграли, чаще всего не cпособен eё oценить. Муж Нины взбесился. Он бросил в Каркарова молниеносный Круциатус, подводя черту под дурацким праздником. Тот осел наземь в судорожной позе и ерошил себе волосы, бормоча что-то нечленораздельное. Агнеса быстренько наложила на кузена Обливиэйт, чтобы к утру в висящих сюртуках не обнаружили старьевщиков.
Прохлада предрассветного воздуха отбила у меня желание возвращаться домой. Распрощавшись с Варегом, я смотрела вслед его удаляющемуся силуэту и чувствовала какое-то невыразимое облегчение.
Склоны горы Косолапой уже начинали белеть. Поднявшись до ближайшего холма, я села на краю утёса; справа от меня вдалеке был особняк Гонтарёка, а слева возвышался мой возлюбленный — Ньирбатор. Виднелись опоясывающие луговину широкие полocы тёмной зелени. Утренняя заря неспешными прикосновениями cкользила по ocтанкам кентавра, а синева над горой всё ещё была усеяна звёздами.
Комментарий к Глава Тридцать Седьмая. С Днём Рождения Tiamat – Teonanacatl, песенка ко ДР Присциллы.
====== Глава Тридцать Восьмая. Пощада ======
Среда, 17 марта 1964 года
Сегодня я проснулась тогда, когда солнце уже было высоко в небе, хотя обычно встаю в семь. Ни кошмары, ни какие-либо другие сны не тревожили меня. Не вылезая из кровати, я лениво наблюдала, как солнечный свет щедро струился через окно, и комната стала похожа на лепесток белой розы, поднесенный близко к люмосу, прозрачный и сияющий.
Первым делом я выглянула в окно. Вокруг замка царило безмолвие, человеческого присутствия не наблюдалось. Останки кентавра уже убрали. «И этот подарок не менее приятен», — подумалось.
Вчерашнее происшествие взбудоражило наших людей, и Лорд предсказуемо возвысился в их глазах, кентавры угрожали не только Ньирбатору. Жестокость этого убийства не пошатнёт веру наших колдунов в целесообразность действий Волдеморта; любой скажет, что риг-латноки заслужили участи и похуже.
На луговине я увидела кота-гуляку, который украдкой пробежал и прыгнул на Свиное Сердце. И так тихонько, и так осторожно, будто его репутация навеки погибнет, если кто узнает о его похождениях. Затем пришёл второй кот. Третий. Восьмой. Около дюжины кошек блуждали по луговине, будто их что-то приманивало. Я как зачарованная наблюдала за кошачьим действом. Если б не эти признаки жизни, можно было бы подумать, что мир у подножия Ньирбатора вымер, остались только я, умалишённая госпожа, эльф-домовик, который тщится заменить мне родителей и одиозный бессмертный, каких свет не видал.
События прошедших дней смешались в моём сознании в беспорядочную кучу, я не стараюсь придать своим мыслям какую-либо стройность, меня более всего занимает предчувствие перемен в отношениях с Лордом.
Полагаю, о моей боязни кентавров он узнал либо после легилименции, либо от портрета Барона. Что-то из двух. Подарок подарком, но взвешивая все намерения, с которыми Лорд мог преподнести мне его, я склоняюсь к тому, что его способ держать меня в повиновении — это держать в долгу. Проще было бы запугать, но меня это могло бы отпугнуть. Если Лорд уловил это, значит, понял что к чему. Возможно, я утрирую, и логики здесь не сыскать, но я пытаюсь мыслить инстинктивно. Меня пронзает нечто более молниеносное, чем мысль — ощущение какой-то игры Волдеморта, правила которой мне неизвестны. Я отметаю все варианты неправдоподобных объяснений этого подарка, поскольку Лорд слишком хитер, чтобы подарок из его рук можно было назвать подарком. Впрочем, такое неведение не препятствует мне в восхищении его личностью, магией и могуществом.
Я сидела на подоконнике и, слегка откинувшись назад, обмахивалась веером. Да, знаю, это ужасно, но всё из-за Фери.
Сначала я заняла свой наблюдательный пункт, чтобы поймать Лорда, когда он будет выходить; просто так идти к нему и стучать в дверь мне было неловко. Когда Фери принёс мне графин с живительным соком, он поинтересовался, «почему юная госпожа суетливо восседает на подоконнике». Я ответила, что мне душно. Тогда Фери распахнул окно и подал мне веер, «чтоб было, как на той картине, где Ксилла Годелот обмахивается веером в ожидании новой партии пленных магглов». Если можно было б сделать одну ужасную вещь, а потом вернуть всё обратно, я бы схватила эльфа с его веером и выбросила б из окна. Но я была занята, мне нужно было поймать Лорда, и желательно не в замке, чтобы Фери не подслушивал, — поэтому я смиренно приняла веер и обмахивалась.
«Только потерявшие человеческий облик существа могут равнодушно или с наслаждением наблюдать за тем, как совершается злодеяние. Варваpcтво. Дикость. Разгул cтрастей. Бecчестие. Для людей не осталось ничего святого. Вот-вот разлетится в клочья этот преступный Сабольч-Сатмар-Берег», — было написано на обороте фотографии, подписанной «Ниниэль». Хоть убей, я не помню, как прихватила с собой эту странную вещицу, на которой ничего не движется. После обнаруженного в доме Мазуревича я ещё долго не забуду господина инспектора. На самом деле он не был обычным магглом. Под кроватью у него хранилась жуткая тайна, а возле кровати лежала жемчужина любовного колдовства. Он углубился в «Лучафэрула» на свой страх и риск. Мне ясно, почему этот труд смутил бесхитростный маггловский ум, воспринявший магию как мистику; инспектор всё таки был немного безумен. И мне у него понравилось. В гостиной всё было не то, и Варег подпортил впечатление, но в спальне инспектора чёрная магия расцвела полнокровно.
Вот держу в руках эту кровавую фотографию и не знаю, что с ней делать: сжечь или спрятать. Может, Беллатрисе в открытке прислать? Подойду как-нибудь к Лорду и скажу: «Передайте, пожалуйста, Белле на память», а в открытке напишу: «Вы достойно боролись, мадам. Магглу была оказана честь умереть от рук чистокровной волшебницы»
Потом последует вторая дуэль, на которой я погибну, как должна была на первой. Оглядываясь назад, я только сейчас осознаю, что должна была погибнуть. А теперь я задолжала самому Лорду Волдеморту. «Этот долг ты мне вернёшь». Гадкое чувство — быть в долгу.
