Эту книжку мне дала госпожа. «О нет! Пятое апреля, где же ты?!»

Чтобы не тратить времени попусту, я начала осматриваться. Гостиная у Мазуревича мрачновата. Самые обычные вещи здесь имеют какой-то скорбный оттенок. Место неприятное, но для чёрной магии — самое то. Гостиная, как и кухня, почти вся тонет в тени, никакой люмос максима не способен её осветлить. Стиль её обстановки аллегорически и довольно точно отображает состояние души инспектора, когда тот ещё был жив и которому выпала несчастливая честь обитать в колдовской деревне. Из-под каминной полки выступает что-то вроде виселицы, на которой можно жарить колбаски. В углу стоит рояль, на пюпитре — толстые нотные тетради. Если б Фери увидел в маггла рояль, он бы схватил его за шкирку и погнал бы драить полы.

На стене над роялем висела картина — молодой Мазуревич в галифе. Широкое загорелое лицо, не внушающее доверия. Человек такой внешности мог вполнe coйти за извозчика, но толькo до тех пор, пока не пocмотрит на тебя изучающе и слишком пристально — тогда ты понимаешь, что ему кое-что о тебе известно, и с этим нужно срочно что-то делать.

Агнеса проследила за моим взглядом и подмигнула, мол, пора уходить и ритуальничать. Я с радостью покинула гостиную.

Мы прошли длинным полутёмным коридором первого этажа. На стенах были развешаны масляные картины с изображением лecoв, лугов и детей, cpывающих цветы. В конце коридора была большая металлическая дверь, за ней прочная металлическая решетка, а там камера. Похоже, Мазуревич подготовился на тот случай, если придётся задержать преступника и подержать у себя. А если б он тогда поймал Беллу и посадил в эту клетку? Нет уж, увольте! Нельзя дикую кошку держать в клетке! Меня бы пробрала такая жалость, что я бы решилась на спасение несчастной узницы. Подумать только, я бы стала героиней! Быть может, меня бы вознаградили за спасение самой верной Пожирательницы.

Мои мысли ушли в такие дебри, что если б не Агнеса, я бы там присела, предаваясь мечтам о спасении, забыв, что суровая реальность более склонна к покушению.

Поднявшись на второй этаж, мы разыскали спальню Мазуревича. На стенах были адские обои — цветочная оргия из ромашек. Я думала, что обряд проведём на кухне, где Беллатриса его зарезала, но Агнеса заупрямилась — спальня, и всё.

Не теряя времени, она начала раскладывать свой инвентарь, среди которого оказалась навья кость — кость отца Мазуревича, взятая с его могилы. Когда она успела, ума не приложу. Подозреваю, что у неё много есть подобных костей на всякие случаи жизни. Мне она бы не дала; говорит, такая магия требует, чтобы извлекать собственными руками. Я вот что поняла: пока мы все как паиньки учились в Дурмстранге, она тут понемногу извлекала. Хорошо помню, как вернулась домой летом 1961-го, а Агнесу тут уже воспринимали как колдунью года. «А что такое? Мёртвому — плач, а живому — калач», — ответила Агнеса, когда я напрямую спросила её, зачем она ворует кости мёртвых.

Я тем временем подошла к кровати и заглянула под неё. Зачем, спросишь меня, дорогой ты мой дневник, а затем, что из-под кровати я вытащила ящик. Небольшой, вроде как из стали. С помощью чар я его сразу открыла. На миг меня охватило то же самое чувство, когда я дома распечатываю люк. «Вот найду сейчас третий том «Mors Victoria», — я предалась мечтам, — покажу Лорду и он похвалит меня»

Реальность оказалась намного прозаичнее. Внутри ящика была черная папка. Я недолго возилась, развязывая тесемки, затем высыпала всё содержимое на пол. Это были сотни фотографий. Опустившись на колени, я принялась рассматривать этот калейдоскоп — как оказалось — укорочённой жизни. Все девочки-подростки, изображенные на фотографиях, были мертвыми. Точнее это были части покромсанных тел. «Баториевы рюши... Почти такие же, как на луговине... Но поганая лошадь заслужила...»

Воспоминание о подарке заставило моё сердце биться с бешеной скоростью. Дыхание сбилось. Воздух в легких еле-еле полз, словно тяжелая повозка. Я поймала веселый взгляд Агнесы — она думает, это грибы. Не ела я никаких грибов — это для парней, чтобы не мешали.

Отчего Мазуревич не держал фотографии в участке? Это же материалы многих дел. Многих важных уголовных дел. И где-где, но под кроватью?.. Может быть, он так возбуждался? Жена его умерла несколько лет назад. Клара, Сари, Джулиска, Аника... — я читала имена на обороте. Их было много. Для страны маловато, но для нашего медье слишком много.

— ... уснула с открытыми глазами? — голос Агнесы вырвал меня из забытья в раздумьях.

Я взялась складывать фотографии обратно в ящик, предварительно поинтересовавшись в Агнесы, не хочет ли она забрать их себе, чтобы использовать в обрядах. Она ведь использует всё, что только можно. В Дурмстранге её такому не научили б. Агнеса игриво покачала голова, мол, у неё таких вещичек предостаточно.

Пожалуй, если б меня спросили, есть ли в моей жизни могущественные волшебники, на которых можно равняться, я б назвала двух — Волдеморта и Агнесу. В них есть чему учиться — настолько, что учеба становится страшной, значит стоящей. Талант и величие не терпит условностей. Я рассмеялась, вспомнив, как негодовала, когда маггловская полиция подозревала Варега в кладбищенском вандализме. Теперь-то я познакомилась с настоящим некромантом и узнала, что моя подруга — некромантка. Мой мир изменился. Хотелось бы сказать, что это я его изменила, а не он меня, — но кого я буду обманывать?

Лугоши рассказывал, что до того, как стать инспектором, Мазуревич хотел работать патологоанатомом, то есть сначала он мечтал заглядывать в кишки, ковыряться в мозгаx и держать в руках ocтывшие давным-давнo гeниталии. Затем он решил всё же спасать людей, чтобы до этих мечтаний не дошло. В общем, Мазуревич был неплохим инспектором, но ему просто не повезло с местом жительства. В колдовской деревне он всё равно бы не скончался естественной смертью. Рано или поздно за него бы взялись. Вот Агнеса, например — я знаю, что у неё были на него виды. Беллатриса избавила его от руки моей хладнокровной подруги. Но быка жалко. Я до сих пор не знаю, как Беллатриса расправилась с ним. Не могла же она просто крикнуть, чтобы прилег под забором.

Время подошло к девяти часам и мы с Агнесой приступили к первому обряду. Агнеса знает своё дело. Если б я позволила себе что-то упустить, она всегда меня поправит. Мы разожгли ритуальный огонь. Несколько капель крови капнули на навью кость на большом медном блюде и подожгли. Руки у нас не дрожат с тех самых пор, как мы проделали этот обряд не меньше пяти раз, только сердца гулко стучали в груди. Я выдернула пробку с пузырька. Несколько капель зелья на печать, вырезанную по центру блюда. Она раскалилась и стала белой. В обряде каждое слово и каждый знак несут определённый смысл, но подчиняются единому замыслу. Из блюда поднялся вверх столб яркого белого пламени. Раздался страшный грохот, словно в комнату ударила молния. Капля первая, пятая, десятая… Пламя вспыхнуло и окрасилось в зелёный цвет.

Прядь чьих-то волос, скрученная в спираль и скрепленная белой печатью служила основой второго обряда. Я не спрашивала Агнесу, чьи это такие мягкие светлые волосы; я испытывала глубокую эйфорию и мне было безразлично. Я лишь знаю, что Агнеса не одну неделю готовилась к этому второму обряду. К слову, эффектом он походит на то заклятие, которое она применяет к полуживому отцу.

После завершения обрядов я обнаружила в спальне Мазуревича то, чего не заметила в начале. Ещё одно опровержение слов Шиндера. На ночном столике возле кровати лежала единственная в доме книга — «Лучафэрул» Михая Эминеску, великого румынского колдуна. Эта поэма является в действительности собранием любовных заклинаний. «Так вот, господин инспектор, — я сладко прошептала, — мы как раз получафэрить пришли к вам. И да пребудет лучафэрия в этом доме навеки»

Спустя три часа мы с Агнесой вернулись в гостиную. Я воспрянула духом и ощущала, что завтра мне станет ещё лучше. Но из-за мрачного Варега мне хотелось побыстрее вернуться домой и завалиться спать. Как бы не так.