Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Человек-попугай! – со смехом повторил Хуан Диего, но, когда Ривера нес его, мальчик увидел, что Лупе не улыбается. Серьезная, как всегда, она, казалось, сканировала толпу, как будто искала того, кто мог бы стать ее чудом, и не находила такого.

– Вы, католики… – морщась от боли, сказал Хуан Диего, когда Ривера плечом вперед пробирался сквозь толпу, забившую вход в иезуитский храм.

Брат Пепе и Эдвард Боншоу так и не поняли, не к ним ли обращался мальчик. «Вы, католики» могло означать толпу зевак, включая пронзительную, но безуспешную молитву матери детей свалки, – Эсперанса всегда молилась вслух, как Лупе, и на языке Лупе. И теперь, так же как и Лупе, Эсперанса перестала умолять Деву Марию; ту, другую, темноликую Деву, размерами поменьше, к которой и было обращено истовое внимание прекрасной уборщицы.

– О ты, в которую прежде не верили, ты, в которой сомневались, ты, которую просили доказать, кто ты есть на самом деле, – молилась Эсперанса Богоматери Гваделупской, размером с ребенка.

– Вы, католики… – снова начал Хуан Диего. Диабло увидел приближающихся детей свалки и начал вилять хвостом, но в этот момент раненый мальчик схватил в горсть попугаев на гавайской рубашке нового миссионера, которая была ему велика. – Вы, католики, украли нашу Деву, – сказал Хуан Диего Эдварду Боншоу. – Гваделупская Дева была нашей, и вы забрали ее – вы использовали ее, вы сделали ее просто служанкой своей Девы Марии.

– Служанкой! – повторил айовец. – Этот мальчик замечательно говорит по-английски! – сказал Эдвард брату Пепе.

– , замечательно, – ответил Пепе.

– Но, может быть, из-за боли он стал бредить, – предположил новый миссионер.

Брат Пепе подумал, что боль Хуана Диего тут ни при чем; Пепе уже слышал гваделупскую проповедь мальчика.

– Для ребенка со свалки он milagroso. – Именно так выразился брат Пепе: чудотворен. – Он читает лучше наших учеников, и не забывайте – он самоучка.

– Да, я знаю, – это поразительно! Самоучка! – воскликнул сеньор Эдуардо.

– И Бог знает, как и где он выучил английский – не только на basurero, – сказал Пепе. – Мальчик общается с хиппи и призывниками-уклонистами – активный мальчик!

– Но все кончается на basurero, – успел сказать Хуан Диего между приступами боли. – Даже книги на английском.

Он перестал искать тех двух скорбящих женщин. Хуан Диего подумал: его боль означает, что он больше не увидит их, потому что он не умирает.

– Я не поеду с гусеничной губой, – проговорила Лупе. – Я хочу поехать с человеком-попугаем.

– Мы хотим поехать в кузове, вместе с Диабло, – сказал Хуан Диего Ривере.

– , – вздохнув, сказал хозяин свалки; он понимал, когда его отвергли.

– Это дружелюбная собака? – спросил брата Пепе сеньор Эдуардо.

– Я поеду за вами на «фольксвагене», – ответил Пепе. – Если вас разорвут на куски, я смогу быть свидетелем, чтобы рекомендовать вас начальству как потенциального святого.

– Я серьезно, – сказал Эдвард Боншоу.

– И я, Эдвард, простите, Эдуардо, и я, – ответил Пепе.

Как только Ривера устроил раненого мальчика на колени Лупе в кузове пикапа, на место происшествия прибыли два старых священника. Эдвард Боншоу уперся спиной в запасное колесо грузовика – дети разместились между ним и Диабло, который с подозрением смотрел на нового миссионера, и из недремлющего левого ока собаки катилась вечная слеза.

– Что здесь происходит, Пепе? – спросил отец Октавио. – У кого-то обморок или сердечный приступ?

– Это те дети свалки, – нахмурившись, сказал отец Альфонсо. – От этого мусоровоза несет, как с того света.

– О чем это сейчас молится Эсперанса? – спросил отец Октавио Пепе, поскольку пронзительный голос уборщицы тоже несся как бы с того света – или, по крайней мере, со стороны входа в иезуитский храм.

– Хуана Диего переехал грузовик Риверы, – начал объяснять брат Пепе. – Мальчика привезли сюда ради чуда, но две наши Девы не смогли ничего сотворить.

– Я полагаю, они направляются к доктору Варгасу, – сказал отец Альфонсо, – но почему с ними гринго?

Два священника морщили свои необычайно чувствительные и подчас всеосуждающие носы, причиной чего был не только мусоровоз, но и гринго с полинезийскими попугаями на его безвкусной, размером с палатку рубашке.

– Только не говорите мне, что Ривера заодно переехал и какого-то туриста, – сказал отец Октавио.

– Этого человека мы все так долго ждали, – с ехидной улыбкой произнес брат Пепе. – Это Эдвард Боншоу из Айовы – наш новый учитель.

Пепе чуть было не добавил, что сеньор Эдуардо является un milagrero – то бишь чудотворцем, но счел за лучшее умолчать об этом. Брату Пепе хотелось, чтобы отец Октавио и отец Альфонсо сами открыли для себя Эдварда Боншоу. Пепе предпочел выразиться так, чтобы заинтриговать этих двух консервативных-по-самое-не-могу священников, но был осторожен и чудо упомянул лишь как бы между делом.

– Señor Eduardo es bastante milagroso, – вот как Пепе это преподнес. «Сеньор Эдуардо – это нечто чудесное».

– Señor Eduardo, – повторил отец Октавио.

– Чудотворец! – с отвращением воскликнул отец Альфонсо.

Эти два старых священника никогда не использовали походя слово milagroso.

– О, сами увидите… сами увидите, – с невинным видом сказал брат Пепе.

– У американца есть другие рубашки, Пепе? – спросил отец Октавио.

– Те, которые ему впору? – добавил отец Альфонсо.

– , куча рубашек – все гавайские! – ответил Пепе. – И полагаю, они все немного великоваты ему, потому что он сильно похудел.

– Почему? Он умирает? – спросил отец Октавио.

Потеря веса была не более привлекательна для отца Октавио и отца Альфонсо, чем эта отвратительная гавайская рубашка; два старых священника были почти такими же толстыми, как брат Пепе.

– То есть… он умирает? – спросил отец Альфонсо брата Пепе.

– Нет, насколько мне известно, – ответил Пепе, стараясь сдержать улыбку. – На самом деле Эдвард кажется очень здоровым – и очень хочет быть полезным.

– Полезным, – повторил отец Октавио, словно это был смертный приговор. – Как утилитарно.

– Боже милосердный, – сказал отец Альфонсо.

– Я еду за ними, – сказал брат Пепе священникам и торопливо заковылял к своему закопченному красному «фольксвагену». – На всякий случай.

– Боже милосердный, – отозвался отец Октавио.

– Предоставьте это американцам – быть полезными, – сказал отец Альфонсо.

Грузовик Риверы отъехал от обочины, и брат Пепе последовал по дороге за ним. Впереди он видел лицо Хуана Диего, голову которого бережно держала в своих маленьких руках его странная сестра. Диабло снова положил передние лапы на ящик с инструментами; ветер сдувал с морды пса неравноценные уши – нормальное ухо и то, в котором отсутствовал зазубренный треугольный кусок. Но все внимание брата Пепе было сосредоточено на Эдварде Боншоу.

– Посмотри на него, – сказала Лупе Хуану Диего. – На него, на гринго – человека-попугая!

Вот что брат Пепе увидел в Эдварде Боншоу – человека сопричастного, человека, который никогда не чувствовал себя как дома, но который вдруг обретал свое место в заданном ходе вещей.

Брат Пепе не отдавал себе отчета, взволнован он, или испуган, или то и другое вместе; теперь он видел, что сеньор Эдуардо действительно человек определенной цели.

Это и было в сновидении Хуана Диего – чувство уверенности, что все изменилось и что данный момент – провозвестник всей твоей дальнейшей жизни.

– Алло? – раздался голос молодой женщины, и только теперь Хуан Диего осознал, что у него в руке телефонная трубка.

– Алло, – сказал писатель, который крепко спал и только теперь обнаружил, что у него пульсирующая эрекция.

– Привет – это я… это Дороти, – сказала молодая женщина. – Вы ведь один, да? Моя мама не у вас?

8

Два презерватива

Каким снам писателя-беллетриста вы можете поверить? Очевидно, в снах Хуан Диего мог свободно представлять себе, что думает и чувствует брат Пепе. Но чья точка зрения снилась Хуану Диего? (Не брата же Пепе.)

23
{"b":"688179","o":1}