Эрекция у Хуана Диего лишь чуть ослабла, он же был весьма озабочен этим; в конце концов, у него же были проблемы с эрекцией. Обычно для эрекции ему требовалось принять полтаблетки виагры – так было до настоящего момента.

В его изувеченной ноге всегда немного пульсировало после того, как он просыпался, но теперь пульсация была иной и ощущалась по-новому, – во всяком случае, так показалось Хуану Диего. Он воображал, что ему снова четырнадцать лет и грузовик Риверы только что раздавил его правую ногу. Он чувствовал тепло коленей Лупе своей шеей и затылком. Кукла Гваделупской Девы на приборной панели Риверы покачивалась туда-сюда – подчас подобным образом женщины намекали на что-то невысказанное и непризнанное. Именно в таком ключе представлялись Хуану Диего в данный момент Мириам и ее дочь Дороти. (Хотя они не покачивали бедрами!)

Но писатель не мог и слова сказать; зубы Хуана Диего были стиснуты, губы плотно сжаты, как будто он все еще пытался не закричать от боли и не биться головой из стороны в сторону на коленях своей давно ушедшей сестры.

Длиннющий проход к отелю «Регал» в Международном аэропорту Гонконг был украшен неполным набором рождественской символики – веселыми мордами оленей и счастливыми, похожими на эльфов лицами свиты Санта-Клауса, но ни саней, ни подарков, ни самого Санты не было.

– Санта на случке – он, вероятно, вызвал службу эскорта, – пояснила Дороти Хуану Диего.

– Хватит секса, Дороти, – приструнила мать своенравную девушку.

По тому раздражению, которое сквозило в, казалось бы, беззлобной пикировке матери и дочери, Хуан Диего сделал вывод, что мать и дочь путешествуют вместе в течение многих лет – если не столетий.

– Санта определенно останавливается здесь, – сказала Дороти Хуану Диего. – Рождественское дерьмо круглый год.

– Дороти, ты здесь не круглый год, – возразила Мириам. – Ты не можешь этого знать.

– Мы здесь более чем достаточно, – угрюмо сказала дочь. – Такое чувство, что мы здесь круглый год, – пояснила она Хуану Диего.

Втроем они поднимались на эскалаторе, мимо créche[10]. Хуану Диего показалось странным, что они ни разу не оказались снаружи, на улице, с тех пор как он приехал в заснеженный аэропорт имени Кеннеди. В сréche наблюдался обычный состав персонажей, людей и домашних животных – среди последних было только одно экзотическое существо. И чудотворная Дева Мария, как всегда считал Хуан Диего, могла бы поменьше напоминать обыкновенную женщину; здесь, в Гонконге, она застенчиво улыбалась, отводя глаза от своих почитателей. Но разве не все внимание в créche должно быть уделено ее драгоценному сыну? Видимо, нет – Дева Мария была вне конкуренции. (И так, всегда считал Хуан Диего, было не только в Гонконге.)

Там был Иосиф – бедный глупец, как думал о нем Хуан Диего. Но если Мария действительно была девственницей, то Иосиф, похоже, отнесся к эпизоду деторождения так, как и следовало ожидать, – никаких испепеляющих взглядов или подозрений в сторону любопытствующих царей, волхвов, пастухов и прочих зевак и дармоедов: коровы, осла, петуха, верблюда. (Разумеется, это верблюд был тем самым единственным экзотическим существом.)

– Бьюсь об заклад, что отцом был один из этих типов-волхвов, – предположила Дороти.

– Хватит секса, Дороти, – сказала ее мать.

Хуан Диего подумал было, что он единственный, кто заметил отсутствие малыша Христа в créche – или же его просто завалили сеном, и, может, он там задохнулся.

– Этот младенец Иисус… – начал он.

– Кто-то в прошлом похитил Святого Младенца, – пояснила Дороти. – Не думаю, что китайцев Гонконга это волнует.

– Может, Младенец Христос делает подтяжку лица, – предположила Мириам.

– Не все делают подтяжку лица, мама, – сказала Дороти.

– Этот Святой Младенец не ребенок, Дороти, – заметила ее мать. – Поверь мне, Иисус делал подтяжку лица.

– Католическая церковь сделала больше, чем подтяжку лица, дабы навести на себя косметический глянец, – резко сказал Хуан Диего, как будто Рождество и вся эта целевая кампания с créche были строго римско-католическим делом.

Мать и дочь вопросительно посмотрели на него, как бы озадаченные его сердитым тоном. Но наверняка Мириам и Дороти не удивились бы стальным ноткам в голосе Хуана Диего, если бы они действительно читали его романы. У него была навязчивая идея – она касалась не людей веры или верующих любого рода, но определенной социальной и политической деятельности Католической церкви.

И все же резкость, с которой он иногда говорил, удивляла всех в Хуане Диего; он выглядел таким сдержанным и – из-за искалеченной правой ноги – двигался так неспешно. Хуан Диего не был похож на рискового человека, за исключением тех случаев, когда дело касалось его воображения.

Поднявшись на эскалаторе, трое путешественников оказались на запутанном перекрестке подземных переходов – с указателями направлений на Коулун и остров Гонконг, а также на некое место, называемое полуостровом Сай-Кунг.

– Мы поедем на поезде? – спросил Хуан Диего своих поклонниц.

– Не сейчас, – сказала Мириам, схватив его за руку.

Они были рядом с железнодорожной станцией, как предположил Хуан Диего, но его смущали названия ателье по пошиву одежды, ресторанов и ювелирных магазинов; драгоценности предлагались под вывеской «Бесконечные опалы».

– Почему бесконечные? Что такого особенного в опалах? – спросил Хуан Диего, но слух женщин отличался странной избирательностью.

– Сначала мы зарегистрируемся в отеле, чтобы просто освежиться, – сказала Дороти, схватив его за другую руку.

Хуан Диего захромал вперед; ему казалось, что он хромает не так сильно, как обычно. Но почему? Дороти катила клетчатую сумку Хуана Диего, которая сдавалась в багаж, и свою собственную – притом без особых усилий справляясь с обеими сумками одной рукой. Как это у нее получалось? – удивлялся Хуан Диего, когда они остановились у большого, доходящего до пола зеркала; оно было рядом со стойкой регистрации их отеля. Но когда Хуан Диего мельком посмотрел на себя в зеркало, двух спутниц рядом с собой он не увидел. Странно, что в зеркале не оказалось отражений этих двух эффектных женщин. Возможно, он взглянул на себя слишком уж мельком.

– Мы поедем на поезде в Коулун – увидим небоскребы на острове Гонконг, их огни отражаются в воде гавани. Лучше увидеть это после наступления темноты, – шептала Мириам на ухо Хуану Диего.

– Мы там перекусим, может, выпьем чего-нибудь, а потом вернемся в отель, – говорила Дороти в другое его ухо. – Потом нам захочется спать.

Что-то подсказало Хуану Диего, что он видел этих двух женщин раньше – но где, но когда?

Может, в такси, которое перепрыгнуло ограждение и застряло в глубоком снегу на беговой дорожке, что тянется вдоль Ист-Ривер? Таксист пытался откопать задние колеса – не лопатой для снега, а скребком для ветрового стекла. «Откуда ты взялся, придурок хренов, – из гребаной Мексики?» – рявкнул водитель лимузина, в котором сидел Хуан Диего.

В заднем окошке такси, как в рамке, виднелись лица двух выглядывающих женщин; они могли быть матерью и дочерью, но Хуану Диего показалось маловероятным, чтобы те две испуганные женщины могли быть Мириам и Дороти. Ему было трудно себе представить, что Мириам и Дороти чего-то боятся. Кто или что может напугать их? Однако эта мысль застряла у него в голове: он уже видел этих двух необычных женщин – он был в этом уверен.

– Очень современный, – вот и все, что Хуан Диего мог сказать об отеле «Регал», когда ехал в лифте с Мириам и Дороти.

Мать и дочь зарегистрировали и его, он только показал паспорт. Кажется, он и не платил.

Это был один из тех гостиничных номеров, где ключ от номера был своего рода кредитной картой; войдя в свой номер, вы вставляли карту в прорезь на стене сразу за дверью.

– Иначе света не будет и телевизор не включится, – объяснила Дороти.