Брат Пепе посмотрел на Хуана Диего, который, казалось, был сыт по горло распрями Дев, но перевел все это.

– Мне знакома эта книга! – воскликнул Пепе.

– Ну, я не удивлен – это одна из ваших, – сказал Хуан Диего и протянул Пепе книгу, которую читал.

От старой книги сильно несло запахом basurero, и некоторые страницы опалил огонь. Это был академический том – из тех католических научных трудов, которые почти никто не читает. Книга попала на свалку из собственной библиотеки иезуитов в бывшем монастыре, теперь именуемом «Hogar de los Niños Perdidos». Многие из старых и нечитаемых книг оказались на свалке, когда монастырь был реконструирован, дабы принять сирот и освободить место на книжных полках иезуитской школы.

Без сомнения, это отец Альфонсо или отец Октавио решали, какие книги стоит отправить на basurero, а какие сохранить. История иезуитов, которые лишь третьими появились в Оахаке, возможно, не устраивала двух старых священников, подумал Пепе; кроме того, книга, видимо, была написана августинцем или доминиканцем – во всяком случае, не иезуитом, и уже одно это могло обречь ее на адский огонь basurero. (Иезуиты действительно уделяли главное внимание образованию, но никто никогда не говорил, что они не конкурентоспособны.)

– Я принес вам несколько книг, которые более читабельны, – сказал Пепе Хуану Диего. – Несколько романов, придуманные истории – то есть беллетристику, – ободряюще сказал он.

– Не знаю, что и думать о беллетристике, – с сомнением произнесла тринадцатилетняя Лупе. – Там не все истории такие, какими им следует быть.

– Не надо было с этого начинать, – сказал ей Хуан Диего. – История про собаку слишком взрослая для тебя.

– Какая история про собаку? – спросил брат Пепе.

– Не спрашивайте, – ответил мальчик, но было слишком поздно; Лупе уже вовсю рылась в книгах на полках – они были везде, книги, спасенные от огня.

– Это того русского, – с озабоченным видом сказала девочка.

– Она говорит «русского» – но ведь ты не читаешь по-русски, верно? – спросил Пепе Хуана Диего.

– Нет-нет, она имеет в виду писателя. Это писатель русский, – пояснил мальчик.

– Как ты ее понимаешь? – спросил его Пепе. – Иногда я не уверен, что она говорит по-испански.

– Конечно, это испанский! – воскликнула девочка. Она нашла книгу, которая заставила ее усомниться в придуманных историях и в беллетристике, и передала ее брату Пепе.

– Просто язык Лупе немножко особенный, – сказал Хуан Диего. – Я его понимаю.

– Ага, так вот какой русский, – сказал Пепе.

Это был сборник Чехова, „Дама с собачкой“ и другие рассказы».

– Там совсем не про собаку, – пожаловалась Лупе. – Там про мужчину и женщину, которые занимаются сексом друг с другом, хотя они не муж и жена.

Хуан Диего, конечно, перевел это.

– Ее волнуют только собаки, – пояснил мальчик иезуиту Пепе. – Я сказал ей, что для нее это слишком взрослая история.

Пепе затруднялся вспомнить «Даму с собачкой», не говоря уже, разумеется, о самой собачке. Это была история о непристойных отношениях – вот все, что он вызволил из памяти.

– Я не уверен, что вам обоим это подходит, – сказал учитель-иезуит и неловко хохотнул.

Именно в этот момент Пепе осознал, что перед ним английский перевод рассказов Чехова, американское издание; книга была опубликована в 1940-х годах.

– Но это же на английском языке! – воскликнул брат Пепе. – Ты понимаешь по-английски? – спросил он диковатого вида девочку. – Ты умеешь читать и по-английски? – спросил иезуит читателя свалки.

Мальчик и его младшая сестра пожали плечами. «Где я видел раньше, чтобы так пожимали плечами?» – подумал про себя Пепе.

– У нашей матери, – ответила ему Лупе, но Пепе не смог понять ее слов.

– Что насчет нашей матери? – спросил Хуан Диего сестру.

– Его заинтересовало, как мы пожимаем плечами, – ответила Лупе.

– Ты научился читать и по-английски, – медленно сказал Пепе мальчику, а из-за девочки его вдруг непонятно по какой причине пробрала дрожь.

– Английский просто немножко другой – я могу его понять, – ответил мальчик, как будто он все еще говорил о понимании странного языка своей сестры.

Мысли Пепе мчались, опережая одна другую. Это были необычные дети – мальчик мог читать все что угодно; возможно, он был способен понять любые книги. А девочка – ну, она была особенной. Заставить ее нормально говорить было бы непросто. Но разве они, эти дети свалки, не те одаренные ученики, которых искала иезуитская школа? И разве работница с basurero не сказала, что Ривера, el jefe, «не совсем» отец юного читателя? Кто же был их отец и где он? И никаких признаков матери в этой запущенной развалюхе, размышлял Пепе. Полки были сработаны как надо, но все остальное было ветхим хламом.

– Скажи ему, что мы не потерянные дети – он ведь нашел нас, верно? – заявила вдруг Лупе своему талантливому брату. – Скажи ему, что мы не сырье для приюта. И мне не нужно говорить нормально – ты меня и так прекрасно понимаешь. Скажи ему, что у нас есть мать, – он, наверное, знает ее! – крикнула Лупе. – Скажи ему, что Ривера нам как отец, только лучше. Скажи ему, что el jefe лучше любого отца!

– Не тараторь, Лупе! – остановил ее Хуан Диего. – Я ничего не смогу ему сказать, если ты будешь так тараторить.

Много чего тут можно было поведать брату Пепе, начиная с того, что Пепе, вероятно, знал мать детей свалки: она работала по ночам на улице Сарагоса, но также и на иезуитов; она была у них основной уборщицей.

То, что мать детей свалки работала ночами на улице Сарагоса, означало, что, скорее всего, она проститутка, и брат Пепе действительно знал ее. Эсперанса была лучшей уборщицей у иезуитов – понятно, в кого у детей темные глаза и эта привычка беззаботно пожимать плечами, хотя оставалось неясным, откуда в мальчике этот читательский гений.

Что характерно, мальчик не использовал выражение «не совсем», когда говорил о Ривере, el jefe, как о потенциальном отце. Как сказал Хуан Диего, хозяин свалки, «вероятно, не был» его отцом, однако Ривера мог бы и быть отцом мальчика – там еще прозвучало слово «возможно»; именно так Хуан Диего и выразился. Что касается Лупе, el jefe «определенно не был» ее отцом. По мнению Лупе, у нее было много отцов, «слишком много отцов, чтобы назвать всех», но мальчик и вовсе не стал останавливаться на этой биологической несуразности, быстро перескочив через нее. Он просто сказал, что Ривера и их мать «уже не были вместе в определенном смысле», когда Эсперанса забеременела Лупе.

Это был довольно неторопливый и пространный рассказ о том, какие были впечатления у читателя свалки и у Лупе о хозяине свалки, который «как отец, только лучше», и о том, что эти дети свалки считали себя обладателями собственного дома. Хуан Диего повторил вслед за Лупе, что они «не сырье для приюта». Чуть рисуясь, Хуан Диего высказался по этому поводу следующим образом:

– Мы никакие не потерянные дети, ни сейчас, ни в будущем. У нас здесь, в Герреро, есть дом. У нас есть работа на basurero!

Но это вызвало у брата Пепе вопрос, почему они не работают на basurero вместе с los pepenadores. Почему Лупе и Хуан Диего не роются в мусоре вместе с другими детьми? И как с ними обращаются – лучше или хуже, чем с детьми из других семей, которые работают на basurero и живут в Герреро?

– Лучше и хуже, – без колебаний сказал Хуан Диего учителю-иезуиту.

Брат Пепе вспомнил, какое презрение к слову «читатель» выразилось на лицах других детей свалки, и только Бог знал, за кого эти маленькие мусорщики принимали диковатую загадочную девочку, от которой у Пепе мурашки бежали по спине.

– Ривера не отпустит нас из лачуги, пока он с нами, – объяснила Лупе.

Хуан Диего не только перевел ее слова; он подробно остановился на этой теме.

Ривера действительно защищал их, сказал мальчик брату Пепе. El jefe был и как отец, и лучше, чем отец, потому что он содержал их и присматривал за ними.