— Давай я тебе хоть омлет сделаю?

Предлагаю то, что он ест в любом состоянии, но Лешка мотает головой и сверлит макушкой дырку между моими грудями.

— Просто посиди со мной. Вот так. В тишине. Точно мы снова одни…

Я знаю, что такое у него “просто посиди” и готовлюсь к поцелую. Скорее физически, чем морально — устраиваюсь на его коленях поудобней, закидывая обе ноги на диванчик и отодвигаю с края стола полупустую чашку с дурманящим сейчас, как и Лешкина близость, запахом кофе. Лешка пытается добраться до моей груди, сохранив на пижаме пуговицы, но сразу бросает провальную попытку и хватает мои щеки… Я тянусь к его губами — пусть сваливает потом все на меня: типа, сама начала...

— Че тебе надо?

От неожиданности вопроса откидываюсь назад, больно ударяюсь о деревянную столешницу и слышу, как дрожит в чашке напуганная злым голосом ложка. И вдруг:

— Пить хочу…

Один спать, другой пить… И оба ничего сделать без мамы не могут!

Перекидываю через сжавшего губы Лешку ногу и снимаю с крючка чашку. Кирюша, такой же насупившийся, что и папа, обхватывает ее ручонками, пьет, отдает мне и продолжает перебирать босыми ногами по холодной плитке. Забыла включить подогрев!

— Иди еще полчаса поспи, пока я завтрак готовлю, — пытаюсь я улыбнуться сыну, чувствуя между лопатками сверлящий взгляд его папочки.

— С тобой, — бубнит Кирюшка в ответ, дырявя меня отцовским взглядом исподлобья.

— Сам! У себя в комнате! — кричит Лешка, будто разговаривает через стенку с соседями, а потом чуть тише: — Это моя жена, слышишь? Будет у тебя своя жена, будешь с ней спать. Ясно?

Хорошо, что соседи не слышат! Это как Лешка сейчас такой за руль сядет? У него чего-то там поехало. Похоже, сперма в мозг ударила!

Присаживаюсь подле сына, беру за плечи.

— Ну чего ты пришел опять? Тебе страшно? Папа же с тобой сидел…

Кирюшка насупился еще сильнее. Заранее знаю, что сейчас выдаст:

— Я хочу спать с тобой.

— Посмотри, какой папа большой. Мы не помещаемся втроем на кровати.

Не помещается мама — у этих-то по подушке, а вот я где-то там, между их руками, плечами, головами и что у них там еще имеется из того, что толкается, колется, бьется… Другими словами — мешает маме спать.

— Пусть папа уходит, — бубнит Кирюшка.

И я поворачиваюсь к окну с таким взглядом, что только слепой не поймет: “Только скажи сейчас хоть слово!” И Лешка молчит, и я пытаюсь спровадить сына в комнату. Получается. Возвращаюсь к плите. Омлет сегодня будут есть все.

— Я больше не могу.

Лешка так скрипит зубами, будто на них сахар. Оборачиваюсь и выхватываю кофе:

— Не пей! Я тебе нормальный заварю!

— Ты знаешь, о чем я! Он должен спать у себя…

Перебиваю его вместе с разбиванием яиц в миску. Пока еще не Лешкиных, но я близка к озверению.

— Не сейчас! — говорю сквозь зубы и вкладываю всю злость в работу венчиком. — Не делай проблему из ничего… Он еще маленький…

— А я большой!

Оборачиваюсь, пытаясь по лицу понять, здесь вопрос или утверждение.

— Мне женщина нужна, понимаешь?

— Не делай проблему из одного раза, — раздражение во мне шипело, как масло на сковороде.

— Одного раза? Он каждую ночь приходит! Ладно, когда ты его кормила… Но ему пять скоро! Пять лет я боюсь повернуться, боюсь вздохнуть…

Он еще чего-то там боялся, но мне надоело слушать:

— Он спит с моей стороны.

Лешка отвернулся. Он умеет вовремя замолчать. Потому он очень ценный мужской экземпляр. Ну, не считая того, что я его люблю просто так, не пытаясь понять за что.

- Иди оденься! И ребенка приведи.

Но материнское сердце подсказывает, что вторую просьбу я добавила зря. Наполнив тарелки омлетом, бегу следом. Один сидит на кровати надувшись. Второй у кровати тоже не с лучшим выражением лица.

— Зачем ты сегодня пришел?

— Потому что я люблю маму.

— Я тоже люблю маму.

— Я больше.

— С чего ты взял, что больше? Тебе сколько лет?

— Четыре.

— А мне тридцать. Я встретил твою маму десять лет назад. Так на сколько больше я люблю твою маму?

Приваливаюсь к дверному косяку, не понимая смеяться или плакать на этом незапланированном уроке математики.

— Дольше, - исправляю я, проглатывая вздох.

— Не лезь в мужские разговоры, женщина! - произносит Лешка голосом шейха. - Иди на кухню!

Махнула на них рукой. Ушла. Теперь пусть так же рьяно и с омлетом управляются. Сами!

Возвращаются вдвоем, кажется, друзьями. Кирюшка, глядя на папу, начинает пытаться орудовать ножом. Вдвоем они кое-как справляются. Я не лезу... У меня пять минут на кофе, крекер и козий сыр. И их у меня никто не отнимет. Это утренняя мамина сказка.

Кормушка для птичек сработала — Кирюша одевался без скандала, шел бодро и на лестнице в садике не канючил. Птички сыты, и мамины нервы целы. Папины оставим пока в стороне.

Обнимая на прощание, Кирюша шепнул мне на ухо:

— А я все равно ночью к тебе приду.

То ли решил напугать меня, то ли просто ставил перед фактом ночного нашествия.

Может, не в птичках дело? Может, мужской боевой дух не позволяет нынче плакать? Однако это сути дела не меняет. Слез нет. Война объявлена, и я не знаю, к какому лагерю примкнуть. Принять нейтралитет у меня не получится. И не только потому, что на дворе тридцать первое декабря, а потому что альтернатива — сон на диване. Один раз это сработало — Кирюша спутал маму с папой и проспал с ним в обнимку. На вторую ночь это не прокатило — все утро ребенок проходил обиженным, а потом, по сыскному нюху, в полной темноте пришел прямиком ко мне на диван.

Исход дела папу не устроил: спать без ребенка в теории хорошо, но на практике без жены еще хуже, чем втроем. Сейчас Лешка воюет не за кровать, а за меня. Приятно, конечно, но свечи жалко… и в положительный результат не верится даже под Новый год.

Бодро шагаю к автобусной остановке. Телефончик грозно пикает. Стаскиваю зубами перчатку и читаю с экрана: “Либо он, либо я” без какого-либо знака препинания и смайлика. Странно, спал Лешка, кажется, на полу, но явно откуда-то свалился. Два викинга в одной квартире даже без боевых топоров — это страшно. Тут и Щелкунчик не спасет. Впрочем, если Кирюшку я не выбирала, то подарочек в виде его папочки — мой личный выбор. Конечно, во время совместного пути за десять лет собака могла подрасти…

Стягиваю вторую перчатку и строчу ответку: “Я тебя выбираю. Я тебя десять лет знаю, а его всего пять и то без году…” Вернее было б сказать, четыре с копейками — пятилетним сын становился у нас только во время ночных разборок. С копейками он, а мы — с пятаками вместо глаз после совместных ночей с попытками возвращения захваченной территории и выдворения захватчика из родительской спальни. Поднимаю глаза и вижу закрывающиеся двери нужной мне маршрутки. Здравствуй… Новый год…

Пока жду следующую, проверяю ВК и, наткнувшись на Олькин вопрос про письмо Деду Морозу, снова игнорирую. Она после гор и мороза спит, а мне бы проснуться, улыбнуться начальнице и свалить домой как можно раньше. Для оливье все сварено, но не нарезано. А в гости мы приглашены к семи — потому что с детьми и потому что с маленькими. Куранты будем слушаем уже дома.

Старая грымза обещала отпустить всех после обеда, а могла бы вообще не гнать людей через полгорода, чтобы вместе попить чайку со сливочным поленом. Да, откапывает же наша Боссовна его где-то к каждому празднику. Засахаримся скоро. Лучше б уж, по советской памяти, купила торт “Прагу”, если до сих пор не распробовала наши днюховские тирамису и чизкейк!

Но это будни, а праздник уже кусает за нос и наступает на пятки.  Декабрь недаром злится… Осталось ему недолго, и мне тоже, чтобы не замерзнуть. Была б зима нормальная, так при минус трех ничего бы у меня не отваливалось, а тут то дождь, то снег — организм и привык к межсезонью. А ведь еще недавно в капроне всю зиму бегала…