И снова смотрит на меня. Даже с каким-то вызовом. И заявляет:

- Он сегодня не придет.

- Леш...

Пытаюсь говорить мягко. Однако не получается. Будто отчитываю. И действительно отчитываю. И действительно за дело.

— Что ты к ребенку, честное слово, прицепился, точно самому четыре года! В Новый год нервы мне трепать дурацкими эсэмэсками...

- Дурацкими? - в свой черед заводится Лешка. Хорошо, что стоим в коридоре и уже за закрытой дверью.

— Если он сегодня к нам в кровать придет, то на целый год в ней останется.

— Ты что серьезно в эту дурь веришь?

- Доказано экспериментальным путем аж четыре раза подряд. Ну... Пошли шампанское пить, а то Новый год без нас наступит.

Примирительно протягивает руку, и я вкладываю в его большую ладонь свою и ни с того, ни с сего говорю:

— А я письмо Деду Морозу написала-Сказала и чуть язык себе не прикусила. Лешка еще сильнее сжимает мне руку. Глаза его сужаются:

— Я тоже написал. Ты что попросила?

- В сказку попасть, - говорю и чувствую, что краснею. - А ты?

— Чтобы он не приходил.

Молчим. Пять секунд. Вдруг Лешка говорит:

- Собственно это одно и то же, верно?

Я молча киваю.

Елкой пахнет, только когда входишь в дом с мороза. Или когда от одного взгляда на мужа обостряется не только обоняние. Щелкунчик не стоял на страже моих чувств, и я могла дать им волю. Хотя они и не спрашивали моего позволения...

Весь свет потушен. Горит лишь елка. И глаза… Не считая многочисленных разноцветных бликов на стекле фужеров. Лешка призывно крутит в руке свой, развалившись на стуле, точно в кресле. На столе вазочка с мандаринами и тарелка с шоколадной колбасой. Нарезанная впопыхах и мужской рукой, она раскрошилась и похожа на темный муравейник со светлыми крапинками орехов. Зачем я смотрю на стол и почти облизываюсь на то, что никогда не ем? Да потому что губы пересохли, а облизать их я не решусь, как и оросить шампанским до боя курантов. Звук в телевизоре выключен, мы ждем картинку. Тишина нарушается лишь моим неровным дыханием.

В наполовину расстегнутой голубой рубашке мой мужчина выглядит вовсе не по-домашнему, знакомо и обыденно, а незнакомо, соблазнительно и опасно. И я почти ерзаю на стуле, вновь чувствуя себя как на первом свидании, когда почти твердо решила, что отдамся тому, кого знаю всего пару дней, и боюсь, что он не предложит близости и вообще, если я не покажу себя настоящей женщиной, второго свидания не будет. Десять лет как один день. Вот набитый оливье живот и решил прижаться к позвоночнику...

Лешка если и нервничает, то не подает виду. Подпрыгивающий в руках фужер не в счет. Это он так подгоняет пузырики… Посылает их через стол. И те, смело запрыгнув мне в декольте, проворно разбегаются по всему телу. Особо не везет спине — ровной, точно с проглоченной палкой. Она дрожит, будто под напряжением. Секунда или две, и я обмякну. Съеду по стулу, как и он, испортив темный тонкий силуэт, такой соблазнительный в трикотажном платье...

Он смотрит на меня. И ему нравится картинка. Я это точно знаю по… Да просто знаю! Десять лет… Все вдруг начинает казаться сном. Какой штамп в паспорте? Какой сын? Разве этот человек мой муж? Это просто соблазнительный, чертовски сексуальный представитель сильной половины человечества, нечаянно забредший на огонек новогодней елки… И с ним хочется быть слабой, оставив себя сильную за порогом квартиры — для внешнего мира. Но все-таки я сильна… Только в моей власти осчастливить его ночной лаской.

И сознание своей сверхъестественной силы огнем срывается с губ и обжигает шею. Теперь время проклясть кружева, царапающие грудь, налившуюся желанием недозволительно рано. В Лешкиных глазах бегают елочные огни — и в каждом цветном шарике по ухмыляющемуся чертику. Я ненавижу куранты, а те ненавидят меня, растягивая каждую последнюю секунду уходящего года на час…

И вдруг… В тишине мы слышим первый удар — это  деревянный часовой погиб на посту, рухнул на паркет под натиском маленькой, но уверенной ножки мышиного короля и откатился к плинтусу. Вскакиваем, как по команде, но Лешка оказывается проворнее меня. И вот он уже тащит победителя по коридору к заветной двери и дает выход детскому шампанскому.

А я падаю на стул и трогаю лбом холодное дерево стола — если мне суждено уснуть сегодня одной, то я буду спать здесь, прямо на столе, среди мандаринов и шоколадного печенья, по-студенчески…

Верная рука по-прежнему крепко держит бокал, и я, бессмысленно прокручивая в пальцах ножку, краем глаза замечаю картинку часов на кремлевской башне. Закрываю глаза. В Деда Мороза я больше не верю. И вдруг чувствую макушкой едва уловимое прикосновение губ и слышу легкий звон в ушах — неужели?

Поднимаю  голову, вижу бокал и руку мужа. Дзынь… Наши бокалы соприкасаются. Шшш… С шипением встречаются наши горячие пальцы. Подношу фужер к губам и оборачиваюсь. Лешка возвышается надо мной не один. На его плече, откинув голову и приоткрыв ротик, сопит Кирюша.

— Новый год — семейный праздник, — почти улыбается Лешка. — А нас в семье трое…

Улыбаюсь сквозь стекло. Наверное, вышла кривая мина, зато довольная. Я действительно хочу провести будущий год втроем. И, по возможности, вот так же мирно.

— Дождись меня, — шепчет Лешка, аккуратно обходя стул, чтобы спящая головушка сына не качнулась в сторону.

Неужели верит в сказку? Я — больше нет. Потому допиваю шампанское и забираюсь с ногами на диван. Его кожа холодит тело, как игристое горло, но грудь продолжает гореть. Теперь огнем обиды… Не на проснувшегося сына, нет… На сказку, которая обрывается, не успев начаться — как краткий утренний сон, раздразнивший яркой картинкой за секунду до будильника…

Провожу рукой по груди — она еще напряжена, верит в продолжение праздника, глупая… А ноги уже вытянулись вдоль спинки и уперлись в валик — щекотно и хорошо. Они устали.  Секунда, и я избавлюсь от этого противного, пусть и тонкого, капрона…

— Сказал же, дождись меня…

Широкая ладонь прижала мою руку к животу. Кто это тут ходит, как мышка? Кто тут настоящий мышиный король?

Пытаюсь улыбнуться, но вместо этого краснею. От шампанского и руки, пойманной под колготками. Глаза у Лешки горят, а у меня пылают теперь уши.

— Я только хотела снять колготки, — пищу, будто школьница, и чувствую на шее, вместо головы, кипящий котел.

Теперь горячие ладони мужа похожи на льдинки. Они касаются щек, прикрывают пылающие уши, и я даже слышу шипение… Или это диван так громко промялся под коленкой победителя… Я его трофей. За меня он бился, ни на секунду не усомнившись в своей победе, даже когда сила была совсем не на его стороне.

Губы у моего завоевателя мягкие и сочные, точно лопнувший от зрелости персик. Я ловлю с них сок, упиваюсь им, слизываю языком с подбородка, уже чуть шершавого, оттого еще более мужественного и щекочущего нервы и шею… Я подтягиваю ноги и толкаю Лешку в грудь, пытаясь удержаться от громкого смеха… Теперь он трется носом о кончик моего, чувствую, совершенно ледяного носа — это вершина айсберга, последняя зимняя точка в моем теле. Остальное растаяло и уже подошло к температуре закипания.

Декольте слишком глубокое, и на кружевах производители женского белья тоже сэкономили — налившаяся грудь сама вырвалась на свободу и тут же угодила в новый плен — и от безжалостных губ победителя ей уже никуда не деться.

Глотая по дурной материнской привычке стон, подтягиваюсь к подлокотнику и откидываюсь назад, пытаясь закрыть глаза и не глядеть на темнеющий дверной проем. Пустой. Пока пустой… Противный внутренний голос уже издевательски напевает: “Пять минут, пять минут… Это много или мало?” Чтобы заглушить его и вместе с ним здравый смысл, съезжаю вниз, почти в середину дивана. Ловлю любимые влажные губы и хватаю чуть шершавые пальцы, направляя их вниз… Даже если у нас в запасе больше пяти минут, то в этих чертовых колготках я не желаю быть даже лишней секунды!