Осторожно взяв в руки ножны, Толик вдруг ощутил странную тревогу под сердцем. Он даже оглянулся на своих родненьких женщин, как называл их в минуты благодушия. А «родненькие» его с головой утонули в корзине с бижутерией. И тогда Толик еще более осторожно потянул клинок из ножен. Лезвие кинжала было отковано из какой-то старинной стали, может быть, даже – дамасской, с двумя небольшими углублениями для большого и указательного пальца. Но главное – оно было волнообразным, с ассиметричными пятнами на поверхности, в которых четко просматривался силуэт человека. Число волнообразных изгибов равнялось семи… Клинок, словно гадюка, опасно выполз из ножен, и сердце у Толика бешено заколотилось. Даже в самые тяжелые минуты встречи один на один с бурым медведем на Камчатке, оно у него так не билось… Что за хрень, невольно подумал Толик, но тут же обо всем забыл, потому что клинок его буквально заворожил. Таких изящных, таких плавных, таких элегантных линий он в своей жизни еще не встречал. Это потом, несколько дней спустя, Ромашов вдруг додумался до того, что лезвие кинжала неуловимо смахивает на Томкину фигуру до родов: те же плавные линии, соблазнительные изгибы в известных местах, то же неудержимое желание – подержать в руках…

Словно черт из шкатулки, вынырнул из-за золотого Будды хозяин лавчонки. Маленький, желтенький, как осенний лист в октябре, все лицо, словно кусок черепицы, в продольных морщинах, с небольшой бородкой клинышком и седой косичкой за спиной. Таец тут же затараторил свое «бао-сяо», сложив ладони лодочкой и прижимая их к тощей груди.

Подошли Томка с Дашуней, удивленно вытаращились на него, словно бы он живую змею или еще чего похлеще в руках держал.

– Зачем он тебе? – неприязненно спросила Тамара, опасливо скашивая глаза на Дашу: не дай бог ручонкой за лезвие схватится.

– Да ты глянь, какая красотища! – Толик Ромашов осторожно провел пальцем по лезвию, затем любовно огладил украшенную резным растительным орнаментом рукоять, как-то по-особенному скошенную к основанию.

– Не люблю я такие ножи, – презрительно поджала губы Томка и отвернулась.

– А какие ты любишь? – с усмешкой спросил ее Толик, не выпуская кинжала из рук.

– Я люблю кухонные, и чтобы они острые были, а не такие, как у нас, – не упустила возможности укорить Тамара. – Да и в самолет тебя с ним не пустят…

– А я его в багаж вместе с чемоданом сдам, – возразил Толик, – долетит, как миленький.

– Хороса нозика, – вдруг снова подал голос хозяин лавчонки. – Сибко хороса… – и согнулся в три погибели, так что жидкая седая косичка через плечо свесилась.

– Не бери! – вдруг побледнела Тамара, и даже шаг вперед сделала, словно заслоняя собою Толика от кинжала. – На кой он тебе сдался? У тебя же этих ножей дома хватает… Сколько их у тебя, ты уже и сам, наверное, не помнишь…Не бери, Толик, зачем он тебе? – тревожно повторила жена.

– Хороса нозика, – снова проблеял в поклоне таец, и вдруг высверкнул снизу вверх на Тамару сердитый взгляд.

И опять холодком обдало сердце Толика, и чувство близкой опасности ворохнулось в нем, но именно поэтому, как бы отметая все эти глупости, он бесшабашно рубанул рукой:

– Ладно, беру! Сколько ты за него просишь?

– Совсем нискоко – сито батов.

– Баксов? – не поверив своим ушам, переспросил Толик.

– Зачем – баксов? – опять поклонился старый таец. – Я говори – сито батов.

Действительно, смешная сумма для такой игрушки, но спорить, естественно, Толик Ромашов не стал. Он заплатил, забрал ну просто шикарный кинжал, и поспешно, словно таец мог передумать, пошел вон из лавчонки. Надувшаяся Томка молча последовала за ним. Ничего не понявшая Дашка – следом, то и дело оглядываясь на необычного старичка. Таец выпрямился, сощурил и без того узкие глаза, и подобие улыбки скользнуло по его обезьяньему личику.

Но как и от кого могла узнать о кинжале эта ярко накрашенная, аккуратно завернутая в блескучие тряпки женщина? Знали о нем пока что только три человека: сам Толик, жена Тамара и Дашка. Все! Он даже перед друзьями-охотниками еще не успел похвастать своим приобретением. Да и когда? Сразу после приезда столько дел навалилось по работе и по дому, что про кинжал он просто-напросто забыл. Не до него пока было. И вдруг какая-то цыганка, чудо в перьях, ему о нем напомнила.

– Пошли, – вдруг решительно заявила цыганка и, схватив за руку, повела Толика в беседку. – Садись и слушай меня внимательно, золотой. Слушай и запоминай…

– Откуда ты про кинжал знаешь? – вякнул было Толик, но Эсмеральда, или кто она там на самом деле, и слушать его не стала. Неуловимым движением она извлекла из своей яркой одежды изрядно потрепанную колоду карт, и быстро раскидала ее на столе.

– Смотри сюда, золотой, смотри внимательно! – прошелестела она зловещим шепотом, вновь хватая Толика Ромашова за руку. – Видишь, как карта легла? – и потянула его ближе к столу, и рука у нее оказалась неожиданно твердой и сильной. – Плохо для тебя карта легла. Совсем плохо…Зачем ты этот кинжал в Таиланде покупал? Почему жену свою не послушал? – опять спросила она и укоризненно покачала головой.

Толик, неожиданно обмякший от этих слов, ничего не соображающий, впервые взглянул странной женщине прямо в глаза. И словно провалился в темную, бездонную пропасть, опасно втянувшую в себя его взгляд. Все дальнейшие слова цыганки он вспоминал потом, как дурной сон, привидевшийся ему не то спьяну, не то с устатка…

– Тебе от этого кинжала надо срочно избавиться, – зловеще говорила цыганка. – Выбрось его куда подальше и не жалей, что сто батов напрасно потерял… И забудь, золотой, совсем забудь про него. Не простой это кинжал, ох – не простой…

«Ну да, я выбрось, а ты подберешь, да?» – начал было думать Толик, но удивительная цыганка эти мысли его мгновенно прочитала.

– Да не нужен он мне, – усмехнулась она, – даром не нужен твой кинжал… Нельзя мне с ним, никак нельзя – старик запретил… А вот тебе – тебе смерть от него будет, вот что я хотела сказать. И карты об этом же говорят. Так что, золотой, послушай меня и выбрось его куда подальше, и чем раньше ты это сделаешь – тем лучше для тебя будет…

И так она это проговорила, так Толик пропитался вдруг неясной тревогой, что поверил он цыганке. Совсем поверил. И больше ничего не сказала ему эта странная женщина, молча собрала карты, молча же приняла от него крупную купюру, которую он непонятно зачем протянул ей. И растворилась цыганка, исчезла, словно никогда и не была.

Есть непонятное очарование в самом зачатье осени. Еще вчера стояли яркие, безветренные дни, стремительно взлетали и падали в слюдянистом блеске от солнца стрекозы, прыскали с болота на болото утята-подлётыши, а сегодня вдруг напахнуло перед рассветом легким ветерком и стало понятно – лету конец. Нет, еще не осень, еще и жаркие дни будут, и комары досаждать будут, и зеленые листья над головою шуметь, ан – все уже не так. Может быть, предчувствие осени в нас самих, в нашей утомленности от летнего зноя, но глядь, а уже словно желтый сквознячок по осинкам прошел. А там ольха и березка робко начали примерять яркие осенние наряды. И звонче стали голоса людей по утрам, и все большими стаями заполоскали крыльями разномастные птицы над головой. Нет, это еще не отлет на зимовку, это лишь проба сил перед дальней дорогой, разминка, сколачивание строя и порядков. А вот стрижи вдруг разом исчезли, хотя никто и не заметил их отлета. Просто вроде как больше стало воробьев, этих мужественных серых аборигенов, никогда и ни на что своих отчих краев не меняющих. Да взлохматили леса и перелески громкие и нетерпеливые голоса людей – за первыми осенними груздочками пожаловали грибники.

Для Михалыча эта пора – самая беспокойная. Народ валом валит из города за ягодой и грибами, и почти всякий норовит забраться в самые укромные места, где хоронится днем от разной напасти вверенный его попечению разномастный зверь. Никакие шлагбаумы и знаки нынешним отморозкам не помеха. Прут и прут они в леса и на полевые угодья, как к себе домой – пешком, на велосипедах, мотоциклах, мотонартах, вездеходах и джипах. Правда, в последние два-три года эти люди слегка поутихли, потому как наконец-то подоспели законы, жестко окорачивающие лесных разбойников. Конечно, безобразий еще хватает, но пришла вдруг Михалычу подмога с самой неожиданной стороны: его постоянные клиенты, что каждый год здесь охотятся, наконец-то сами озаботились сохранением угодий. А люди они в большинстве своем денежные, влиятельные и с очень длинными руками – где хочешь достанут. Охотинспектора не достают, полиция не достает, они – запросто. И стоило этим господам двух-трех самых ярых браконьеров в оборот взять, как остальные тут же хвосты поприжали. И такое Михалычу от этого послабление вышло, что он по ночам наконец-то высыпаться начал, и к зимним зверовым кормушкам теперь не таясь ходит.