– Но в газетах писали, – начал оправдываться Сергей, – что бандиты покровительствуют тебе, что тебя видели в казино с Мармеладом…

– Сережа! – вскинула темные брови Лера. – Я тебя не узнаю… Ты сам будущий журналист, я твои репортажи постоянно в «Комсомолке» читаю, и ты веришь этой газетной брехне?! Да там же все куплены на корню: что им скажут, то они и напишут… Не знаю, как в твоей «Комсомолке», а у нас честный журналист – это нонсенс! Все они продажные, все на кого-то работают…

– Но, Лера, зачем же обобщать? – попытался возразить Сережа. – Как и везде, в любой профессии, журналисты бывают разные…

– Скворец, не спорь со мною! – надула полненькие губки Лера. – Ты там, в своей Москве, ничего не знаешь и не можешь знать о наших газетах… Вы там с жиру беситесь, совсем охренели, честно говоря, а здесь преступников ищете… Главные преступники и ворье за вашими красными стенами сидят, всю страну под себя подмяли, со всех дань берут, как при татаро-монгольском иге, а ты мне про честных журналистов рассказываешь?

До глубины души возмущенный этим бесцеремонным «вы» и «ваши», Сережа нешуточно обиделся на Леру:

– Вообще-то красные стены такие же мои, как и твои, – хмуро ответил он. – А если говорить по существу, – политику я вообще не люблю и в чистом виде ею не занимаюсь. Поэтому не надо мне красные стены приписывать. Они не мои и никогда моими не будут… Там своих хозяев хватает…

– Ну да, вы в своей «Комсомолке» одни светские сплетни печатаете. Кто кого трахнул, кто кого бросил, кто кому дал, – наследница польской шляхты с гордым презрением сощурила бирюзовые глаза, покачивая длинной, стройной ножкой в элегантной черной туфельке. – У вас там, честно говоря, собрались какие-то явно озабоченные мужики… А может, вовсе и не мужики? Уж больно вы любите в чужом белье копаться.

– Знаешь, как это называется? – сумрачно спросил Сережа.

– Как? – насмешливо улыбнулась Лера.

– С больной головы – на здоровую, вот как! Я про тебя спрашиваю, я хочу знать, почему о тебе всякие пакости пишут, а ты мне про кремлевские стены рассказываешь…

– Я не пойму, Скворцов, ты хочешь со мной поссориться?

Сережа этого не хотел.

Еще два года спустя, на преддипломной практике, Сережа Скворцов попал в родной город как специальный корреспондент газеты «Известия». Командировка, как вначале показалось Сереже, была пустяковая, связанная с браконьерством, которым и при советской власти изрядно грешили лесозаготовительные предприятия. Но стоило ему выехать в леспромхоз и поговорить с авторами письма в «Известия», как он понял, что проблему явно недооценил. Заготовка древесины в орехово-промысловой зоне, где испокон века заготавливали орех и брали живицу местные жители, и где каждое «хлебное» дерево десятилетиями кормило конкретную семью, была не только недопустима, но и преступна. Однако же она велась и с каждым годом – все в больших масштабах. И уже начали греметь в кедрачах ружейные выстрелы, а в селеньях заполыхали усадьбы наиболее беспокойных активистов, требующих запретить рубку кедра.

С головой окунувшись в эту проблему, казалось бы, ясную и понятную любому дураку, Сергей очень скоро понял, что ходит по заколдованному кругу, и чем дальше, тем меньше понимает, где правые, а где виноватые. Но самое поразительное было в том, что виновных в этой ситуации он вообще не нашел. Были доведенные до полного отчаяния люди, были вымирающие от голода и безысходности села, жители которых остались без работы и своего векового промысла, был в Москве, за кремлевскими стенами, президент Путин, гарант Конституции, разговорчивый, энергичный, ироничный, и только виноватых в преступном промысле кедра Сережа Скворцов не увидел.

– Я вот что тебе скажу, Сергей Юрьевич, – сочувственно вздохнул бывший директор бывшего леспромхоза-миллионера, бывший депутат Верховного Совета, Герой Социалистического Труда, ветеран Великой Отечественной войны Степан Иванович Слепенчук, – не по Сеньке шапка! Тебе эту проблему не поднять и, знаешь, почему?

– Почему? – спросил озадаченный Сережа.

– А потому, что корни этой проблемы – в Москве. Здесь, у нас, только вершки…

– Да почему в Москве?! – осерчал Сережа. – Почему всегда и всё валят на бедную Москву?А я вот слышал, что у вас здесь всеми лесными делами заправляет некая Боярыня… Но вы мне о ней почему-то не говорите?

Степан Иванович приподнял правую кустистую бровь, внимательно всмотрелся в Скворцова и с усмешкой сказал:

– Ну, вот видишь, кое— что ты все-таки узнал… А на Москву валят, Сережа, потому, что там законы пишут. И такие хитрые там у вас законы пишут, что по ним все леса, реки, фабрики и заводы, золото, нефть и газ, платина и алмазы, наши леспромхозы, рыболовецкие артели и прочая, прочая давно уже москвичам принадлежат. Они сидят там, сволочи отмороженные, прости господи, в Барвихе или в Сочи, в кабаке или казино, а по всей Руси нефть качают, последнюю рыбу долавливают, последний лес на нет сводят, спирт гонят и пшеничку растят, чтобы доходы со всего этого у московских ушкуйников оказались. У них глаза уже, как щелки в копилке, они жиром заплыли, от них уже на всю страну смердит, а они все хапают и хапают… И плевать они хотели на пухнущих от голода людей, на пачками вымирающих ветеранов… А что касается Боярыни, она лишь передаточное звено: через нее деньги в Москву перетекают, только и всего. Но здесь, у нас, она очень большой человек, поскольку через криминал все к своим рукам прибрала.

– Ну, и как мне с нею связаться? – живо поинтересовался Сергей.

– А зачем? – Степан Иванович с любопытством посмотрел на него. – С мельницами пободаться хочешь?

– Хочу! А главное – хочу понять, что же это за люди, откуда они у нас взялись и почему не видят, что они творят…

– Молод ты еще, Сережа, ой, молод! – усмехнулся Слепенчук. – Смотри, не попасть бы тебе в большую беду. Ныне хоть и другие времена, а беспредел прежний творится… Ну, а телефончик запиши, телефончик я тебе дам. К ней-то тебя вряд ли допустят, а вот с ее холуями, может, и поговоришь…

Тамара с Дашкой вернулись из города только под вечер. Оказывается, заезжали на квартиру, половину покупок там оставили, половину с собой привезли. Но и этой половины было столько, что шофер Володя едва в охапке на второй этаж принес. Какие-то коробки, коробочки, фирменные пластиковые пакеты, спортивная Томкина сумка – все это было свалено в общую кучу на диване.

– Чего это вы столько понабрали? – искренне удивился Толик, с недоумением разглядывая многочисленные покупки. – Можно подумать, что вы до сих пор голые ходили… Или вам все это бесплатно дали и грех было отказаться?

– Папа, ты ничего не понимаешь, – первой ответила Даша, смешно морща прямой короткий носик и деловито перекладывая коробки. – Наступили осенние распродажи. Сейчас не купишь, потом вообще не найдешь… Знаешь, сколько мы магазинов объехали, – Дашка растопырила пальцы на правой руке и, немного подумав, прибавила к ним еще два пальца на левой. – Вот!

Дочурка явно говорила все это с материных слов, но тем забавнее звучали в ее изложении взрослые проблемы. Сама она, в хорошо сидящих на ней фирменных джинсах и красной в крупную полоску кофточке, в китайских кроссовках, но – аля Adidas, ладненькая, крепко сбитая, с белокурыми локонами на плечах, была ну просто прелесть. Толик не выдержал, подхватил ее на руки, прижал тепленькое, родное тельце к себе, с удовольствием зарываясь носом в пахнущие лесной свежестью волосы. Дашка на минуту притихла, отдаваясь отцовской ласке, но вдруг спохватилась, уперлась в его грудь ручонками и капризно возмутилась:

– Папа, ну что же это такое, в самом деле? Что за нежности?

– А что, разве уже нельзя? – засмеялся Толик Ромашов, не выпуская дочь из объятий.

– Я тебе что, маленькая?

– А что, большая?

– Пусти! – Дашка рассердилась. – Отпусти меня сейчас же…