Перспектива главной аллеи в сторону дома. Фото автора.

Везде – один рефрен: «от усадьбы веет недобрыми преданиями». Чем больше вглядываешься в историческую перспективу, всматриваешься в фигуру княгини Шаховской-Глебовой-Стрешневой, тем настойчивей возникает ощущение, что это была натура, мучимая бесами, мятущаяся, грешащая, кающаяся и пытающаяся замолить грехи, и всё равно потом грешащая. Приходит на ум натура… Ивана Грозного. В самом деле, психологически все «показания» и свидетельства очевидцев сходятся в одну картину: крутой нрав, наводивший ужас на окружающих, «злая чудачка», по словам С.А.Толстой, превратившая родовой дом в жутковатый замок, причём на впечатление «работали» и дощатая «корона» над фасадом, и окружение мрачных лиственниц, и пара атлантов с ухмыляющимися в странной тишине лицами, и откровенно скалящиеся маски сатиров на каминах… ведь всё это было сделано исходя из вкусов княгини. При этом она активно, даже как-то судорожно занималась благотворительностью, состоя в многочисленных обществах, создав на дачах оздоровительный лагерь для девочек и собираясь завещать выморочную усадьбу под женский монастырь. Всё это просто так не делается. Такое ощущение, будто этой деятельностью княгиня пыталась замолить какой-то свой грех, но ей не удавалось это сделать именно из-за своей мятущейся натуры, а замолить её грехи кому-то ещё едва ли приходило в голову… Такое ощущение, будто с отъездом постояльцев ещё в начале 80-х и устранением «помех» в ауре дворца снова появилась её неупокоенная душа, которая бродит по опустевшим залам и пытается найти себе вечный покой…

Уголок «синей гостиной» в Покровском-Стрешневе. Предреволюционный снимок.

Хорошо заметны декоративное обрамление каминов, гербы на экранах, черные «помпейские» фигуры

и рисунок наборного пола. Из архива М.Сметаниной

Кстати, о выморочности. Выглядит странным и даже зловещим то, что все старания княгини поддержать память о роде Стрешневых, очередное наращивание фамилии до уже тройной, при том, что она даже отродясь не была Глебовой-Стрешневой, окончились ничем. Княжеская чета, как считается, была бездетной. Конечно, вероятности физических проблем у супругов никто не отменял, это совершенно обычное дело. Но опять-таки, не в таком контексте, не в сочетании всех этих фактов. Все они, включая мятущуюся натуру княгини, вовсе не отличавшейся кротостью и набожностью, но склонную к гневным «выплескам», так напоминающую в самом деле натуру Ивана Грозного, заставляют предполагать произошедшее когда-то в этих стенах… детоубийство. Вот почему она так фанатично отдавалась благотворительности, будто пытаясь замолить страшный грех… И кровь невинного младенца (скорее всего девочки, отсюда и многолетний (!!!) именно девчачий оздоровительный лагерь, и идея завещать усадьбу под женский же монастырь) до сих пор витает над этим местом…

-–

Удивительно (а может, как раз всё объяснимо!), что такая экстравагантная постройка, какой стала фамильная усадьба в руках Евгении Фёдоровны Шаховской, более чем органично вписалась в начале нового века в романтический контекст эпохи. Как мы помним, взлёт культуры в это время получил название «Серебряного века». Русской усадьбе Серебряного века была посвящена недавно вышедшая обстоятельная альбом-монография заместителя руководителя современного Общества изучения русской усадьбы, доктора искусствоведения Марии Владимировны Нащокиной. Автор сформулировала целый ряд особенностей усадеб этого времени. И, несмотря на то, что речь в книге идет в значительной степени об усадьбах, хозяева которых, пришедшие на смену старой аристократии, вдохнули в старые поместья новую жизнь, тем не менее именно на архитектурном облике нашей усадьбы, столь, на первый взгляд противоречивом, сформированном волей хозяйки, как раз аристократки княгини Евгении Фёдоровны Шаховской-Глебовой-Стрешневой, очень выразительно сказались разнообразные веяния и художественные вкусы времени.

Как мы уже говорили, дворянски-помещичий уклад жизни фактически был «отменен» реформой 1861 года – с отменой крепостного права, когда труд крепостных крестьян на помещика перестал быть материальной основой существования этого самого уклада. И с той поры он неминуемо стал уходить в прошлое, подергиваясь, по словам М.В.Нащокиной, патиной времени. «Усадьбы Серебряного века перестали быть привилегией русской аристократии, они во множестве обретали новых хозяев… Для этих новых хозяев владение усадьбами становилось своего рода видимым знаком приобщения к традициям аристократической культуры, ее этическим ценностям, бытовому укладу и времяпровождению». «Перестав, фактически, быть основой экономического благополучия своих владельцев, они сохранись в качестве их второго дома, порой, даже более значимого для духовного становления и творчества, чем первый – городской».

      Художественная идеология Серебряного века, противостоящая наступающему веку буржуазного чистогана, противопоставляла ему именно романтизированный облик «красоты как мощной преобразующей силы», «слегка идеализированный воображением мир русской усадьбы». Вообще, усадебный уклад представал и тогда, предстает и сейчас, своего рода островком душевной гармонии, неторопливого самоопределения на фоне живой природы, очагом национальной культуры, наконец. «Обращение к её (русской усадьбы – А.П.) истории, быту, архитектурно-художественным особенностям позволяет вглядеться в подлинное лицо национальной культуры, уходящей своими корнями в глубокую древность». Говоря о психологической привлекательности усадебного уклада даже сегодня, в начале XXI века, исследовательница отмечает: «Именно… духовная устремленность и творческая атмосфера усадебных гнезд, описанная во многих произведениях русской литературы, соединенная с еще не нарушенной красотой просторных русских пейзажей, заставляет и сегодня мечтать об ушедшей усадебной жизни. Ведь и сегодня кажется, что там не только царила удивительная гармония жизни и природы, но и само время текло по-иному – размеренней, спокойнее, позволяя обитателям усадеб не только деятельно трудиться и творить, но и предаваться созерцанию, наслаждаться неспешными прогулками в любое время года и, наконец, не суетно размышлять о себе – своем предназначении, доме, проступках». «На рубеже XIX-XX веков символизация превратилась в своебразный способ восприятия окружающего мира, в котором все предметы, состояния и действия легко превращались в символы». Русская усадьба стала своего рода символом дома, Родины. Тем самым подернутый «патиной времени» усадебный быт стал основой для нового жизнетворчества в стиле идей времени.

И далее: «Именно к Серебряному веку относится своеобразная общественная канонизация русской усадьбы как средоточия семейных ценностей, всех сторон русской культуры и вопощения национального понимания красоты. Тогда усадьба впервые была глубоко осмыслена как сложная историческая целостность… и возведена в ранг национального идеала». Кроме того, родовая усадьба становилась определенным символом рода, превращаясь в своего рода фамильный мемориальный комплекс. «Старые родовые гнезда в конце XIX века уже не просто сохранялись, но и по-своему канонизировались, обретая черты живых семейных музеев. Среди бережно хранимых усадеб – знаменитые родовые вотчины… Покровское-Стрешнево князей Шаховских-Глебовых-Стрешневых…». Как мы помним, в самом Покровском-Стрешневе основу этого самого фамильного мемориала заложил еще Петр Иванович Стрешнев в 1760-е годы. Уже его дочь Елизавета Петровна возвела в культ родство с правящим домом Романовых, фактически превратила усадьбу в музей этого самого родства созданием знаменитой портретной галереи и всевозможных деталей обстановки. А Евгения Фёдоровна распространила этот культ и на внешний облик усадьбы, распорядившись обстроить старый ампирный дом новыми кирпичными корпусами с узорочьем в стиле XVII века – столь драгоценного для неё времени возвышения Стрешневых, и построить вокруг неё ограду, откровенно имитирующую стену Московского Кремля.