Надгробие К.Терского на Ваганьковском кладбище. Фото автора
Всё это вместе с надстройкой под колокол превращает торец дворца фактически в новый, третий фасад. И это неудивительно, потому что именно он открывается теперь взгляду при въезде в усадьбу. По всей видимости, именно с таким расчетом и заказывала перестройку дворца хозяйка, стремившаяся поразить всякого въезжающего великолепием своего фамильного владения, не обращая внимание на парадоксальность самого его расположения в торцевой части дома. Новый фасад был выполнен настолько эффектно, что его торцевое положение поначалу даже не приходит на ум, настолько самодостаточно он смотрится от ворот.
В результате работы К.В.Терского, дом в Покровском приобрёл, по мнению некоторых авторов, откровенно бутафорский вид, обретя тот самый пресловутый стилистический разнобой, без подчеркивания которого не обходится ни одно его упоминание, грубое, демонстративное столкновение классического стиля старой части особняка и стиля новых корпусов, фасады которого были отделаны как раз в стиле «а ля рюсс», «по Резанову». А впоследствии, уже в начале ХХ века, когда вкусы княгини от «русского» стиля обратились к германской готике, старая часть дома оказалась задавленной новыми многочисленными надстройками, уже деревянными и несущими никакой принципиальной функции кроме откровенной декорации, выстроенными прямо над кровлей – барабанами, шпилями, наконец, зловещей «короной», исполненной под донжон средневекового замка, а также колоссальной вышкой с северо-восточной стороны дома.
Как писалось на ресурсе «Пешеград», «трудно сказать, что он (Терский – А.П.) чувствовал, работая над ним, и как сам оценивал результат своей деятельности. Чем объяснить то, что имя авторитетного, знаменитого своими постройками зодчего оказалось на чертежах сооружения, представляющего собой какой-то невообразимый эклектический винегрет? Возможно, это связано с затянувшейся перестройкой усадьбы (переоборудование усадебного дома продолжалось вплоть до 1916 года). Княгиню, уже начавшую реконструкцию дома, посетила новая идея, и она решила под влиянием увиденного за границей еще раз «перепрофилировать» дом в западноевропейский замок, причем по ходу ведущегося строительства. Проект постоянно дорабатывался и изменялся по просьбе непостоянной в своих предпочтениях заказчицы и просто не был доведен архитектором до финальной стадии, на которой справедливо было бы судить о его гармоничности и стилевом единообразии. А может быть, работа над безрассудными затеями княгини настолько щедро оплачивалась, что Терский счел возможным поступиться своим имиджем. Между тем как прецедент, когда один из архитекторов ради спасения своей профессиональной репутации отказался работать с княгиней Шаховской из-за ее сумасбродных идей, постоянно вносимых в проект, был – во время строительства на Большой Никитской.
Что же представлял собой усадебный дом в Покровском, перестроенный Евгенией Федоровной Шаховской-Глебовой-Стрешневой? Ансамбль барских служб усадьбы был спланирован в виде подковы. С торцевых сторон ампирного господского особняка пристроили два кирпичных флигеля, стилизованные под каменные древнерусские палаты, над одним из которых возвышалась остроконечная башня. На крыше особняка по распоряжению Евгении Фёдоровны сделали деревянную надстройку в виде большой четырехугольной башни-донжона, с бойницами-машикулями, зубцами в форме ласточкиных хвостов и выступающими по углам маленькими круглыми башенками. Это стало первым существенным вмешательством в первоначальный проект, за которым последовали и другие».
Большая часть сделанных пристроек, как мы уже говорили, имела элементы древнерусской стилистики: кубышчатые колонны входного крыльца, килевидные фронтоны окон, фигурные колонки наличников и пр. Это всё то, что было в своё время выложено из кирпича и сохранилось до нашего времени. Верхняя часть здания, деревянная, утраченная на протяжении ХХ века, приобрела черты готической фортификационной архитектуры. Основание же – старый особняк – осталось в основном ампирным. Были изменены только некоторые детали, чтобы «подогнать» их под черты новых корпусов, прежде всего перебиты на стрельчатые оконные проёмы в мансардном этаже по главному фасаду.
Терской также сохранил, как мы уже говорили, северный торцевой фасад, где из старой спальни открывался (и открывается и сейчас!) вид в парк. Справедливости ради следует сказать, что тем самым вторжение в классическую часть дворца оказалось минимальным. Впоследствии, уже в 1910-х годах, в старой части дворца была раскрыта верхняя площадка балкона по садовому фасаду и уничтожены боковые лестницы вокруг него, переделаны капители колонн на балконе по садовому фасаду и на лоджии по главному, а также расширена арка входа по главному фасаду. Возможно, лестницы, подобные тем, что обрамляют сейчас садовый балкон, в своё время обрамляли собой театральный флигель, о чем мы ещё скажем.
Словом, результат отступлений от проекта оказался двояким. С одной стороны, тем самым не была утрачена безвозвратно историческая часть дворца, а с другой – это привело к такой вот диковинной, единственной в своем роде, эклектичной какофонии двух (а то и трёх в лучшие времена) разных стилей, вкусов, манер зодчества, несмотря на попытки княгини смикшировать разницу изменением черт старой части дома и перекраской его в едином стиле, столкновению, подчёркнутому реставраторами при восстановлении изначального облика старой части дворца. Вместо цельного, пусть и новодельного, каким дворец предполагался в проекте Резанова, в результате всех достроек получилась откровенная бутафория.
Именно поэтому общий стиль пристроек определить сложно. Скорее всего, здесь просто их смешение. Это даже даже не стилизация, а скорее – «вариации на темы». Наверное, можно сказать и так, что получилось некое подобие европейского средневекового замка по силуэту и общему облику, и вместе с тем декорированное «а ля рюсс», в стиле именно русского средневековья. Можно углядеть и определенное композиционное сходство восьмигранной башни северо-восточного флигеля и схожего типа башен по углам фасада… Исторического музея, архитектурное решение которого было вызвано его профилем. Впрочем, древнерусский стиль – это то же средневековье, только не европейское, а своё, родное.
С другой стороны, как писалось в одной книжке, «какое нагромождение объемов, башен, переходов, эклектичных наличников, бочкообразных колонок…». Не попытка ли использовать здесь если не композицию, то идею такого нагромождения в деревянных постройках XVII века, столь дорогого Стрешневым? И дворец Алексея Михайловича, и древнерусские постройки-срубы… Тем более бочкообразные колонки использованы в самом дворце, и на центральной оси первого этажа, и даже на выходе в третий ярус башни.
В итоге же двойственность внешнего вида дворца можно понимать и как отражение двух самых ярких страниц истории усадьбы и вкусов двух самых ярких его владелиц – Елизаветы Петровны Глебовой-Стрешневой и княгини Шаховской. И именно этот аспект сыграл решающую роль, когда при разработке проекта реставрации дворца уже в 1980-е годы во изменение традиции и первого правила реставратора – возвращать зданиям первоначальный, исторический облик и устранять последующие искажения (правило, коим активно пользовался П.Д.Барановский), было решено сохранить кирпичные корпуса, вернувшись только к первоначальному облику старой части дома, и не восстанавливать совсем уже бутафорские надстройки над ним.
Как писала М.В.Нащокина в статье «Русские усадьбы эпохи символизма» в юбилейном, 1998 года, выпуске альманаха «Русская усадьба» (№ 4 (20)), «в те годы в ландшафты России вплелось множество усадеб, облик которых в той или иной мере напоминал феодальные замки Франции и Англии /…/. Русскому помещику, сидевшему в своем замке посреди рязанских, тамбовских или владимирских лугов и перелесков, вероятно, приятно было воображать себя английским лордом или французским графом, а свой замок – надежным родовым гнездом». Вероятно, и Шаховская «разрывалась» между образом русской «барышни-крестьянки» и немецкой принцессы. О том же пишет в 1920-е годы, утрируя ситуацию, и И.В.Евдокимов:
