– Жуткое место! – поёжился Илья в ставшей музеем бывшей тюрьме. – Представляешь, здесь рабов клеймили, набивали в эти крохотные камеры по нескольку десятков человек. Сутками, в ожидании отправки на корабли, они стояли в кандалах, без сна, еды, воды, тут же справляли естественные надобности. Смрад, вонь —ужас! Представляешь: здесь и в трюмах кораблей погибли шесть миллионов человек из прошедших этот ад и вывезенных отсюда двадцати!
Экспонаты музея: черепа, кости, кандалы усиливали гнетущее впечатление от рассказа добровольного гида, и Горелов вздохнул с облегчением, когда они вышли на наружу, где ничто не напоминало о страшном прошлом острова. Радовали глаз пряничного цвета дома на узких улочках, их ограды оплетала яркая зелень с распустившимися цветами, на площади рассаживались для молитвы паломники в белых одеждах до пят.
– Проникновенье наше по планете особенно заметно вдалеке? – процитировал любимого Высоцкого Георгий, увидев вырезанную на стволе росшего тут огромного баобаба надпись «Здесь был Ваня». – Наши люди и тут отметились?
– Ничего удивительного: сюда на экскурсии наших моряков возят, – пояснил Илья. – Какой-то придурок отличился, оставил о себе память на века. Давай-ка заглянем на пару минут к одному моему знакомцу и вернемся в Дакар.
Они подошли к двери в скале, которую им открыл, приветливо улыбнувшись, очень высокий, седой, красивый, с неожиданно по-европейски правильными чертами лица, черный человек. «Прямое доказательство многолетнего присутствия здесь колонизаторов – португальцев, французов, – пояснит ему потом Илья. – В здешних неграх много чужих кровей намешано».
– Баскетболист? – шепнул Георгий.
– Не угадал, бери выше: бывший генеральный секретарь союза художников Сенегала! У него в этой пещере мастерская. Извини, давай поздороваемся.
Дальше разговор пошел на французском. Из перевода Ильи Горелов понял, что хозяин рад их видеть, но очень смущен тем, что не может предложить гостям кофе. Осипов по-русски чертыхнулся: «Мог догадаться придти с угощением!» и мгновенно решил проблему, купив у него две небольших акварели для себя и Жоры. Это были странные абстрактно-орнаментные цветные рисунки на картоне.
Пока художник ходил за кофе и сигаретами, оставив гостей рассматривать красочные альбомы с репродукциями его больших и более реалистических полотен, Илья рассказал, что картины сенегальца хранятся в музеях Парижа, Нью-Йорка и Москвы. А в затруднительном положении знаменитый мастер оказался после автокатастрофы, в результате которой потерял высокий пост и государственную зарплату…
Вернувшись в столицу, они съездили к знаменитому озеру, в котором местные жители добывали соль, стоя по пояс в разъедающей кожу воде и наполняя ею лопатами притащенную с собой вереницу пластмассовых тазиков. Их содержимое доставлялось на берег, где высились горы ослепительно сверкающего на солнце сырья, почему-то охраняемого солдатами с винтовками.
– Национальное богатство с какими-то уникальными качествами, – объяснил Осипов, – идет на экспорт, вот и стерегут. Иначе его бы живо растащили.
В огромном торговом центре французского квартала Дакара, куда привел его Илья, Георгий растерялся при виде товарного изобилия:
– Вот ни фига себе! И это нищий Сенегал!
– Аборигены сюда не ходят, – сказал Илья. – Это для европейцев.
Здесь Горелов купил Дарье набор красивой, приятно пахнущей губной помады, а дочерям – изящные электронные часики и наборы цветных фломастеров. На что-то большее захваченной с собой валюты ему не хватило бы.
Ближе к вечеру они заглянули в небольшой ресторанчик, где их обслужила знакомая Ильи пожилая француженка, с которой он обменялся приветствиями:
– Bongour, madam! Comment ca va?
– Ca va bien! Et toi?
– Merci, bien! Nous avons une bière s'il vous plaît.*
В ответ на его просьбу хозяйка принесла два высоких запотевших бокала холодного светлого пива и шпажки с нанизанными кусочками вяленой рыбы и редиса. Жора с наслаждением сделал глоток освежающего после уличной жары напитка.
– Чувствуешь, как боженька босыми ножками по пищеводу пробежал? – улыбнулся Илья. – Во-о-от! Это тебе не наше разбавленное «Жигулевское», похожее на сцули…
– Ну, что? Надеюсь, я сгладил впечатление от нашего партайгеноссе? – сказал он на прощанье. – Как говорится, семь тебе футов под килем, коллега! В смысле, удачи! А этого партайгеноссе выкинь из головы.
Горелов, может, и забыл бы навсегда тот скандал в дакарском посольстве, если бы несколько лет спустя не увидел однажды по телевизору давешнего обличителя, который яростно, чуть ли не с пеной у рта клеймил Советский Союз за оккупацию его несчастной страны и требовал за это какую-то несусветную денежную компенсацию.…
За месяц выворачивающей желудок наизнанку болтанки в океане Георгий неплохо разобрался в организации промысла, походившего на работу пчелиного роя. Экипажи трудяг – небольших траулеров – гонялись за рыбными косяками, чтобы потом, забив уловом холодильники под завязку, доставить его на огромную плавбазу, представляющую собой мощный рыбоперерабатывающий завод. Там добычу превращали в готовую продукцию – в полуфабрикаты, предназначенные на экспорт, в консервы, пресервы и рыбную муку.
На этом флагманском корабле, стоявшем на якорях посреди океана, располагалось начальство промыслового района, которое руководило всем процессом, начиная от снабжения судов топливом, пресной водой, тарой и, при необходимости, – продуктами. Журналиста здесь принимали хорошо: выложили ему под запись все особенности и «болячки» морской рыбалки, поили за ужином в огромной капитанской каюте настоящим французским коньяком, потчевали разными рыбными вкусностями и даже однажды вечером позвали посмотреть неприличный западный фильм «Калигула».
Вернувшись, Горелов опубликовал в газете большую серию очерков, впервые откровенно рассказав не только о тяжелых трудовых буднях советских рыбаков, которые по полгода, а то и больше, без отдыха, без захода в иностранные порты пахали «голубую ниву», снабжая страну морепродуктами, но и о проблемах океанского промысла. Больше всего досталось самым, по его мнению, бесполезным членам экипажей – первым помощникам капитана. Ими обычно назначались политработники, ничего не смыслящие в рыбодобыче и вождении судов, не несущие ни дневных, ни ночных вахт. Главной их обязанностью была даже не столько регулярная политинформация экипажей о событиях в стране и в мире, сколько слежка за поведением рыбаков и сочинение на них характеристик для передачи в курируемый КГБ отдел кадров. После этого у провинившихся – даже за неосторожное слово – отбирался паспорт моряка и ему навсегда закрывалось загранплавание. Горелов подробно описал одного из таких деятелей, весь рейс не выходившего из своей каюты по причине беспробудного пьянства.
– Смело, смело, – на этот раз похвалил его Иван Кузьмич, – всё в духе генеральной линии партии на перестройку, новое мышление и гласность. Этого алкоголика мы, конечно, выгоним. Понятно, что для наглядности ты немного перегнул палку: не все же там такие, как ты описал, пьяницы и бездельники. Но ты прав: их главными функциями должны быть не стукачество, а воспитание экипажа, его сплочение и настрой на добросовестный труд. В том числе, собственным примером.
– Неужели теперь станут, как все, шкерить рыбу? – усмехнулся Жора. – Легко предание, да верится с трудом…
*– Добрый день, мадам. Как дела?
– Нормально, хорошо. А у тебя?
– Спасибо, хорошо. Нам пиво, пожалуйста.
Кто-кто в Мавзолее живёт?
Другим толчком к последующему неожиданному поступку Горелова стало направление его на курсы повышения квалификации в ВПШ при Академии общественных наук КПСС и новая встреча в столице с Кругловым. Поселили Георгия вместе с главным редактором калмыцкой газеты Беатром Манжиевым в гостинице «Москва», расположенной напротив огромного здания Госплана, и в первый же вечер ему пришлось держать экзамен на моральную устойчивость. Едва захлопнулась дверь за коллегой, который отправился в гости к столичным землякам, как в номер постучали. Горелов открыл и на мгновенье растерялся: на пороге стояла худая старая женщина в коротком, выше колен черном платье, открывавшем тонкие, как спички, ноги. Он хотел сказать, что она, наверно, ошиблась дверью, но та прошмыгнула мимо него, плюхнулась в кресло, закинула ногу на ногу и достала из сумочки тонкую сигарету:
