Кукушонок

(история жизни одного миллиардера)

Это было время, когда одни разрушали страну и делили ее огромные богатства,

а другие пытались просто выжить

– Отче наш, Иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое! Хлеб наш насущный.., – бубнила, мелко крестясь, набожная деревенская бабушка, у которой на летних каникулах гостил пятиклассник Жора Горелов.

– Аминь! – облегченно закончил он повторять вслед за ней слова молитвы и набросился на еду – горячую, томленую в русской печи, сладкую пшенную кашу, запивая ее молоком. – Ба, ну зачем мы каждый день молимся, если никакого Бога нет? Нам в школе рассказали, что люди произошли от обезьян.

– А ты слухай их больше! Ишь, чаго выдумали! Кто так грит, унучек, тот сам и уродился от обезьяны! А мы все – от божьих созданий: Адама и Евы!..

– Прости, Господи, неразумное дитё: не ведает, что глаголит! – обратилась Мария Арсентьевна к потемневшим от старости иконам в блестящих серебряных окладах в красном углу избы…

За деньгами

С годами предприниматель Георгий Максимович Горелов мог, как в свое время Джон Рокфеллер, «отчитаться за каждый заработанный миллион, кроме первого», потому что пришлось бы признаться, что заполучил его, мягко говоря, не совсем честно. Но если вы подумаете, что свой путь к заветному миллиарду он прошагал по головам, а то и по трупам людей, как поступали в лихие 90-е многие начинающие бизнесмены, из которых редко кто дожил до наших дней, то ошибётесь: никакого криминала! Он, как и его любимый литературный персонаж, чтил Уголовный кодекс.

Однако и на мелочи тоже не разменивался: джинсы, как некоторые, ставшие известными, личности, не варил, не фарцевал, валютой из-под полы не приторговывал. Правда, и ничего нового, нужного и полезного для человечества, как, к примеру, Билл Гейтс или там Никола Тесла, не создал.

И свой стартовый капитал он получил в стиле, стыдно сказать, популярного в те годы анекдота про бизнес по-русски. Ну, это когда один коммерсант спрашивает другого: «Тебе нужен вагон мармелада?», и тот говорит: «Да!», после чего оба разбегаются в разные стороны: один – добывать этот самый мармелад, а другой – деньги. Ну, кто же в таком признается?..

Не имевший достаточных средств для оплаты неожиданно подвернувшейся крупной, но, правда, не мармеладной, сделки, о которой я обязательно расскажу, Жора пришел за деньгами в областной дом правительства. Но его, можно сказать, защитника молодой демократии, туда не впустили.

Это Горелова очень удивило: в еще недалекие советские времена милицейский пост находился не на входе, а только в крыле обкома партии. В других, неохраняемых, крыльях огромного здания вполне комфортно размещались управления облисполкома, чьи двери он еще каких-то несколько лет назад открывал разве что не ногой. А при новой власти там уже не хватало места для разбухающего, как тесто на дрожжах, регионального правительства. Его подразделения, названные по-модному – министерствами и департаментами, занимали все новые и новые помещения в городе, тоже охраняемые от кого-то милицией.

– Ваш пропуск! – потребовал у входа сержант.

– Какой еще пропуск? – возмутился Жора. – Я к губернатору по срочному делу!

– А вы кем ему приходитесь: сын, брат, сват? – не скрывая насмешки, спросил постовой. – Знаете, сколько народу каждый день к нему рвется? И что интересно, исключительно все по срочному делу. За углом бюро пропусков, выпишут – проходите…

Тут, по-моему, надо на время прервать наше повествование и вернуться на несколько десятилетий назад, чтобы лучше представить читателю главного героя этого романа.

*   *   *   *

Путь наверх

Жора Горелов, поздний сын безрукого фронтовика и воспитательницы детского сада, появившийся на свет в день смерти великого вождя и отца всех народов, со временем вырос в очень смекалистого парня: во всем, что касалось удобного устройства в жизни. Умел, как говорится, держать нос по ветру: приспосабливаться к любым жизненным обстоятельствам и чувствовать в них себя более или менее комфортно.

Еще в детстве, играя с соседскими мальчишками во дворе в считалку «На золотом крыльце сидели…», он соглашался водить только в звании царя или королевича, а не сапожника или портного, даже если за это приходилось драться. Притом что боец из него был никакой и обычно больше тумаков доставалось ему самому, пацаны в конце концов уступали.

А в старших классах школы понял, что ни горьковский Данко, осветивший своим сердцем людям путь в их светлое будущее, ни Павка Корчагин, тоже досрочно и трагично отдавший жизнь ради большой и красивой идеи, не его кумиры, и что надо любыми способами и путями выбиваться наверх, в люди. Правда, бабушка, с которой он как-то поделился этими планами, их не одобрила:

– Козлы, петухи, и черти тоже стараются занять место повыше. Им хочешь уподобиться? Живи как все, унучек! Сверху падать больнее…

Но прочитав позже у какого-то, явно не советского, классика что «жизнь одна, и нужно насладиться ею по максимуму, а для этого нужны деньги и власть, чего при хорошей концентрации, системном подходе можно добиться», старался неукоснительно следовать этому, а не бабушкину, наставлению. «Рождение – лотерея, случайность: родители могли и не встретиться, и тогда на свет появился бы кто-то другой, а не я, – с ужасом представлял своё небытие Жора и, успокоившись, рассуждал, – ну а коль повезло, надо умно и с пользой распорядиться таким подарком судьбы. А для этого все средства хороши, кроме, разумеется, уголовно наказуемых».

Закончил десятилетку с золотой медалью, чтобы наверняка, без экзаменов, попасть в институт. Там, уже на втором курсе, вступил в партию (вряд ли надо пояснять какую, потому что тогда в стране была только одна – КПСС), стал круглым отличником и именным стипендиатом. А будучи избран еще и секретарем комсомольской организации вуза, каждый год возглавлял студенческий стройотряд, работавший летом на ударных стройках пятилетки. Поэтому, в отличие от большинства сокурсников, на иждивении у своих небогатых родителей не состоял, безденежьем не страдал, был всегда сыт и прилично одет. То есть, жалобный стих на дверях туалета в студенческом общежитии «Я сижу на горшке, очень сильно плакаю, почему я мало ем, а так много какаю?», не имел к нему абсолютно никакого отношения.

Но по окончании института его, как и большинство выпускников советских вузов, ждала безрадостная перспектива отработки положенных законом трех лет по специальности – рядовым учителем словесности в каком-нибудь захудалом райцентре, вроде родной Угры на Смоленщине. Потом наверняка случилась бы женитьба (скорее по залету, чем по любви) на какой-нибудь тамошней девице, которая народит кучу сопливых ребятишек, совместное проживание в тесной «двушке» с его или её родителями и стояние в очереди на квартиру до скончания веков.

«Я для этого, что ли, родился? – обычно перед сном, в то время, когда люди обычно итожат события лишь прошедшего дня, радуясь удачам или переживая поражения, он снова и снова возвращался он к размышлениям о будущем своего бытия. – Чтобы прозябать в нищете, считая, как отец с матерью, рубли от получки до получки? Как-то не вяжется это с тем, что «человек рожден для счастья, как птица – для полета». А может, завербоваться на какую-нибудь стройку века вроде БАМа? Ну, хорошо: допустим, погорбачусь там те же три года, чтобы заработать на «Жигули», накопить деньжат на кооператив, а что потом? Да та же самая убогая Угра! Потому что прописка! Нет, надо что-то другое придумать! Надо, что бы там бабушка ни говорила, дальше вверх пробиваться, тем более что первые шаги к этому сделаны: партбилет в кармане, красный диплом гарантирован. А в продолжение хорошо бы здесь, в Старограде, как-то зацепиться: все ж не родная глухая провинция. Но как?»