Ему нравился этот, как его называли, «бывший оплот германского империализма», – город-трофей у моря, доставшийся СССР по итогам войны и не похожий ни на один другой российский областной центр, в которых ему доводилось бывать. О былом величии прежде чужеземной столицы напоминали еще не до конца убранные останки древнего замка, стоявшие без крыш Кафедральный собор и огромный выставочный центр, да еще сохранившиеся в довольно приличном состоянии форты и бастионы. Рассказывали, что старинные здания и жилые дома в центре пострадали от трехдневной ковровой бомбардировки авиации союзников, которые незадолго до конца воны устроили грандиозные налеты лишь для того, чтобы город не достался русским в целости и сохранности.

Но сейчас Староград потихоньку зализывал военные раны – отстраивался, и Горелов очень не хотел возвращаться отсюда на свою, еще больше пострадавшую от войны, Смоленщину…

Ноу мани – ноу хани

Один вариант решения проблемы представился было ему в виде быковатой наружности мужчины, остановившего его на автобусной остановке возле общежития:

– Георгий?

– Да.

– Горелов?

– Мы знакомы?

– Нет, но я много о вас знаю. Моя фамилия Черникин, капитан госбезопасности. Надо поговорить.

– Что, прямо здесь? Я что-то нарушил? – испугался Горелов, лихорадочно вспоминая и не находя даже малейшего своего или родительского прегрешения перед Советской властью. Что-что, а язык он умел держать за зубами и никогда лишнего не болтал.

– Да вы не беспокойтесь, – усмехнулся гэбист, заметив его замешательство. – За вами ничего такого не числится. И вас хорошо характеризуют в деканате. Именно поэтому у меня для вас есть хорошее предложение.

– А его можно обсудить позже? Извините, я на лекции опаздываю. Очень трудный предмет: «Политическая экономика», пропускать нельзя.

– Хорошо, давайте встретимся после ваших занятий. Знаете, где наша контора находится? Я выпишу вам пропуск.

После обеда Жора отправился туда из любопытства: что там такого ему могут предложить? В кабинете Черникина, один на один, он немного послушал не очень убедительные разглагольствования капитана на тему служения Родине путем внедрения в круги «чуждой нам музыкальной культуры, распространяемой на подпольных концертах», невежливо перебил:

– Анекдот про поручика Ржевского знаете?

– Который? Их много.

– Ну, тот, в котором Наташа Ростова спрашивает поручика, не хочет ли тот стать лебедем.

– И что?

– А он отвечает: «Это что, – голой жопой в ледяную воду? Нет уж, увольте!»

– Это вы сейчас к чему?

– К тому, что из меня никакой ни знаток и не любитель музыки: мне в детстве медведь на ухо наступил, и что я настолько на них не похож, что меня вмиг раскусят.

– Ну, это же не проблема: отпустите волосы подлиней, оденетесь попроще…

– Ненавижу длинные волосы и рваную одежду. И выпендриваться, как они, не умею. Впрочем, готов поступиться принципами, если это как-то компенсируется материально.

– А как насчет идеи?

– У всего есть цена. У идеи – тоже.

– У Родины нет сейчас особых ресурсов, но в будущем…

– Ну, может, тогда пропиской в городе, жильем каким-нибудь типа общежития?

– Не уверен, но я поговорю с руководством.

– Поговорите, – окончательно осмелел Горелов. – И если у Родины вдруг обнаружатся ресурсы, я буду готов обсудить ваше предложение, товарищ капитан. Как говорится, no money – no honey.*

На том и расстались. Потом, правда, Жора подумал: не дал ли маху, не просвистел ли шанс сделать серьезную карьеру на поприще бойца невидимого фронта с чуждой идеологией?

Откуда ему было знать, что через несколько лет он снова встретится с Черникиным, чтобы поменяться с ним ролями…

А тогда «контора» капитана была еще в силе и могла легко добиться его согласия на вербовку хоть через деканат, хоть через университетскую парторганизацию, но не стала этого делать. Возможно, потому, что Жора выбрал другой вариант, который, скорее всего, и уберег его от давления этого могущественного учреждения.

*Нет денег—нет веселья

«Женщина, ваше Величество…»

Не мучаясь совестью (все по той же теории: «однова живём!») и вполне отдавая себе отчет в том, что движет им отнюдь не высокое любовное чувство и даже не тёмная страсть, а один лишь голый расчёт, Горелов на последнем курсе решил попытать счастье ухаживанием за однокурсницей Дарьей Тереховой. Та ничем особым не выделялась среди сверстниц (ну разве что чрезмерной «штукатуркой», состоящей из плотной смеси тонального крема и пудры, скрывавшей сероватый цвет и бугристость кожи лица, да еще неизменно исходившим от нее сильным ароматом явно недешевых духов). «Не писаная красавица, конечно, – убеждал себя Жора, – но и не уродина, а с лица, как говорят в народе, воду не пить».

Дарья превосходила своих хорошеньких однокурсниц в другом: она была единственной дочерью секретаря обкома партии, курировавшего отделы агитации и пропаганды, а также культуры и народного образования. Горелов, конечно, понимал, что его шансы породниться с такой семьей ничтожны: к категории завидных женихов он явно не относился, – за душой ни кола, ни двора, голь, надо признать, перекатная, да и родители никакие не «шишки»: отец, потерявший левую руку на войне, – снабженец в райпо, мать – воспитательница в детсаду. Опять же и сам не ахти какой красавец: белобрысый, остроносый, тонкогубый, небольшого роста и отнюдь не спортивного телосложения. «Но попытка – не пытка, а спрос —не беда», – уговаривал он себя.

Пока Жора раздумывал, его чуть было не опередил с подобными, наверно, намерениями такой же бедолага. Подловив Дарью в институтском общежитии, когда та зашла за учебником к подруге, парень под каким-то предлогом позвал её на минутку к себе в комнату, где набросился на девушку и, пытаясь содрать с неё брюки, все время бормотал: «Не боись, я женюсь на тебе, чесслово!». Дарья молча и яростно защищала свою девичью честь и отстояла ее, нанеся насильнику увечья в виде расцарапанного в кровь лица. Неудавшийся «жених» еще легко отделался: на следующий же день его с треском вышибли из института и отправили с исправительными целями в военкомат.

В отличие от того неудачника, Жора не стал брать эту, казалось бы, неприступную крепость нахрапом. Правда, ухаживать за девушками он тоже не умел, обычно предпочитая с ними сразу договариваться о цене их любовных услуг. И теперь, окончательно решившись, приготовился к длительной осаде Дарьи: составил целый план из двадцати известных всем начинающим ухажерам пунктов: свидания, цветы, кино, театр, конфеты, кафе и даже, в зависимости от состояния финансов, ресторан. Но, в основном, надеялся он на свой хорошо подвешенный язык: Горелов мог уболтать любого, блеснув при этом даже некоторой эрудицией: он успел отовсюду понемногу нахвататься всяких знаний. В заготовленном арсенале обольщения были цитаты великих людей, вроде любимого им Экклезиаста, вставляемые к месту латинские выражения типа «Дум спиро сперо*», приличные для девичьих ушей смешные анекдоты, и, конечно, любовные стихи, в том числе, модного в то время Булата Окуджавы: «…Женщина, Ваше Величество, как вы решились сюда? О, Ваш приход, как пожарище, дымно и трудно дышать…», неотразимо действовавшие на очаровываемых девиц.

Известно ведь: чем меньше человек знает, тем охотнее этим делится. А в данном конкретном случае Жора готов был применить весь накопленный арсенал, чтобы произвести на Дарью нужное впечатление. И хотя, как говорил поэт, «нахватанность пророчеств не сулит», этого оказалось достаточно, чтобы заморочить ей голову.

Впрочем, Дарья и сама была обманываться рада, созрев для замужества. Студента Терехова, как и Горелов, вовсе не собиралась посвящать свою жизнь педагогике: в институт ее устроил папа, настояв на получении хоть какого-нибудь высшего образования. Не питала девушка и особых надежд на встречу с прекрасным принцем на белом коне. «Ожидаючи принцев, – говорила, читая ей сказки, бабушка, – можно в девках засидеться. Тем паче, что принцев мало, и жениться им разрешают только на настоящих принцессах». Не верила она и в неземную любовь до гробовой доски. Зато очень хотела избавиться от строгой родительской опеки. А Жора был первым парнем, который, похоже, всерьез ею интересовался, настойчиво и красиво ухаживал.