– Мужчина, предложите даме огоньку, – сказала она хриплым голосом.
– Не курю и вам не советую, – наконец обрел дар речи Горелов. – Если вы к моему товарищу, то его сегодня не будет.
– А ты сам не хотел бы приятно провести вечерок?
– С кем? А-а, ты – сутенёрша, наверно? – начал догадываться он о цели визита незваной гостьи, вспомнив еще болгарские наставления москвичей, предупреждавших о дурной репутации столичных гостиниц, в которых постояльцев осаждают толпы проституток, сдающих клиентов КГБ. – Ну, и где твой товар?
– Какая я тебе сутенёрша?! – обиделась старуха и гордо добавила, – Со мной! Я – путана! Лучшая в столице минетчица!
Горелов расхохотался:
– Приятно познакомиться с таким уникальным специалистом. Все еще действующая, значит, блядь? Тебе на кладбище, наверно, прогулы уже лет десять отмечают, а ты всё никак не угомонишься, по гостиницам промышляешь! А не пошла бы ты вон!
– Денег жалко, да? Я недорого беру.
– Мне самому тебя вышвырнуть или милицию вызвать? Вон отсюда! Кошмар какой-то!
– Жлоб, жлоб, жлоб! – злобно выкрикивая, женщина бросилась к двери…
– К тебе вчера какая-то старушка приходила, – решил разыграть Манжиева Георгий. – Сказала: твоя знакомая минетчица. Я не понял: что это значит на вашем калмыцком?
– Минетчица? – удивился тот. – Нет у нас такого слова! Может, это на русском?
– Дремучий ты человек! Это на иностранном, – сказал Георгий и объяснил, что это такое.
– Фу, какая гадость!..
В программу обучения входили предметы, разъясняющие руководителям местных партийных изданий текущую политику партии и правительства, призванную, как говорилось, придать социализму ускорение и «человеческое лицо». Сын степей Манжиев прилежно конспектировал в толстый блокнот чуть ли не каждую фразу, время от времени одобрительно цокая языком. Горелов слушал лекции в вполуха, не веря ни единому слову, тем более, что успел узнать и согласиться с другим мнением о происходящих в стране переменах после того, как побывал в гостях у своего болгарского наставника из «Вечерней Москвы».
– Да не верь ты этому марксисту-ортодоксу, что пишет в «Правде» всякую ахинею про хозрасчет, – внушал ему Круглов. – Никакой он, на фиг, не экономист! Ничего нового в этой теории нет: ее пытались реализовать еще в 60-е при Косыгине. Не получилась, потому что это всё та же плановая экономика, всё то же администрирование, навязывание сверху безумных показателей, про которые мы с тобой говорили и которые априори уничтожают вроде бы здравую идею управления предприятия трудовым коллективом. А призывы ко всяким встречным планам вроде «Пятилетку за три года!» провоцируют такой хаос, что лично я на месте работников Госплана и Главснаба добровольно отправился бы в психушку или застрелился. А еще придумали хозспособ: сделать что-то из ничего и при этом остаться на свободе. Это, Георгий, никакая не перестройка, не модернизация социализма, а её имитация, очередная покраска его облупленного фасада! Очередной, обреченный на провал, эксперимент над страной и людьми.
– Так что, по-вашему, не надо ничего перестраивать?
– Ох, как надо, Георгий, очень надо! Давно надо! Но проблема в том, что наша с тобой партия не способна, да и не хочет ничего перестраивать. Никто не станет пилить сук, на котором сидит. Зачем что-то менять, когда номенклатуре и так хорошо? Опять же, она ж в нормальной экономике ни бум-бум!
– Но у нас вроде как партия отошла от прямого управления народным хозяйством, оставшись всего лишь руководящей и вдохновляющей силой, – почти дословно процитировал Горелов лектора ВПШ. – Теперь же экономикой рулят Съезд народных депутатов и Верховный Совет.
– Ты это сейчас серьёзно? – уставился на него Круглов. – Лихо же вам там мозги засирают! Сегодняшнее наше народовластие – такая же, как и раньше, фикция, пародия на демократию. Те, кто хоть что-то в экономике понимает, в меньшинстве и их никто не слушает. А большинство депутатов – все те же роботы, голосующие за всё, что им партия укажет, потому что они тоже разбираются в экономике не больше этой самой вдохновляющей силы. Ты хоть помнишь, кого избрали в Верховный совет от вашей области?
– Конечно, помню: сам о ней очерк писал. Техник-осеменитель совхоза «Заветы Ильича» Ирина Клименьевна Игнатьева, награжденная орденом Трудового Красного знамени. Симпатичная такая женщина, мать троих детей. Ее обком партии рекомендовал.
– Коровий гинеколог? – засмеялся Круглов. – Которая тёлок вручную оплодотворяет бычьей спермой? Вот-вот! Может она и замечательный специалист в своем деле и человек хороший, но, при всем моём к ней уважении, что она знает о законотворчестве? И таких там четыре сотни. Ну и о какой такой перестройке можно говорить?..
Несмотря на очередную «промывку мозгов», все зачеты Горелов сдавал на отлично: язык-то у него, напомню, был хорошо подвешен.
А вот обязательное посещение слушателями ВПШ Мавзолея создателя первого в мире социалистического государства произвело на него сильное впечатление, как и последующий разговор с калмыцким коллегой. Их группе сначала устроили экскурсию по кладбищу у кремлевской стены, где похоронены бывшие вожди и герои революции и гражданской войны, которых в появившихся при новом генсеке статьях стали открыто называть кровавыми палачами. Потом распорядитель провел их мимо длинной, зигзагами тянущейся от Исторического музея, очереди внутрь величественного саркофага.
«Кто-кто в теремочке живет?» – настраивал себя Горелов, который не любил смотреть на покойников, испытывая перед ними какой-то мистический страх, напоминавший ему о бренности собственного бытия, о чем обычно люди каждодневно и ежечасно стараются не думать, несмотря на призыв древних «Mеmento mori!». Но тут при виде мумии вождя он с трудом удержался от смеха, неожиданно вспомнив рассказанный москвичами в Варне анекдот про Леонида Ильича, который, умирая, будто бы требовал похоронить его в Мавзолее, исправив название «ЛЕНИН» двумя точками над буквой Е.
Веселья добавил Манжиев, с которым после этой экскурсии Георгий отправился выпить пива в Центральный Дом журналиста на Никитском бульваре.
– Знаешь, почему Владимира Ильича не похоронили, а поместили в Мавзолей? – спросил его Беатр.
– Ну? – осторожно поинтересовался Жора.
– Его планировалось оживить, когда советская наука будет способна это сделать.
– Да ладно! Это такая шутка юмора?
– Никакая не шутка! Я серьёзно. Мне дед по секрету рассказал. Он был кандидатом в члены ЦК, когда такое решение принималось.
– Ты сам-то понимаешь, что несёшь? Он же выпотрошен как рыба: одна оболочка осталось: ни тебе мозгов, ни внутренностей! Чисто египетская мумия! – уже потеряв всякую бдительность, возмутился Горелов.
– Так они здесь же в отдельных сосудах заспиртованные хранятся!
– И что? Обратно в него засунут, и будет явление пьяного зомби Ильича народу? – хохотнул Жора. – Чего доброго, еще и людей покусает. Мало нам этого алкоголика, который рвется спихнуть Горбача, а сам на ногах не держится? На днях, говорят, по пьяни в канаву свалился. Ты бы с такими байками поаккуратнее, что ли: можешь схлопотать по самые помидоры.
– Ну, ты же никому не расскажешь?
– Без меня доброхотов хватает. Правда, теперь ты можешь смело всем говорить, что видел Ленина в гробу, и тебе за это ничего не будет…
Делайте ноги, папаша!
Своё, чуть было не доведшее тестя до инфаркта, окончательное решение Георгий принял после скандальных гастролей в городе зарубежного театра, показавшего спектакль «Баллада и сонет». Кульминацией драматического «спора грубой, низменной баллады и изысканного сонета» (так было указано в афише) оказалась шокировавшая зрителей сцена, в которой актеры, одетые в трико телесного цвета, отчего выглядели абсолютно голыми, минут десять пластично имитировали под стонущую музыку несколько бесстыжих поз совокупления из Камасутры.
Казалось бы, после недавно прошедших в кинотеатрах с огромным успехом, хотя и неоднозначно воспринятых публикой, отечественных фильмов с откровенно эротическим уклоном «Маленькая Вера» и «Интердевочка», это вполне невинное игровое действо уже никого не должно было покоробить. Однако пока оно шло, Жора видел, как лица сидевших в седьмом ряду партера партийных и советских руководителей области окрашивались последовательно в красный, бледный и зеленоватый цвета. Но в открытую отреагировал на происходящее на сцене лишь один пожилой зритель, демонстративно покинувший притихший зал с громким возмущенным возгласом: «Как вы такое смотрите?! Стыдобища! Порнуха! Тьфу!»…
