К этому моменту на вокзале Глупова стоял воинский эшелон с частью, направлявшейся на германский фронт. Точнее – с частью, категорически не желающей ехать на фронт. Солдаты, вооружённые винтовками и пулемётами, арестовали своих офицеров и выбрали солдатский комитет, который не подчинялся никому, разве что Глуповскому совету, да и то – с оговорками. Солдаты регулярно отцепляли паровоз, который по распоряжению Временного комитета и с согласия городского Совета должен был отвезти их на войну. Машинистов при этом довольно изрядно били. Поэтому, завидев в то октябрьское утро приближающийся к станции на всех парах паровоз со стороны деревни Отлив, они решили, что их в очередной раз хотят обманом отправить на фронт. Как только паровоз остановился возле первой теплушки, море штыков окружило его, а машинист зарылся в уголь.

Зойка Три Стакана выглянула из кабины, и, увидев грозную толпу солдат, готовых её растерзать, не испугалась, а напротив, почувствовала давно забытый прилив сил и во весь голос закричала в толпу:

– Доколе?!

Солдаты, собиравшиеся нанизать её на сотни штыков и разрезать на тысячи кусков, опешили. Зойка Три Стакана, воспользовавшись паузой, взобралась при помощи Кузькина на крышу паровоза и стала обращаться не только к тем, кто был непосредственно у паровоза, а ко всем, кто её слышал. А слышно её было далеко.

– Доколе, я вас спрашиваю, мы будем терпеть это унижение? Нас посылают на бойню, на германский фронт. А зачем? Чтобы убивать таких же крестьян и рабочих как мы? Затем, чтобы дворяне, помещики и купцы богатели и жирели на нашей крови? Для этого? Доколе, я вас спрашиваю?

– Верно, – загудели солдаты, – доколе?

– Не допустим! Мы, большевики, против этого! Долой войну! Вся власть народу! Да здравствует революция! Ура! – Закричала Зойка Три Стакана, и вся солдатская масса закричала «ура» вместе с ней.

– Товарищи! Есть ли у вас солдатский комитет? – обратилась она к солдатам.

– Есть, есть, вот они. – К Зойке Три Стакана вышли пятеро членов солдатского комитета.

Зойка Три Стакана ловко соскочила с паровоза, поздоровалась с товарищами из комитета за руку, и представилась:

– Зойка Три Стакана, большевик, нахожусь в подполье, скрываюсь от преследований Временного комитета за мою революционную деятельность. Надо, товарищи, брать власть в свои руки.

Солдатский комитет не возражал. Надо брать – так надо! Только вот неувязочка – что-то не верится, что ты, женщина в самом соку, можешь взять власть в свои не очень хрупкие, но всё же женские руки. И этот с распухшей мордой рядом с тобой – как-то вы не очень похожи на подпольщиков…

Тут самое время сказать о том, что поскольку в городском Совете депутатов Железин занимался оргвопросами, то он по должности часто бывал на вокзале. Там он всеми силами пытался отправить солдат на фронт, поскольку солдаты разбойничали в городе, но делал он это так незаметно, что и подумать никто не мог о том, что паровозные бригады внезапно появлялись у воинского эшелона именно по его наущению. В это знаменательное для Глупова утро Железин оказался на вокзале якобы с очередной ревизией угольных запасов и присутствовал при триумфальном возвращении Зойки Три Стакана. Подождав некоторое время в толпе за спинами солдат – чем всё это закончится, и не будут ли солдаты бить Зойку Три Стакана, – он появился перед её глазами в самый нужный момент, когда решалось, что нужно брать власть в свои руки:

– Здравствуйте, Зойка Три Стакана! Глуповский городской Совет ждёт Вас! Соскучились даже… – Мягким голосом с кавказским акцентом обратился он к ней, просочившись сквозь солдатскую массу.

– Аааа! Алик Железин! Дай я тебя обниму, старый друг! – Зойка Три Стакана обняла Железина и смачно три раза его поцеловала.

– Это, товарищи, – обращаясь к солдатскому комитету, и держа Железина за плечо, как бы боясь, что он убежит, сказала Зойка Три Стакана, – старый глуповский большевик, член городского Совета товарищ Железин.

– Знаем, знаем, – ответили солдаты, и легитимность атаманства Зойки Три Стакана была подтверждена.

Зайдя в здание вокзала, Зойка Три Стакана, солдатский комитет, Кузькин и Железин, остановившись у стойки вокзального буфета, провели первое совещание, на котором решили создать Временный революционный комитет (ВРК) в составе всех присутствующих. Железин вёл протокол. Откуда-то, но зная Кузькина, можно догадаться – откуда, появился самогон. Но Зойка Три Стакана, обведя всех присутствующих взором, полным огня, сказала, обняв рукой бутыль:

– Щас не время. Революция нам этого не простит! – И отодвинула самогон в сторону. Железин в ходе последовавшего за этим совещания незаметно припрятал бутыль самогона за пазуху.

Никто из присутствовавших не знал, как брать власть в свои руки, и все предлагали самые разные решения. Наконец, порешили, что все вместе в сопровождении солдат отправятся в здание Городского Совета и сначала наведут порядок там. Так и сделали. По дороге глуповцы по одному и семьями примыкали к шествию – все понимали, что вот-вот произойдёт что-то важное, историческое, но что именно, не знали, а поучаствовать и поглазеть очень хотелось. Впереди, красная от волнения и интенсивного движения, шла Зойка Три Стакана. За ней – члены ВРК, а далее – все остальные. Издалека лиц было не разглядеть и красная физиономия Зойки многими воспринималась как красное знамя, завёрнутое в кожаную куртку.

Бывшие матросы, а ныне глуповские мещане, обзавелись за месяцы отсутствия Зойки Три Стакана и Камня семьями и торговыми лавками, возле которых проводили всё время, сплёвывая лузгу от семечек на дорогу и ни о чем не жалея. Завидев своего атамана, они побросали открытыми свои лавки, и как были – в поддевках и косоворотках, ринулись к Зойке Три Стакана. Бросив на них косой взгляд, Зойка Три Стакана спросила:

– Чё без формы? Али пропили?

– Так ведь и мы тоже, Зой, подпольной жизнью жили… Вот и переоделись для антуражу.

В сопровождении солдат, бывших матросов и толпы глуповцев Зойка Три Стакана появилась перед дверями городского Совета.

Железин, на всякий случай, остался на вокзале дописывать протокол заседания ВРК, поскольку конец авантюры по очередному взятию власти был ему не ясен, и он предпочитал немного погодить.

Толпа вдавила Зойку Три Стакана в здание и выплеснулась обратно на площадь перед балконом, задрав головы вверх и устремив все взоры на балкон здания Совета, ожидая первых результатов. Зойка Три Стакана прошлась уверенным шагом по коридору здания, вызывая изумление у советских работников, и вошла в приёмную кабинета председателя исполкома.

Когда Зойка Три Стакана открыла дверь в кабинет, в котором провела всего только одну ночь, решительность её была слегка поколеблена – в кресле председателя восседал Лев. Лев Живоглоцкий.

Живоглоцкий был одет в чёрную кожаную куртку с накладными карманами. Такие куртки в те времена носили водители автомобилей, лётчики и суфражистки. Никем из этих личностей Живоглоцкий не был. Даже суфражисткой. Помимо куртки другим украшением Живоглоцкого были тщательно отполированные заботливыми руками служащих гостиницы «Аврора» яловые сапоги того же цвета, что и куртка. Для солидности на носу водрузилось пенсне. Все эти три вещи: кожаная куртка, сапоги и пенсне должны были оставлять впечатление, что обладатель сих одежд – человек решительный, властный и жёсткий в своих решениях. Но применительно к нелепой фигуре Живоглоцкого это оставляло другое впечатление, а именно – недоумение. Зойка Три Стакана, увидев Живоглоцкого, остановилась в недоумении.

Живоглоцкий же увидел перед собой женщину (о чём свидетельствовали, впрочем, только очень большая грудь и очень широкие бёдра), одетую так же, как и он. Разве что штаны на ней были красного цвета, а на Живоглоцком – синие. Кожаная куртка и сапоги на Зойке Три Стакана в сочетании с красными штанами оставляли более сильное впечатление, а именно – изумление.