Само собой разумеется, что и самогон всегда был в его распоряжении.

Ах, как хорошо, вернувшись с охоты продрогшим и усталым, сразу же, переступив порог дома, выпить рюмку холодной водки и закусить её солёным груздем из бочки! А потом снять грязные сапоги, переодеться в сухие и чистые одежды (которые тоже стирала и гладила хозяйка), умыть тёплой водой лицо и руки и, вытирая их свежим полотенцем, вдруг подумать: «А хорошо бы выпить рюмку смородиновой настойки!» И тут же, не дожидаясь, пока хозяйка накроет на стол, выпить эту рюмку…

В деревне, где в таких нечеловеческих условиях прозябал Живоглоцкий, наличествовал и женский пол из вдовствующих особ, которые при необходимости без всяких колебаний удовлетворяли и иные нематериальные потребности ссыльных, не деля их по национальности или принадлежности к политическим партиям, а проявляя истинно русское женское милосердие к падшим и гонимым.

В ссылке Живоглоцкий совсем забыл про Бунд и про социал-революционеров. На сходки ссыльных он ходил только от скуки и в политических дебатах участия не принимал. Там же он научился играть на гитаре и стал недурно петь, так что даже планировал после окончания ссылки зарабатывать себе на жизнь выступлениями в ресторанах, прикинувшись цыганом.

Но когда десятилетний срок ссылки Живоглоцкого закончился, то уже шла Первая мировая война, и он тут же был мобилизован в действующую армию на должность полкового счетовода, поскольку, как следовало из документов, у него было коммерческое образование. На фронте в писарском блиндаже он часто вспоминал свою ссылку с умилением и очень хотел вернуться туда обратно, для чего строил планы какого-нибудь невинного проступка: поджечь склад с боеприпасами или вызвав на дуэль командира, тут же стрельнуть в него из ружья. Но он боялся, что из-за законов военного времени его могут не в ссылку послать, а просто расстрелять. Поэтому ему только и оставалось, что мечтать о ссылке.

На должности полкового счетовода он проявил такой же талант, как и в деле сохранения и развития капитала своего отца, в результате чего его полковник был осуждён за растрату полковых средств и застрелился, не дожидаясь суда. Но перед тем, как застрелиться, полковник с искажённым от ярости лицом и с пистолетом в руке бегал по казармам своего полка с криками:

– Где этот Бронштейн? Убью!

Убить Живоглоцкого не удалось, поскольку тот спрятался от полковника на кухне среди котлов, где варилась еда для солдат. Здесь Живоглоцкий получил сильный ожог и был после этого комиссован «по ранению». Спасибо полковому писарю: Живоглоцкий за этот ожог получил Георгиевскую медаль, поскольку по бумагам выходило, что он совершил некий подвиг в бою, от чего и получил такое ранение. Писарь этот подвиг совершил вместе с Живоглоцким и также получил медаль.

Пока Живоглоцкий выздоравливал в госпитале от полученной раны в виде ожога, произошла февральская революция. Живоглоцкий по старой памяти решил ехать в Глупов, где намеревался вплотную заняться революцией. Железнодорожное сообщение в России было в те времена сильно расстроено и поэтому Живоглоцкий смог добраться до Глупова только летом и именно в тот момент, когда Зойка Три Стакана спешно бежала из Глупова в Отлив. Они даже столкнулись в дверях вокзала лицом к лицу.

При этом Живоглоцкий подумал:

– Ну и страшная же баба!

Зойка Три Стакана подумала другое:

– Опять еврей!

А Камень ничего не подумал, только отодвинул Живоглоцкого с пути своей рукой-манипулятором, и они с Зойкой прошли в здание вокзала, а Живоглоцкий вышел оттуда.

Никто его не встречал. Оглянувшись кругом, Живоглоцкий заметил рядом с вокзалом почту и направился прямиком туда.

«Встречайте прибывшего сегодня из ссылки знаменитого революционера Исаака Михайловича Живоглоцкого, первого председателя Совета рабочих депутатов Глупова. Группа товарищей». – Телеграмму такого содержания отправил Живоглоцкий в адрес Глуповского совета рабочих депутатов. Выпив у вокзального буфета три стакана чая и заев их бубликом, Живоглоцкий отправился в Совет.

После бегства Зойки Три Стакана с сотоварищами от Временного комитета и от Митрофана, в Глуповском совете царил полный хаос. Буйные в Совете, конечно, были – как без этого? А потому речи возникали, но действий не было. Избрали временным председателем Совета И.П. Ситцева-Вражека, меньшевика. Он был человеком с образованием, закончил полный курс права в Харьковском университете и работал в Глуповской гимназии, где преподавал историю. Особенно он увлекался историей Нерона и в мирное время даже побывал в Риме.

Его, как человека уважаемого, а в Глупове тогда очень уважали учителей гимназий, и выбрали Председателем Совета, а заодно, чтобы два раза не голосовать, избрали и Председателем исполкома. Надо сказать прямо, проводя свою меньшевистскую линию, Инокентий Порфирьевич со своими обязанностями не справлялся. Утихомирить депутатов он мог – навыки гимназического учителя это помогали сделать, а вот наладить работу комитетов и исполкома у него не получалось. На совещаниях он больше говорил о Нероне и его любимой женщине Актэ, чем о канализации и снабжении Глупова дровами на зиму.

Поэтому телеграмма пришла вовремя. Старые глуповцы вспомнили про Живоглоцкого и про то, как он мелькал на митингах в 1905 году. Всё-таки первый председатель первого Совета! Все обрадовались, закричали «ура!» и стали подбрасывать вверх свои шапки. Сильнее всех кричал Ситцев-Вражек, хотя и был огорчён закрывающимися перед ним перспективами. Когда шапки кончились, осиротевшие после бегства Зойки Три Стакана депутаты высыпали наружу и стали встречать Живиглоцкого.

– Как он выглядит-то? Не ошибиться бы! – Волновались они, переминаясь с ноги на ногу и с тревогой вглядываясь в даль.

– А где хлеб да соль? Тут? Не потерять бы! – Продолжали волноваться депутаты.

– Как встретят? и встретят ли? – Переживал Живоглоцкий, подходя по Большой Дворянской улице к зданию бывшего Дворянского собрания.

Дойдя до гостиницы «Аврора», он нацепил для солидности на грудь Георгиевскую медаль. Пройдя гостиницу, он подумал, и снял медаль.

Впереди у здания Дворянского собрания в волнении столпились депутаты, чьи лохматые головы то выглядывали из-за колонн, то скрывались за ними.

– Встречают! – Обрадовался Живоглоцкий, выпятил грудь колесом, нацепил медаль, и вышел на проезжую часть Большой Дворянской улицы, приветственно размахивая депутатам рукой.

– Он! – Дружно закричали депутаты, понимая, что никакой дурак, за исключением Живоглоцкого, им махать рукой не будет, и бросились обнимать его и качать.

На руках же депутаты занесли Живоглоцкого в зал заседаний совета депутатов и поставили на трибуну.

Удивительно, но оказавшись на трибуне, Живоглоцкий тут же преобразился – из простого местечкового еврея он стал грозным львом. Время, проведённое им на фронте, научило его громко кричать, перекрикивая разрывы снарядов.

– Товарищи! – Зычно рявкнул Жовоглоцкий.

Товарищи от испуга зажмурили глаза, но, опомнившись, устроили Живоглоцкому бурную овацию. Тут же раздались призывы устроить обед в честь героя революционера. Героя с трибуны забрали и посадили за стол в столовой бывшего Дворянского собрания, а теперь – в столовой Совета рабочих депутатов.

Так первая речь Живоглоцкого как революционера после возвращения его в Глупов принесла ему первые дивиденды в виде борща, жаренной куры с гречневой кашей и компота из свежих яблок.

Поскольку Живоглоцкий изрядно проголодался в дороге, то быстро «умял» свою порцию, чем вызвал некоторое замешательство среди депутатов. Большинство из них решило, что герою не дали еду и начали бурно возмущаться. Для того чтобы дело не дошло до революционной ситуации, работники столовой подали Живоглоцкому вторую порцию комплексного обеда. Её наш герой «сметал» не так быстро, как первую порцию, но всё равно в довольно ускоренном темпе.

– Вот – настоящий революционер! – Заключили Глуповские депутаты. – Ест так быстро для того, чтобы время на революцию оставалось. А давайте выберем его нашим председателем исполкома?