Борис ухватился за мысль о цыганах, как за спасительную соломинку. Пускай лучше будут цыгане, чем пугающая неопределённость. Он множество раз видел их в Москве, и они не казались ему людьми опасными. Шумные, странные, пёстрые, но не страшные. Вот только зачем им маленькая девочка понадобилась? И как они умудрились похитить её так, что никто ничего не заметил? Она ведь наверняка кричала, вырывалась, звала на помощь, когда её тащили к электричке.

Вопросы, вопросы, вопросы…

Вопросы, которые порождали сомнения, однако всё же не могли пробить спасительную преграду в голове.

Не могли, пока он не повзрослел. Понимание, что сестрёнка всё-таки мертва, пришло постепенно и сопровождалось не болью, а тоской. Образ девочки среди пёстрого цыганского табора стал восприниматься как детская наивность. И порой Борис очень жалел, что преграда распалась, ведь девочка теперь была в темноте, словно одинокая крошечная планета в бескрайнем холодном космосе. Вопрос «где она?» потерял смысл.

А отец до последних своих дней надеялся на чудо, верил, что с Зоей всё хорошо. Надеялся и заражал надеждой мать. Незадолго до смерти, когда рак поджелудочной железы превратил его в обтянутый желтушной кожей скелет, отец произнёс: «Интересно, моя девочка научилась плавать? Она ведь мечтала об этом, но воды побаивалась…» И это не были слова, сломленного болезнью маразматика, чьё сознание погрузилось в прошлое, да так и застряло там, не желая возвращаться в наполненную безысходностью действительность. Отец, вопреки жестокости рака, до последнего вздоха сохранял ясность ума. До последнего вздоха верил, что Зоя жива, здорова.

Солнце почти закатилось за горизонт. Борис поднялся со скамьи и направился в дом. Открывая калитку, услышал позади странный звук, словно бы невнятный шёпот множества людей. Оглянулся, прошёлся взглядом по сумеречному полю… Никого, тишина.

Почудилось.

Опять почудилось.

Утром, после чрезмерно сытного завтрака, Борис задумался, идти за грибами или нет. Борясь с самим собой, он вышел за калитку, посмотрел на такую далёкую полосу леса за полем и, поддавшись приступу лени, решил провести весь сегодняшний день в безделье. А за грибами – завтра. Обязательно. С утра пораньше и, конечно же, с набитым блинчиками брюхом.

Впрочем, после обеда сладостное безделье сменилось активным трудом. Сначала помог тёте Ире разобрать погреб от всякого хлама, а потом самолично вызвался поправить покосившийся навес над поленницей. Трудился с удовольствием, время от времени ловя себя на том, что наслаждается каждым движением, каждым вдохом прохладного, пахнущего землёй и прелыми травами, воздуха. А тётя Ира сетовала, с укоризной качая головой: «Ты же отдыхать приехал, вот и отдыхай!» Но Борис лишь с улыбкой отмахивался, прикидывая, чтобы ещё починить-поправить. Он предчувствовал: завтра мышцы будут болеть, но то хорошая боль, живительная, пробуждающая в жилах свежую силу. Отец называл её «спортивной».

После навеса Борис заменил с десяток подгнивших досок в заборе, починил дверцу в курятнике. Пока работал, тётя Ира вынесла во двор радиоприёмник, включила его на полную громкость. Одна попсовая песня сменялась другой, и Борис подумал было подойти и поймать волну, где рок крутят, но рассудил, что вряд ли соседи этому обрадуются, а ему и с попсой работалось хорошо.

Под вечер, чувствуя приятную усталость, прогулялся до пруда. Постоял на берегу, любуясь плавающими в воде листьями и слушая шелест ветерка в камышах. Когда сгустились сумерки, решил пройтись по деревне.

Он направился к домам прямиком через поле, буквально кожей ощущая простор. Поле и вечернее небо с россыпью звёзд – сочетание, от которого с непривычки захватывает дух. Борис вспомнил, как это пространство выглядело зимой – белая, чистая, сияющая в солнечных лучах, даль. Красотища! Ему стало удивительно, почему он никогда даже не задумывался написать песню о белом пространстве. Отличная ведь тема. Медляк какой-нибудь – одновременно суровый и романтический. И ни грамма депрессухи.

Прогуливаясь, Борис добрёл до дома с зелёными стенами. Увидел упитанного рыжебородого типа в кожаной куртке и в чёрной вязаной шапке. Тот сидел на табурете возле ограды, курил похожую на миниатюрный саксофон трубку и смотрел на Бориса приветливо, как на старинного приятеля.

Борис кивнул ему, проходя мимо, и тут же услышал:

– Ты племянник тети Иры, – рыжебородый не спрашивал, а констатировал факт.

– Он самый, – улыбнулся Борис.

– Отдохнуть приехал?

– Ага.

Мужик резво вскочил с табурета, подошел и протянул руку.

– Виталий.

Борис тоже представился, крепко пожав ему руку. Ему понравилась лёгкость, с которой Виталий знакомство затеял. Не церемонясь, по простому, будто представляться и пожимать руку незнакомцу для него дело обыденное.

– Хорошее время выбрал, что б приехать, – Виталий указал трубкой на поле. – Бабье лето, комаров уже нет.

– Грибы, – напомнил Борис. – Завтра вот собираюсь прогуляться в лесок.

Виталий кивнул.

– Да, грибы дело хорошее. Говорят много их сейчас. Но я с грибами не связываюсь, побаиваюсь, если честно, – забавно выпятив нижнюю губу, он почесал бороду. – У меня брат троюродный грибами насмерть отравился, а ведь он их всю жизнь собирал, эксперт огого какой был. Не, опасаюсь я. А как тебе рыбалка? Тут до Шатурских озер рукой подать, не был там?

– Ну как же, был, конечно. В детстве я с отцом на озера частенько ездил. Иной раз с ночевкой.

Борис поймал себя на мысли, что получает удовольствие от этой болтовни. Какая дальше будет тема? О погоде? О том, как сыграла наша сборная по футболу? Разговор о пустяках – самое то, когда в тихий осенний вечер стоишь на деревенской улице и поглядываешь на гаснущую полосу заката.

– Я, пока тепло было, целыми днями там просиживал, – мечтательно вздохнул Виталий. – Все бы хорошо, но комарья там – мама не горюй… как-никак торфяные болота рядом.

– Помню-помню, комаров там тучи.

Виталий вдруг встрепенулся.

– Слушай, ты ведь никуда не спешишь? – Борис внутренне усмехнулся. Он догадывался, что за этим последует. И не ошибся: – Может, по парочке стопок за знакомство?

– А давай, – Борис махнул рукой, а сам подумал: «Но только пару стопок. Завтра утром за грибами вставать».

Виталий обрадовался, расплылся в улыбке. У него было круглое щекастое лицо, которому, как заметил Борис, шла улыбка. И очень подходила рыжая борода – короткая, слегка неопрятная. По виду ему было лет сорок, но это с учетом бороды, которая, как известно, старит.

– Заходи! – Виталий размашистым жестом толкнул ворота в низкой ограде.

Они прошли двор и поднялись на крошечную веранду, на которой впритык умещались обитый линолеумом стол и две скамейки. Под навесом висел выцветший абажур, некогда красного цвета, на стене – здоровая репродукция картины «Иван-Царевич на Сером Волке».

– Лучше, наверное, здесь, чем в доме, как думаешь? – спросил Виталий.

– Конечно здесь, – поспешил согласиться Борис. Ему понравилась веранда: уютная и вид с нее отличный, на поле.

Виталий коснулся его плеча.

– Ты посиди пока, я мигом.

Он метнулся в дом и минут через пять вернулся и поставил на стол миску квашеной капусты, тарелку, с нарезанной крупными кусками колбасой и ломтями черного хлеба, и бутылку без этикетки с жидкостью янтарного цвета. А потом еще извлек из кармана куртки банку с килькой в томатном соусе и складной нож. Банку сразу же открыл с деловым видом, после чего понюхал содержимое и с блаженной улыбкой прикрыл глаза.

– Обожаю! С черным хлебушком… ммм…

Он так это произнес, что у Бориса едва не потекли слюнки. А ведь до этого и есть-то не хотел.

Виталий уселся на скамью, разлил содержимое бутылки по стопкам и потер друг о друга ладони.

– Ну что, Борь, за знакомство?

– За знакомство!

Они чокнулись и, прежде чем Борис выпил, Виталий поспешно предупредил: